- сказал претор. - Тогда ты подделаешь это завещание и скрепишь его царской печатью. Подпишет ли это завещание сам царь или ты приложишь к нему печать уже его мертвым пальцем - мне безразлично. Главное, чтобы оно было в Риме, у меня в руках!
- Я сделаю все, что ты приказываешь! - клятвенно пообещал Пропорций.
- Не сомневаюсь.
Претор снял с указательного пальца украшенный крупным рубином перстень и поднес его к лучу света.
- Да, вот еще что, - любуясь игрой красок, задумчиво произнес он. - Если Аттал даже добровольно напишет такое завещание и после этого произнесет, допустим, такие слова: "Ну вот, а теперь можно и умереть спокойно", не мешай человеку. Как говорит Сципион, кто лишает жизни человека по его воле, поступает благородней убийцы! Под этим прекрасным камнем - яд, от которого нет противоядия. Одна капля - и лекари сочтут царя умершим зимой от сердечного приступа, а летом - от солнечного удара. Помоги Атталу умереть спокойно - и ты сенатор. Сенатор, Луций! - многозначительно сказал претор, протягивая перстень.
- Гней!
- Что? - не понял претор.
- Гней! - напомнил Пропорций, надевая перстень на мизинец. - Гней Лициний.
Претор с одобрением посмотрел на него:
- Прекрасно! А теперь слушай и запоминай, какие доводы могут убедить Аттала завещать нам свое царство…
3. Испорченный праздник
"Корнелия - Семпронии, своей дочери, привет.
Не могу удержаться, чтобы не рассказать тебе того, что произошло сегодня на Луперкалиях. Да и ты в последнем письме молила меня описать подробно этот когда-то любимый тобой праздник; хочешь хотя бы в мыслях побывать в Риме, со своей матерью и братьями Тиберием и Гаем.
Как же затянулось твое лечение, которое я сразу назвала изгнанием тебя в наше нищенское, по нынешним понятиям, родовое имение Сципионов! Под благовидным предлогом Эмилиан отослал тебя подальше от своих попоек под музыку и танцы греческих танцовщиц и флейтисток. Теперь он вместо того, чтобы спрашивать, как консулу, за нарушения законов с других, сам спокойно предается запрещенной игре в кости!
И такой человек находится сейчас в зените славы, вершит всю политику Рима! Как же: хоть и приемный, а внук победителя Ганнибала. Разрушитель Карфагена! Наша единственная надежда в Испании! Видела бы ты, с какой царственной гордостью ловил этот солдафон, кичащийся дружбой с Полибием, Панецием, бездарным поэтом Луцилием, восхищенные взгляды толпы. Как вышагивал в сопровождении своих консульских ликторов по Палатину!
Сердце мое обливалось кровью, когда я переводила взгляд с него, мнимого внука великого Сципиона, на внука истинного - Тиберия, сравнивая их. Эмилиан стоял как каменное изваяние - впору было переносить его из-под священной смоковницы, где волчица вскормила Ромула и Рэма, на Форум. Тиберий же, словно простой смертный, о чем-то мило беседовал в кружке знатной молодежи. Он все время смеялся и оглядывался на луперкальную пещеру, будто от того, появятся молодые патриции, принадлежащие к коллегии жрецов-луперков, сейчас или через минуту, зависело все его будущее! Я смотрела на сына и чувствовала, как закипаю при виде его беззаботности и равнодушия к славе и почестям!
Но это было лишь началом. Молодые патриции в белых тогах и плющевых венках наконец появились в роще, посвященной богу Пану, виктимарии взялись за ножи и стали закладывать по двенадцать козлов и щенят. Все шло строго согласно обычаям: один из жрецов вымазал окровавленным мечом лбы юношей, остальные принялись вытирать ее шерстью, смоченной в козьем молоке.
Я было уже успокоилась, увлеченная зрелищем, как вдруг услышала громкий возглас:
"Глядите, глядите - вон теща Сципиона!"
"Где? Где!" - раздалось сразу несколько голосов.
И тут грянул громкий хохот юных патрициев. Ты не раз бывала на Луперкалиях и знаешь, что после того, как жертвенная кровь удалена, очистившиеся юноши должны по обычаю разразиться смехом. Сейчас-то я все понимаю, но тогда этот смех резанул мне в самое сердце, потому что мне показалось, что это смеются надо мной. Обида за сына, за славное имя Сципиона, чьи дела продолжает не его родной внук, а Эмилиан, вспыхнула во мне с новой силой…
Между тем юные патриции с жрецами скрылись в пещере и предались буйному пиру. Зрители терпеливо ожидали их, а на Палатин поднимались все новые и новые люди: сенаторы, плебеи, крестьяне, римская чернь. Как всегда, очень много было женщин и незамужних девушек, ожидавших появления жрецов с особенным интересом. Они радостно переговаривались между собой, а я слушала их смех и повторяла про себя горькие слова: "Теща Сципиона, теща Сципиона!.."
Наконец, нарядившиеся в шкуры жертвенных животных луперки выскочили из пещеры и помчались по холму, ударяя каждого встречного плетьми, вырезанными из полосок тех же шкур. Какой смех, какая радость поднялась вокруг! Так же, как и ты когда-то, бездетные женщины, веря, что удар такой плетью поможет им забеременеть, охотно подставляли луперкам свои руки, спины и плечи. Не уступали им и девушки, надеясь, что освященная богами плеть пошлет им вскорости мужа. Один из жрецов хлестнул и меня, и в его пьяных глазах я прочитала вызов: "Хоть ты и теща Сципиона, но сегодня я могу ударить даже тебя!"
Дочь моя, разве я заслужила подобное?!
Мне был всего лишь год, когда почти в одночасье умерли мой отец, Сципион Африканский и побежденный им Ганнибал. Мне было всего тридцать лет, когда умер мой муж, дважды консул и дважды триумфатор Тиберий Гракх, спасший моего отца от клеветы и позора. Будучи народным трибуном он наложил вето на арест моего дяди, спасши тем самым и доброе имя моего отца… Мне было тридцать два года, когда моей руки стал домогаться сам царь Египта Птолемей, видевший меня еще пятнадцатилетней девушкой. Чего только не сулил мне этот сумасбродный, возомнивший себя богом, фараон: горы сокровищ, посвященные мне дворцы и храмы, где стояли бы мои статуи! Наконец, он дал слово сделать Тиберия наследником египетского трона. Но я отказала царю, и всю себя посвятила вашему воспитанию. И, клянусь Юноной, мало найдется сегодня в Риме людей, которые могли бы похвастать таким блестящим греческим образованием, какое дала вам я, и какое вы заслужили хотя бы уже потому, что являетесь внуками великого Сципиона!
Отца своего я, конечно, совсем не запомнила, но мать много рассказывала мне о нем. Тиберия с Гаем больше интересовали военные подвиги деда, известные в каждом римском доме, а ведь это был очень мягкий в обращении, умный, необычайно приветливый человек, привлекавший к себе все сердца. Выйдя замуж за Тиберия Гракха, человека менее прославленного, но не менее благородного, чем Сципион, я мечтала, чтобы хоть один из моих сыновей был похожим на моего отца. И боги, казалось, все дали мне для этого - у меня родилось двенадцать детей, но они же оставили мне только вас троих… Тем радостнее было видеть мне в подрастающем Тиберии ту же приветливость, мягкость и умение вызвать сострадание окружающих, что и у своего деда.
Правда, в отличие от Сципиона, он не верил в пророчества и сновидения, мало времени проводил в храмах и, самое печальное, - постоянно сомневался в своем избранничестве. Но зато он с пеленок был также храбр, и под Карфагеном уже пятнадцатилетним юношей показал себя героем, имя которого было на устах всей армии и… завистливого Эмилиана.
Как я была счастлива, когда после возвращения из Африки, Тиберия, совсем юношу, тут же избрали в коллегию жрецов-авгуров, в которую входят только самые знатные и уважаемые граждане Рима! Как радовалась, когда самый гордый и знатный сенатор Аппий Клавдий - принцепс сената! - предложил в жены Тиберию свою дочь. По всему Риму ходили восторженные рассказы, что он, придя домой, прямо с порога крикнул жене:
"Антистия, я просватал нашу дочь!" И та удивленно ответила:
"К чему такая поспешность? Или ее женихом стал Тиберий Гракх?"
Казалось, перед моим сыном открывается блестящее будущее. Но проклятая Нуманция, куда сегодня отправился твой муж и наш Гай, несколько лет назад перечеркнула все мои надежды! Тиберий тогда был избран квестором в армию консула Манцина, который вел войну с непокорными испанцами. В одном из ущелий армия попала в окружение, и ее гибель казалась неизбежной. Консул посылал одного посла за другим, но нуманцы возвращали их с одними и теми же словами:
"Мы согласны на переговоры только в том случае, если вести их будет Тиберий Гракх. Мы помним его отца, который был у нас наместником, и слышали о молодом Тиберии, что он не только смел, но также честен и справедлив."
Манцин дал согласие, и благодаря нашему Тиберию армия была спасена. Римляне получили наконец право отступления, правда, ценой заключения союза между Римом и Нуманцией. В старые добрые времена Тиберия встретили бы в Риме с благодарностью за спасение соотечественников. Но ты ведь знаешь, сколь "благороден" и "благодарен" твой муж! Снедаемый завистью, он настроил сенат против Тиберия и отцы-сенаторы отказались утвердить мирный договор. Обвинив Манцина в измене интересам государства, они, по наущению Эмилиана, выдали бывшего консула испанцам! И пожилой человек, словно раб, в одной рубашке, со связанными за спиной руками целый день простоял перед воротами Нуманции. Но благородные варвары отпустили его, не желая признавать расторжения договора…
Если бы не мои связи, не помощь Аппия Клавдия, - та же позорная участь изгнанника ждала и Тиберия. Он был спасен. Но испытав на себе неодолимую силу сената, утратил всякое желание бороться с ним. А какие планы у него были до этого! С каким жаром, бывало, рассказывал он нам с Гаем о тех неизгладимых впечатлениях, которые дала ему поездка в Испанию. Проезжая через Италию, он увидел, как осиротела вся эта страна, где вместо трудолюбивых крестьян работали теперь на полях одни рабы в оковах. Он все говорил о том, как слабеет римское войско, как опускаются пришедшие в Рим крестьяне, занимаясь доносами и собирая милостыню вместо того, чтоб воевать, захватывая новые провинции, собирался аграрной реформой раз и навсегда изменить существующее положение… А я с радостью замечала в его глазах тот самый "огонь", который делал, по словам матери, Сципиона неотразимым, и который так воспевали поэты.
И вот сенат отбил у Тиберия всякое желание действовать…
После стычки с ним, я перестала узнавать своего сына. Даже растущая слава его ровесника и соперника в ораторском искусстве Спурия Постумия, так больно задевавшая Тиберия раньше, казалось, уже не волновала его. Скорее по привычке, чем по велению сердца, он изредка посещал бесплодные занятия в сципионовском кружке. Сдружился с живущим так же просто и скромно, как и он сам, Марком Октавием, воспитанным, но слабохарактерным молодым человеком. А после того, как у Тиберия с Клавдией родился сын, и вовсе позабыл о будущей славе и весь отдался семье…
В отчаянии и упреках сыну протянулся последний год. И вот я дождалась этих Луперкалий, где меня принародно назвали тещей Сципиона!..
Признаюсь тебе: первый раз я пожалела о своем отказе Птолемею. И не потому, что напрасно принесла в жертву вашему воспитанию свою молодость. Не потому, что была бы сейчас царицей, и божественные почести окружали меня. А лишь потому, что Египет так далек от Рима, что там проще сносить такой позор…
Мудрый Блоссий! Он единственный, кто понял меня в ту минуту без слов. Подойдя ко мне, он показал глазами на мирно беседовавшего с Марком Октавием Тиберия и сказал:
"Успокойся, твой сын еще вознесется выше Эмилиана, который будет известен потомкам лишь тем, что разрушил прекрасный город!"
"Вознесется? Когда?.." - усмехнулась я.
Однако Блоссий не принял моей иронии.
"Помни истину, - серьезно сказал он, - не приносит осенью плодов то дерево, которое не цвело весной. А дерево Тиберия цветет с того дня, как он впервые увидел бедную Этрурию с рабами на осиротевших полях, когда ему грозило отлучение от воды и огня! Я уверен, твой сын еще сравняется славой с твоим великим отцом!"
"Но когда? Когда?!" - воскликнула я, требуя немедленного ответа. Но Блоссий вместо того, чтобы успокоить меня, пустился в свои обычные поучения:
"Управляй своим настроением, ибо оно, если не повинуется, то повелевает…" И дальше в том же духе. Ты ведь знаешь этого мудрого чудака. Словом, сам того не желая, он только переполнил чашу моего терпения. Я незаметно оставила его, продолжающего рассуждать на тропинке, и направилась прямо к сыну.
Тиберий, как всегда, ласково улыбнулся мне. Я попросила его уделить мне несколько минут и, едва дождавшись, когда отойдет в сторону Марк Октавий, спросила:
"Тебе известно, сколько лет было твоему деду, когда он прославился, как победитель Ганнибала?"
"Да - слегка удивленный неожиданным вопросом, ответил Тиберий. - Ему было столько же, сколько сейчас мне."
"Столько же! - возмутилась я его спокойствием. - А знаешь ли ты, что Слава о справедливости твоего отца разнеслась по всему миру, когда он был еще моложе? Что вскоре после этого он разгромил Сардинию, убил и захватил в плен восемьдесят тысяч варваров, и рабы благодаря ему сделались такими дешевыми, что родилась поговорка: "Дешев, как сард!" Неужели тебе не напоминает об этом прибитое к двери моего дома триумфальное оружие твоего отца, когда ты приходишь ко мне в гости?!"
Тиберий, побледнев, молчал. А я, хоть и стыдно теперь в этом признаться, лишь распалялась его молчанием и растерянностью.
"Значит, тебя больше славы отца и деда прельщает слава Гая Лелия, который тоже хотел провести аграрную реформу и вернуть крестьянам землю, но, испугавшись сената, отступился от своего намерения и заслужил благодаря этому прозвище "Мудрого"? - спросила я.
Тиберий продолжал молчать, кусая, губы. И тогда я сказала то, что больше всего мучало меня. Я спросила:
"Долго ли еще меня будут называть тещей Сципиона, а не матерью Гракхов?!"
Повторяю тебе, я не запомнила твоего деда. Но теперь я прекрасно знаю, каким он был. Глаза Тиберия загорелись, он весь преобразился. Тень избранничества легла на его лицо, всю фигуру. Он сказал мне, по обыкновению тщательно отделывая каждую фразу:
"Я полагаю, тебе совсем не придется ждать, когда тебя назовут матерью Гракха! Мне самому давно уже надоело бездействовать и видеть, каким опасностям подвергается республика как в самом Риме, так и на его границах. Я долго думал, не зная, как помочь римскому народу, а теперь знаю."
"Это правда?" - воскликнула я, и Тиберий, глядя мне куда-то за спину, твердо ответил:
"Да. Я твердо решил бороться за преобразования в государстве и решения своего уже не изменю никогда, ибо я не Гай Лелий Мудрый!"
"Интересно, и как же ты собираешься это делать?" - услышала я позади себя, обернулась и увидела твоего мужа, стоявшего в окружении Панеция, городского претора и разъяренного Гая Лелия.
"Да, как? - поддакнул претор, этот алчный старик, известный всему Риму своей продажностью и умением за деньги раздавать должности. - По существующим обычаям предлагать проект новых законов может только человек, занимающий государственную должность!"
"Я займу такую должность, - спокойно ответил Тиберий. - Займу, даже не прибегая к твоим сомнительным услугам. Я выставлю свою кандидатуру на выборах в народные трибуны!"
Вот так, дочь моя, начался разговор нашего Тиберия с твоим мужем и его угодливым окружением. Был он трудным и долгим, и я расскажу тебе о нем чуть позже. А сейчас вызову табуллярия и прикажу ему доставить поскорей это письмо тебе в Кампанию. Будь здорова."
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
1. "Собака" и "Венера"
Прощальный ужин в доме Луция Пропорция подходил к концу, когда в комнату пирующих вошел смуглолицый раб. Щурясь от яркого света и, косясь на кувшины с вином, он нашел глазами хозяина, забавлявшегося на пурпурных подушках с юной танцовщицей тем, что то подносил, то отдергивал от ее губ сочную сливу. Подбежал к нему и шепнул на ухо:
- Господин! Там в двери ломится какой-то оборванец!
- Дай ему кость и пусть ступает своей дорогой! - благодушно махнул рукой Луций.
- Кто поздно приходит - тому кости! - подтвердил один из его пьяных клиентов, роняя голову на стол.
- Я так и поступил, господин, - ухмыльнулся раб. - Дал затрещину и бросил кость. Но он не уходит. Он сказал, что сгноит меня в яме! - пожаловался он.
- Моего раба?! - вскричал Луций. - Спусти с цепи собак!
- Я б так и сделал, господин но…
- Но?!
Рука Пропорция, не привыкшего к возражениям в собственном доме, да еще от раба, замерла в воздухе, и танцовщица проворно ухватила губами сливу.
- Я не спустил на этого грязного оборванца собак только потому, что он непременно хочет говорить с тобой! - объяснил раб.
- Оборванец? Со мной?! Прот, ты в своем уме?!!
- Этот оборванец, наверное, сошел с ума, потому что утверждает, что он твой давний друг! - огрызнулся раб.
- Луций, что я слышу! - воскликнул из угла взъерошенный клиент, вкладывая в ладошку флейтистки денарий. - Ты уже водишь дружбу с нищими?
Пропорций, сопя, поднялся. Оттолкнув ногой недогадливого раба, из-за которого его подняли на смех клиенты, он с раздражением произнес:
- А ну тащи его сюда. Да живо! Мне самому хочется взглянуть на этого "друга"!
- Бегу, мой господин! - с готовностью бросился выполнять приказание Прот.
- Постой! - окликнул его Луций. - Скажи прокуратору, чтобы принес сюда розги. Я думаю, они придадут нашим воспоминаниям о дружбе особую теплоту!
- Слушаюсь, господин! - усмехнулся раб, выбегая из комнаты.
- Это самый наглый и вороватый мой раб! - кивнул ему вслед Пропорций. - Но, клянусь Меркурием, именно этим он мне и нравится!
Он вернулся к юной гречанке, которая тут же обвила его шею руками. Клиенты в предвкушении нового развлечения поднимали кубки и хвалили остроумие своего патрона.
Наконец дверь широко распахнулась. На пороге появился однорукий человек в грязной одежде.
Смех и пьяные крики оборвались.