- Сеня! Куда же теперь мы голову приклоним? Куда пойдем?
- Туда и пойдем, государыня, куда господин идти приказал.
- Господин? - с недоумением спросила Марфа Ивановна.
- Господин и твой, и мой - Филарет Никитич… У меня от него на все про все и для тебя, и для меня самый точный приказ дан…
- Так это ты и вел нас по его приказу?
- Вестимо, по его воле, государыня! Он провидел еще накануне, что беды не миновать… Под клятвою мне эту лазею в приделе указал и челн припасти велел…
- Так, значит, он озаботился о том, что и дальше нам делать! - воскликнула Марфа Ивановна, всплеснув руками.
- Обо всем озаботился, государыня, да так и сказал мне: "На случай, если меня Бог приберет, - действуй так, и госпоже своей мою волю передай. Волю и благословение, навеки нерушимые".
- Боже мой! Боже мой! - зарыдала Марфа Ивановна, закрывая лицо руками. - О нас, о нашем спасении озаботился, а сам на верную смерть пошел… На гибель…
- Авось милостив Бог! - вздыхая проговорил Сенька. - Может быть, и вынесет господина из беды. Но только я о нем вестей ждать не смею. Я должен завтра же и дальше в путь…
Марфа Ивановна не осмелилась и спросить, куда и когда он двинется, чуя над собой невидимую, высшую волю. Сенька это постиг чутким сердцем своим и потому, не спрошенный госпожою, продолжал:
- Мне приказано завтра же Мишеньку взять и скрытным делом, как бы своего ребенка, свезти на Кострому, как Бог даст, а оттуда к Москве пробираться окольным путем и сдать твое детище на руки боярину Ивану Никитичу… А тебе, государыня, поведено здесь до той поры оставаться, пока путь на Ипатьевский монастырь чист окажется, и тогда тебе с дочкой в тот монастырь под охраной верных людей ехать и там пребывать, пока я из Москвы за тобою приеду.
- А где же я верных людей возьму? - спросила опечаленная Марфа Ивановна.
- На то я тебя к куме и привел, чтобы тебе их не искать, - сказал Сенька. - Им можешь довериться… Они тебя от всяких бед оберечь сумеют… Ну, государыня, прости - на отдых всем нам пора. Я завтра чем свет вести получу и в путь двинусь.
Он поклонился низенько и ушел спать в сенички. А Марфа Ивановна еще долго сидела за столом, погасив лучину, пока наконец легкий и спокойный храп ее детей, давно уже забывших о действительности и ее бедствиях, не напомнил ей, что силы будут ей необходимы завтра и что их следует поберечь, если не для себя, то для блага детей. Она неслышно поднялась со своего места, перешла избушку и прилегла на лавке рядом с широко раскидавшимся Мишей.
- Храните его вы, светлые ангелы! - шептала она засыпая и крепко сжимая сына в своих объятиях.
Чуть только заря занялась на востоке, тетка Анисья уже постучалась в двери сеничек, где спал Сенька.
- Чего? Чего? Кто там? Сейчас! - забормотал Сенька, стараясь очнуться от сна, который совсем одолел его под утро.
- С добрыми вестями, куманек, - пробасила ему тетка Анисья из-за двери. - Отпирай скорее - в путь пора.
Сенька вскочил на ноги, протирая глаза и натягивая кафтанишко на ходу, и отпер дверь.
- Тебе клячонка готова - в воз с сеном впряжена! И путь, сын старший сказывал, на полсотни верст чист от всяких воровских людей. Ехать тебе отсель на Чемерю, да на Сидорову Горку, да на Ахлестышево, да на Боярщину Боровую.
- Знаю, знаю, кумушка! До самой Костромы почитай наизусть все деревни помню.
- Ну, коли помнишь, так буди своего боярчонка, надевай на него одежонку крестьянскую и лаптишки с оборами… Вот тебе тут все в узле припасено. Кстати сказать, у меня и для боярыни твоей есть вести… Тоже из худых лучшенькие…
Сенька не заставил себе повторять эти речи, тотчас постучался в избу, и, когда Марфа Ивановна отворила ему дверь, он попросил у нее дозволения перерядить Мишеньку в крестьянскую одежу. Марфа Ивановна ничего ему не ответила и только глубоко вздохнула, когда Сенька стал быстро и ловко разоблачать разоспавшегося ребенка и заменять его боярское платье и белье грубой крестьянской домотканиной и дерюгой.
Особенно было ей больно видеть, когда Сенька снял с ног Мишеньки красные сапожки и, окутав их чистыми онучами, обул ему лапти и стал обматывать темными оборами.
- Боже праведный! - воскликнула она. - До чего мы дожили! Кто бы мог этого ждать!
- Э-э, матушка! И лучше, что не ждала этого. Ждавши-то, небось, хуже б измучилась!…- сказала тетка Анисья, помогавшая Сеньке обувать Мишеньку - А я, кстати сказать, тебе весть принесла на утеху.
- Весть?! Какую? О Филарете Никитиче? - быстро спохватилась Марфа Ивановна, обращаясь к старухе.
- Догадлива же ты! Сердце сердцу весть дает. Вестимо о господине митрополите. Ныне молодцы из города пришли, так говорили жив мол он и невредим… Ворами взят в полон и под крепкой охраной отправлен в Тушино, к ихнему царьку.
- В Тушино? - воскликнула Марфа Ивановна.
- Так сказывали. А других посекли, поувечили многое число: таскали, вишь, из собора потом, да так на площади грудами и покинули…
Трепет ужаса охватил Марфу Ивановну при мысли о том кровопролитии, от которого она была избавлена каким-то чудом.
- Ну вот! И обряжен молодец, а и проснуться-то ему еще невмоготу,-добродушно заметила тетка Анисья. - Прощайся с ним, матушка! Мы его сонного так на воз. и снесем…
И она подхватила сонного Мишу, как перышко, на руки и поднесла к Марфе Ивановне, которая его благословила и поцеловала в лоб, не сказав ни слова.
Но когда тетка Анисья со спящим ребенком на руках, а за нею и Сенька, простившись с Марфой Ивановной, скрылись за дверью, несчастная мать бросилась к той лавке, на которой покинута была одежда ее сына, опустилась на нее лицом и разрыдалась горько и неутешно…
XI НА ВОЛОСОК ОТ БЕДЫ
Несколько времени спустя старая, разбитая на передние ноги кляча, впряженная в небольшой воз сена, наваленный на дрянную, скрипучую и неокованную тележонку, вывозила воз задами с противоположного конца деревни, направляясь по большой, проезжей Костромской дороге. На возу, прикрытый драным зипунишкой, лежал и дремал курчавый и румяный мальчик в простой и поношенной крестьянской одежонке. За возом шагал высокий и сухощавый мужик в рваном сером кафтанишке, в лаптях, в обтрепанной суконной шапчонке. Помахивая кнутиком и покрикивая на бурую кобылку весьма лениво передвигавшую ноги, он мурлыкал под нос песенку а сам думал свои думы.
"Вот кабы теперь только к полудню до Горки добраться, да боярчонка туда благополучно довезти, так, отдохнувши, можно бы до вечера еще десятка полтора верст сделать… А тетки Анисьи сын сказывал, что на полсотни верст путь чист от воровских шаек".
- Мама, мама! Где ты? - испуганно вскрикнул Миша, приподнимаясь на возу и оглядываясь кругом с изумлением.
- Мишенька! А, Мишенька! - крикнул ему в ответ Сенька. - Матушка за нами следом тою же дорогою едет, а нам приказала вперед поспешать… Я с тобою послан, и ты ничего не бойся!
- А где же мое платье? Зачем на меня это надели?… И сапожки с меня сняли красненькие…
- Так матушка с батюшкой приказали, потому тут на дороге разные дурные и злые люди ездят, могли бы у тебя твою одежонку отнять, а этой не возьмут… Никому не нужна!
- А та-то где же? - с грустью спрашивал мальчик. - Я сапожки те очень любил…
- Твоя боярская одежда и с сапожками у матушки осталась… Да в тех сапожках по пыльной дороге и ходить негоже… Пожалуй-ка сюда с возу, пойдем со мною рядком…
Он помог мальчику слезть с воза, повел его за руку и стал ему рассказывать, какой ему путь предстоит пройти, и сколько дней они в пути будут, и какие у них могут быть лихие встречи на пути, и как ему надо остерегаться, не сказываясь своим настоящим именем.
- Сказывайся всем Касьяном, моим племянником. А станут спрашивать откуда ты родом, говори: из-под Костромы…
И мальчик все внимательно выслушивал и мало-помалу входил в свое положение - тягостное положение скитальца, укрывающегося от каких-то страшных, неведомых ему врагов…
- А что если нам вороги на дороге встретятся, да укрыться от них негде будет? - спросил Миша своего пестуна. - Разве уж тогда мне в сене зарыться!
- Нет, батюшка! От лютого ворога в сене не укроешься, лучше уж ему прямо в глаза смотреть… Потому Бог-то над всеми нами…
И не успел он этого договорить, как закурилась вдали пыль на дороге, заблистали в клубах ее копья да шеломы, заслышался дробный топот коней подступающего конного отряда, который высыпал на повороте дороги из-за темного бора.
Сенька глянул вперед, прикрывая глаза рукою, и нахмурился.
- Вот они, бесовы дети!… Легки на помин! - пробормотал он не без некоторого волнения.
- Ой, Сенюшка, боюсь я их! - прошептал Миша, боязливо прижимаясь к своему пестуну.
- Не бойся, дружок, да помни, что ты мой племянник… Крестьянскому мальчонке что они поделают!
И, говоря это, бросился вперед, к своей бурой кобыле, и стал поспешно отводить ее вместе с возом на обочину дороги.
- Стой! Стой! - закричало ему разом несколько голосов, и целая гурьба каких-то всадников, в разных одеждах, на разношерстных конях, окружила наших путников. Судя по наружности и одежде, тут были и казаки, и литва, и всякий местный сброд.
- Что везешь? Куда едешь! - гаркнул над самым ухом Сеньки долговязый и чернявый запорожец и, нагнувшись с коня, ухватил его за ворот.
- Чай, сам изволишь видеть, что везу! - ухмыляясь принужденно, отвечал ему Сенька, снимая шапку. - Одно сено на возу.
- Вижу, что сено, чертова кукла! А под сеном-то что? - грозно рявкнул казак.
- А и под сеном сено же, - равнодушно отвечал Сенька.
Запорожец выпустил Сенькин ворот из рук, подвернул коня к возу и что есть мочи ткнул копьем в воз… Его примеру последовали и его товарищи, а потом один из них не поленился слезть с коня и долго шарил в возу руками и тыкал в него во всех направлениях саблею.
- Да хоть весь воз опрокиньте, то же будет, - сказал Сенька. - Везу сенцо для своей клячонки, чтобы не покупать дорогой.
- В возу и точно ничего нет, - сказал тот, кто в возу рылся.
- А мальчишка чей у тебя? - спросил Сеньку запорожец, оглядывая Мишу.
- А свой же. Племянник, сестрин сын. К сестре и веду его: надоел мне, без матери, насмерть, - мама да мама. Ну и веду.
Обыскать его! - крикнул запорожец, который, по-видимому, был начальником этого небольшого отряда.
Несколько дюжих молодцов принялись живо обыскивать Сеньку: размотали его онучи, вывернули карманы, порылись за пазухой и сыскали на нем всего только два алтына, которые запорожец не побрезгал опустить в свой карман.
Потом, пока Сенька оправлял на себе одежду, тот спросил его о дороге к Ростову, о том, что в Ростове делается, и давно ли там Лисовский с Заруцким хозяйничают. На эти последние вопросы Сенька прикинулся совершенно ничего не знающим, сказав только, по обычаю многих русских людей, что "он-де человек темный, под Ростовом живет, а в Ростове - уж второй год - не бывал".
Запорожец в ответ на эти речи только выругался сквозь зубы и двинул коня вперед; за ним двинулись и все его спутники, справа и слева объехав Сенькину клячонку с тележонкою, гремя и звеня оружием, которым они были обвешаны, и звонко выбивая дробь коваными копытами своих рослых и сытых коней.
Когда вся полусотня прорысила мимо наших путников, обдавая их шумом и клубами пыли, Сенька перекрестился и прошептал про себя:
- Пронес Господь!
Потом, обратившись к Мише, который ни жив ни мертв стоял около воза, он проговорил ему в утеху:
- Вот видел! Каково бы было, кабы ты от них в возу укрываться стал! Весь воз искололи, кто копьем, кто саблей… А тебя и неукрытого сберег Господь… На все Его святая воля!
Он спокойно вывел свою бурую кобылку на дорогу и, взяв Мишеньку за руку, с облегченным сердцем зашагал опять за возом по дороге, покрикивая на буреху и мурлыча йод нос песенку.
XII ПОД РОДНЫМ КРОВОМ
Весна 1610 года наступила в Москве и на всем севере Московского государства сухая и теплая; снега сошли рано и незаметно; вешних вод почти не было, и в конце апреля лист на деревьях был уже такой, какого в иные годы и в конце мая не бывает… На солнце было жарко и в тесных московских домах становилось душно, везде выставляли зимние рамы, везде распахивались настежь наглухо забитые на зимнее время двери из хором на садовые крыльца, а сады начинали подчищать и убирать по-летнему, раскутывая в них плодовые деревья, вскапывая гряды и рассадники.
И на обширном боярском Романовском подворье, в саду и в огороде, кипела работа. Десятка два дворовых холопов, под надзором Сеньки и Скобаря, усердно вскапывали только что опревшую землю лопатами, таскали землю, песок, позем и старую листву, подрезали и подвязывали деревья и рассаживали молодые кусты.
- Вот, братцы, глянул я на эту яблоньку, - говорил Сенька, обращаясь к рабочим, - и диву дался! Как все у Господа Бога мудрено устроено!… Ведь эту яблоньку я из Костромы за пазухой привез в ту пору, как мы с Мишенькой из Ростова от тушинцев бежали, а уж она теперь и во какая стала, году не пройдет - на ней уж и яблоки будут!
- Это ли диво, Семен Иванович! - смеясь отозвался Скобарь. - Не мало ведь с той поры и времени прошло, в ту пору ты с Мишенькой боярчонком из Ростова бежал, и тому боярчонку шел одиннадцатый годок, а ноне уж он и не Мишенька и не боярчонок, а Михайло Федорович Романов, с той поры как его великий государь Василий Иванович в стольники пожаловать изволил. И сестрица его, Татьяна Федоровна, тоже уже замужем, и княгиней стала. С той поры ведь третий год идет, а в такое время мало ли воды утекает?…
- И то правда твоя, Степанушка! Время бежит, нас не ждет. Да время-то такое, что хуже безвременья! - со вздохом проговорил Сенька, поглаживая свою сильно поседевшую бородку. - Который уж год на наших бояр беда за бедою так и идет, и надвигается, что туча за тучей… Вот теперь опять третий год боярин наш… то бишь, господин митрополит Филарет Никитич во вражьем полону, в узах у тушинцев обретается, а за последние недели и весть о нем запала… Знаем, что Тушино выжжено, что все их скопище врозь разбрелось, а где его милость - неведомо…
- Да где тут и сведать было!-вступился один из холопов, приостановив работу и опирался на заступ. - То обсылки с Тушиным каждый день бывали, а то как блаженной памяти князь Михайло Скопин-Шуйский на злодеев напустился, так и Тушино-то все врозь разлетелось - не от кого и вести добыть стало!
- Ох, не в пору ты вспомнил, брат, о князе Михаиле! Царство ему небесное! - проговорил Сенька крестясь. - До сих пор по нем вся Москва слезы ронит… В три недели никто его не забыл, а о другом бы на пять дней людской памяти не хватило! Истинно посетил нас Бог! Последнюю у нас надежду отнял… И что теперь будет? И кто теперь за нас заступником будет, - неведомо.
Старый, верный слуга Романовых смолк и задумался, и беседа, вызванная его замечанием о яблоньке, порвалась на полуслове. Все опять деятельно и усердно принялись за работу.
В это время на дорожке, которая между густых кустов вела из огорода к крыльцу боярских хором, показался мальчик лет двенадцати, стройный и миловидный. Русые кудри выбивались у него из-под бархатной шапочки, отороченной соболем, яркого цвета терлик, с плетеными шелковыми застежками и кистями, обхватывал его еще тонкий отроческий стан. Жмурясь от солнца и прикрыв глаза рукою, он оглянул холопов, работавших в огороде, завидел Сеньку и, окликнув его, махнул ему рукою.
- Вот он, стольник-то наш именитый! - проговорил Сенька, весь просияв. - Не долго без меня насидел… О своем пестуне вспомнил… Сейчас, сейчас, иду, иду!
И он бегом пустился по огороду, насколько позволяли ему его старческие ноги.
- Сеня, куда это ты запропастился? - спросил его Мишенька. - Сказал, посмотреть в огород пойдешь, а сам и засел там - словно корни пустил.
- Нельзя же, батюшка Михаил Федорович! Без надзорного глаза хозяйскому добру везде ущерб да убыток. А мне твоего добра жалко.
- Моего добра тебе жалко, а меня покинуть не жалко? - ласково укорил Мишенька. - А мне, Сенюшка, так-то скучно, так скучно сегодня, что я тебе и пересказать не могу.
- Да что же это с тобою попритчилось, дружочек? Кажется, и спал спокойно, и встал хорошо!
- Об отце я раздумался, и думы все такие нехорошие в голову лезут… И жив ли он! И не замучен ли злодеями? Вестей-то о нем ведь уж вторую неделю нет, и даже куда послать за вестями не знаем.
- Кабы знали, откуда вести добыть, так небось давно бы уж добыли… Мало ли у государыни верных слуг.
- Ну вот, без вестей о батюшке все мы голову потеряли. Матушка по целым дням все молится да плачет; дядя Иван Никитич тоже такой хмурый, нахохленный сидит, что к нему и подступу нет. На свою скорбь в руке да в ноге жалуется. Вот я один-то и сам себе места не найду, и невольно дурное в голову лезет.
- Э-эх, сердечный ты мой! Как же ты хочешь, чтобы все по нашей воле на белом свете творилось нам в угоду! Ты еще роптать на Господа не вздумай… А скука-то твоя - тот же ропот! А изволь-ка ты припомнить, от каких бед и зол всех вас Господь избавил! Припомни-ка Ростов-то! Ведь словно из самой пасти львиной все вы спаслись, и у батюшки твоего волос с головы не упал…
- Да, я это помню… А и того боюсь, что злых-то людей нынче уж очень много развелось…
- И над злыми, и над добрыми тот же Бог, голубчик мой! Чему не бывать, то и не станется без его воли. А смерть свою мы все за плечами носим, значит ее и бояться нечего. Вот Скопин, князь Михайло, младостью цвел, славою возвеличен был, превыше царя Василия почтен и превознесен… Смерть ни на что не посмотрела… А батюшке твоему страданья на долю выпали: за то Бог долгим веком его наградит.
- Вот как ты, Сенюшка, всегда меня разговорить умеешь! -ласкаясь к пестуну, сказал Мишенька. - Вот я с тобой поговорил, и на душе легче стало… И безвестье не так меня пугает…
- Да и чего пугаться-то, милый! Иногда безвестие многих вестей лучше бывает.
Так разговаривая, старый пестун подходил со своим юным питомцем к крыльцу хором, и Мишенька стал уже подниматься на ступеньки крыльца, когда, оглянувшись, увидел странника в темной скуфье и рясе, с посохом в руках, вступавшего в сад через калитку палисадничка. Густые седые волосы ниспадали волною на его плечи, а серебристая борода покрывала своими спутанными прядями всю его грудь.
Сенюшка, смотри-ка, странник к нам идет! Пойди-ка к нему навстречу, зови его сюда на отдых. Авось, он нам Расскажет о странствиях своих, о дальних обителях!
И Мишенька приостановился на крыльце, следя за Сенюшкой, который и точно направился страннику навстречу, и подошел уж близехонько, да вдруг как вскрикнет, и колпак с головы долой, и сам бухнул страннику в ноги.
- Господин наш! Господин честной! - кричал он во весь голос, прижимая к устам своим загорелую руку странника.