Я прошел уже половину пути, когда он догнал меня. Небо было чистое, безоблачное. Стояла хорошая игровая погода. У входа на базар Маруда дал мне пятьдесят рублей и велел разменять. Я забежал к седельникам и увидел Луку. Ясно мне теперь стало, все это время он проводил в мастерских и лавчонках своих земляков.
- Опять заявились? - спросил он.
Я молча кивнул.
Народ собрался, как только поставили столик. Подошел Лука. Не прошло и часа, как не осталось ничего ни от Марудиных пятидесяти рублей, ни от тех денег, что он успел выиграть. Опять хозяин взвалил на меня столик, и мы поплелись домой.
- Грузин выигрывает, - сказал Маруда. - Лукой зовут, так ведь? Не видал, чтобы так везло. Все время везет. И выигрывает как раз тогда, когда большие деньги ставит. Ну, ничего! Поглядим, долгое ли это везение…
И на третий день Лука нас обчистил, а на четвертый, когда он положил деньги на стол, Маруда отказался с ним играть. Лука ушел. Беде хозяйской пришел, казалось, конец, но не тут-то было: что ни день, возвращались мы с базара, ободранные как липка. Кто только у нас не выигрывал, но больше всех - ремесленники-грузины. С того дня, как мы впервые проиграли Луке, прошло уже две недели.
У Маруды не осталось ничего. Играть дальше не имело смысла - проигрыш стал законом, Марудино дело было загублено. Но хозяина моего не одно это убивало. Как удавалось выигрывать людям, которых подсылал Лука, - вот чего он не мог понять. Он исходил злобой и вылетал в трубу. Гусей, как я теперь понял, он закупал на выигранные деньги. А теперь и закупать не на что, и задаток пропадал. Однако меня Маруда не отпускал. Служба-де службой остается! Больше двугривенного он теперь мне не платил, но мне и двугривенный был хорош. Днями отсиживались мы в его халупе. Он пил и закусывал капустой. Я ел капусту и заедал хлебом. После первой рюмки его одолевали мысли.
- Через месяц забирать гусей, а на что? Задаток уже не вернут - дело к осени, их право. Выходит, пропал задаток. Занять? Где? У кого?
- Не тот уже базар, - жаловался он после второй рюмки. - Игру порешили. Перебраться в другую станицу? А там что? Играй не играй, а за месяц на гусей все равно не набрать.
- Есть бог, говорят, - плакался он на третьей рюмке, - был бы, разве допустил, чтобы так все повернулось? Игра пропала, задаток пропал…
На этом месте хозяин заливался слезами и засыпал. Я шел домой, а утром начиналось все сначала.
Однажды Маруда отхлебнул от первой рюмки и уставился на меня.
- Лукой его зовут, говоришь, а Селим назвал его Датой?
У меня язык прирос к нёбу, но Маруде ответ мой был ни к чему, он отхлебнул еще, пожевал капусты и опять погрузился в размышления. Видит бог, не вру, час просидел он, не шелохнувшись. Потом встал и позвал меня за собой.
Было воскресенье. Базар кишмя кишел. Пестрая толпа месила жидкую грязь. До полудня Маруда шатался по духанам, мастерским, лавкам, шушукался с кем ни попадя. Меня с собой не брал, я оставался на улице. О чем он шушукался, какие дела обделывал, я понять не мог, но чувствовал недоброе, и таскаться за ним было мне невмоготу. Под конец завернул он к Селиму - бочару. Пробыл у него долго. Вышли они вдвоем и все шептались. Как сейчас вижу, трусил чего-то Селим.
- Хасана не видел? - спросил меня Маруда, когда мы остались одни.
- Вниз прошел.
Хасан был городовой на базаре. Дело он поставил так, что все трактирщики, торговцы, маклаки, перекупщики каждый день, как дань, давали ему взятку. Жаден он был - пятаком и то не брезговал. Когда Маруда держал игру, Хасан и у него стоял на жалованье.
Нашли мы Хасана в скотном ряду. Он бранился с цыганом, кричал, что лошадь у цыгана краденая. Полтинник цыгана скользнул в карман Хасана, и городовой затих. Маруда незаметно поманил его.
- Дело есть, - шепнул он Хасану, отведя его в сторону. - Надо здесь взять одного.
- Кого это?
- А есть тут такой.
- Чего наделал?
- Твое какое дело? Арестуй и держи в участке, пока схожу за полицмейстером. Сколько за это возьмешь?
- За Шевелихиным, говоришь, пойдешь? Шевелихину сегодня не до тебя. Гости у него.
- Опять же не твое дело. Приведу. Стоить чего это будет?
- Оружие у него есть?
- При себе, похоже, нету, но тебе одному его не взять, еще двоих, а то и троих прихватить надо.
- Да это кто же такой?.. Трех, говоришь, полицейских?.. Им тоже положено.
- Как же… Держи карман шире!
- Даром не пойдут.
- Ну и сколько же положишь на них троих?
- По три рубля на голову.
- Это девять-то рублей?!
- Червонец. Рубль на водку с закуской.
- А тебе?
- Мне? - Хасан задумался. - Мне пять рублей.
- Это как же, падаль ты последняя? Городовой дороже полицейского выходит?
- Как хочешь… Поди проветрись, придешь после. Сейчас полтора червонца жалеешь, завтра за пять не уломаешь. У дельца твоего запашок есть, ты уж мне не говори.
Хасан повернулся и пошел прочь. Маруда бросился за ним.
- Ладно, по рукам. Иди, забирай его. Рассчитаемся после.
- Ищи дураков, - Хасан опять повернулся к Маруде спиной.
Делать было нечего. Маруда вытащил деньги.
- Бери! Пять рублей за мной.
Хасан поглядел по сторонам, прикрикнул на кого-то… Маруда сунул в карман ему червонец. Рука Хасана скользнула следом - проверить золотой на ощупь.
- Кто он и где его брать?
- Сперва приведи полицейских.
У полицейского участка мы не прождали и пяти минут, как Хасан вывел трех полицейских, пошептался с Марудой - я ни слова не разобрал, втолковал что-то и полицейским - уже на ходу. Мы с Марудой остались возле мастерской кинжальщиков. Хасан с полицейскими ворвались в трактир Папчука, быстро вывели оттуда связанного по рукам Луку и повели в участок.
- Ну, денежки теперь будут, - радовался Маруда, глядя им вслед. - Пять тысяч - меньше не возьму. Шевели-хину - половину, больше пусть и не просит. Две с половиной тысячи получу - тебе пять червонцев. Заработал. Без тебя не состряпать мне это дельце. Теперь - к полицмейстеру. Пропустят! День-то воскресный. Пошли.
Я нехотя побрел за ним. Сначала старался не отставать, но потом в толпе потерял Маруду. Искать его не стал. Был, как в дурмане. Стою, ноги не несут: один толкнет плечом, другой, кидают из стороны в сторону, а мне все ни к чему, не вижу ничего, не слышу, и стало мне мерещиться, что жизнь где-то далеко-далеко, а я один, вокруг - ни души, только в глазах все мельтешит. Не знаю уж и как, очнулся я у шапочников. В мастерской все было по-старому. Гедеван кроил каракулевые шкурки и кидал их подмастерьям. В дальнем углу комнаты слышался стук костей - играли в нарды.
- Дядя Гедеван, - сказал я, как во сне. - Луку арестовали.
Гедеван поднял на меня глаза, долго разглядывал, nq-манил поближе, расспросил и сообщил новость игрокам в нарды. Одним из игроков был Махмуд. Им я опять рассказал, как все было.
- Прав был Селим, - сказал второй игрок в наступившей тишине. - Не нравится ему белый свет, переделывать собрался! Говорил я ему - отстань от Маруды. Добром это не кончится… Кидай кости!..
- Кидать кости, говоришь? Раз мир таким дерьмом, как ты, забит, так и солнцу не светить?! Не твоего куриного ума поступки благородного человека обсуждать. Убирайся!
Партнер Махмуда хотел было возразить, да передумал, оттолкнул нарды и вышел.
И опять тишина. "Если столько взрослых думают о том, как спасти Луку, может, и впрямь можно его выручить", - обрадовался я.
- Значит, Хасан-городовой не знает, кого и зачем арестовал? - нарушил молчание Махмуд.
- Нет, не знает, - быстро ответил я. - Твой хозяин сказал ему, что не его это дело.
- Маруда к Шевелихину пошел?
- К Шевелихину. Сказал, что его к нему пустят.
- Зови его Марудой-дураком, а он вон какую свинью подложить сумел, - Махмуд хрустнул пальцами. - Я сейчас такое устрою, внукам до могилы смеяться хватит.
Гедеван протянул Махмуду деньги.
- Не надо. Столько и не понадобится. В нашем государстве закон - самый что ни на есть дешевый товар. Цена этому товару - от рюмки водки до десяти червонцев. За то и люблю я свое отечество, что доброе дело сделать в нем не дорого стоит. А то бы переселился куда-нибудь подальше.
Махмуд вышел из мастерской, я старался не отставать от него. У гурьяновского дома, что напротив полицейского участка, он остановился, велел мне зайти со двора и поглядеть, что творится в участке. Я подкрался к зарешеченному окну и быстро вернулся к Махмуду.
- В левой комнате трое полицейских: двое спят, третий махрой чадит. В правой Хасан-городовой сидит за столом, а Лука - на лавке. Больше никого нет.
- Теперь поди позови Хасана. Скажи ему, что я жду его по срочному делу. Только чтобы никто не слышал.
Я прошел мимо полицейских и вызвал Хасана, как велел Махмуд. Услышав имя Махмуда, городовой насторожился и молча кивнул.
Я выбежал из участка, перепрыгнул обратно через гурь-яновский забор и притаился.
Озираясь по сторонам, Хасан приблизился к Махмуду.
- Чего тебе?
- За сколько того человека выпустишь?
- Какого еще человека?
- Тише. Которого для Маруды арестовали.
Хасан молча вперился в Махмуда.
- Вчера Шевелихин спрашивал меня, не знаю ли я, куда девались лошади Бастанова, - как бы между прочим проронил Махмуд, - он готов сам их выкупить, на собственные деньги, бог с ними, говорит, с ворами, не до них.
- А ты ему что? - Голос городового задрожал, но он тотчас овладел собой и деланно зевнул.
- Не мог же я ему сказать, что Хасан-городовой отнял лошадей у воров и продал их в Пашковской землемерам за семьдесят рублей каждую, - дружелюбно сказал Махмуд.
- Подружились вы с моим начальником, ничего не скажешь! Это после того, как ты помог ему место пристава продать? - Хасан скорбно покачал головой. - Эх-ма, добрый человек, и не стыдно тебе? Взял с Гашокова за место пристава семьсот пятьдесят рублей, а Шевилихину отдал только двести пятьдесят? Остальные - где?
- О том знаем я и Шевелихин. Не суй свое рыло в дела благородных людей. Скажи лучше, сколько возьмешь за того человека, - и по рукам.
- Не могу его выпустить! - отрезал Хасан.
- Это почему же?
- Маруда за Шевелихиным пошел.
- А ты другого посади.
- Кого?
- Мало людей? Вон сколько шляется! - Махмуд вынул из кармана четвертную.
У Хасана вспыхнули глаза, он оглянулся, - вверх по улице, отирая плетни и заборы, тащился пьяный казак.
- Поди сюда! - грозно окликнул его Хасан.
Казак не понял, что зовут его, и стал карабкаться дальше. Хасан окликнул еще раз, и казак приволокся к участку.
- Фамилия?
- Чертков.
- Ступай, куда шел.
- Зачем отпустил? - разозлился Махмуд.
- Это двоюродный брат есаула Черткова, не видишь, что ли?
- Ну и что?
- Кричать будет.
- Кричать будет всякий. Дураков нет.
- Шевелихин спросит, почему кричит.
- А ты найди такого, чтобы не кричал. Деньги за что берешь?
- Некогда искать. Шевелихина жду. Сам найди и приведи такого, чтобы не кричал, да побыстрей, - Хасан протянул руку к деньгам.
- И человека самому привести, и двадцать пять рублей тебе, кабану, - запрашиваешь, как министр.
Настроение у Хасана явно упало.
- Черт с тобой, бери и гони червонец сдачи! - приказал Махмуд. - Да поживее.
Без всякой охоты Хасан достал золотой.
- Давай веди кого-нибудь, - сказал он вяло и поплелся в участок.
- Погоди, - закричал ему вслед Махмуд.
- Ну?
- Сам пойду.
Хасан рта не успел раскрыть, Махмуд взял его под руку, и они скрылись в участке.
Я вылез из засады. Ждал недолго. На крыльце участка появился Лука. Он подозвал меня, расспросил обо всем подробно, щелкнул по носу и отправился в сторону базара.
Я завернул во двор участка и, подтянувшись, заглянул в окно. Махмуд расположился на той лавке, где только что сидел Лука. Хасан-городовой, сидя за столом, листал толстую тетрадь. Трое полицейских клевали носами, держа на коленях по растрепанной книге.
Едва послышался шум шевелихинского фаэтона, как Хасан вскочил и несколькими тумаками растолкал заснувших полицейских. Махмуд лег на лавку, спиной к дверям, и прикинулся спящим. Полицейские одернули мундиры, подкрутили усы и, снова усевшись на лавку, с заметным усердием уставились в свои книги.
Фаэтон остановился у полицейского участка, откормленные на казенном овсе лошади разгоряченно били копытом. Слышно было, как полицмейстер спрыгнул на мостовую, и вслед за этим из раскрытых дверей участка раздалось зычное "Смирна-а-а". Хасан-городовой вытянулся перед вошедшим Шевелихиным и, откозыряв, заорал "Вольно!".
- Как дела, орлы? - Шевелихин повернулся к заспанным полицейским.
У орлов носы были по фунту - красные и пухлые. В один голос они доложили, что служат царю и отечеству. Полицмейстер поинтересовался, что они читают, и, выяснив, что его подчиненные в свободное время читают Евангелие, высказал одобрение и даже устроил на скорую руку экзамен. Первый полицейский промямлил его благородию - "не убий", второй - "не прелюбодействуй", третий - "возлюби ближнего своего"… Пока Шевелихин был поглощен экзаменом, Маруда, проскользнувший вслед за ним, пытался разглядеть через раскрытые двери того, что лежал на лавке, но их благородие, потрясенные образованностью своих полицейских, раскачивался из стороны в сторону и мешал. Завершив экзамен, он направился в комнату, где лежал Махмуд. Хасан и Маруда последовали за ним. Свой вопрошающий взгляд полицмейстер обратил, наконец, на Маруду, и тот ткнул пальцем в спящего Махмуда. "Встать", - рявкнул его благородие столь громко, что портрет императора, висевший на стене, дрогнул и чуть не сорвался. Махмуд сладко потянулся, лениво повернулся на другой бок, поглядел на стоявших перед ним и с трудом заставил себя подняться.
- Салам, ваше благородие!
- Мосье Жамбеков!.. - Изумленного Щевелихина внезапно одолел приступ смеха.
Он смеялся долго и зычно.
Хасан-городовой подобострастно улыбался, но ухо держал востро, понимая, что одним начальственным смехом здесь не обойдется. Остолбеневший Маруда рта открыть не мог. Только Махмуд был безмятежен, и тени беспокойства не заметно было в нем.
Шевелихин оборвал смех и уставился на моего хозяина. На полицейский участок сошла тишина.
- Это не он… - выдавил из себя Маруда.
- Не он, говоришь!.. - И новый раскат полицейского смеха.
- Мосье Жамбеков, почему вы здесь? - навеселившись всласть, спросил он, наконец, Махмуда.
- Вот эта скотина, - Махмуд, не глядя, кивнул на Хасана, - с тремя такими же скотами ворвался в заведение Папчука и арестовал меня.
- На каком основании? - От былого веселья не осталось и следа. Хасан быстро пришел в себя.
- На основании доноса этого болвана! - Хасан глядел прямо на Маруду. - Он заявил, что двух овец, которые вчера пропали у кабардинцев, увел Махмуд… арестовывай, говорит, не сомневайся, я сейчас, пообещал, приведу свидетелей.
На другой день шапочник Гедеван божился, что звон затрещины, которую полицмейстер отвесил городовому, слышали в его мастерской.
Маруда на всякий случай перебрался поближе к дверям.
- Ваше благородие! - тут уж вскипел Махмуд. - Это - оскорбительно! Обвинять меня в краже двух овец… двух жалких ягнят! Вам ли не знать… В Армавире пропал тендер паровоза, в Баку исчез караван верблюдов с грузом… Но двух баранов! Ай-ай-ай! Какое унижение! Какой стыд!
- Да, ваше благородие, двух! - упорствовал Хасан.
- Что двух?
- Двух баранов, - так он мне сказал. - Хасан был так искренен, что во мне шевельнулась жалость.
- Храни господь нашего государя императора! - Шевелихин всем корпусом повернулся к портрету царя. - Как править государю, когда его подданные такие болваны? Каково править этой швалью? Отец ты наш многострадальный.
В скорбной позе Хасана-городового было сейчас столько благоговения и участия, что мне почудилось, я вижу слезы.
- Довольно. - Шевелихин вернулся к делу и протянул ладонь к Маруде.
Мой хозяин положил на нее увесистую пачку ассигнаций. Пять целковых, которые он мне обещал, тоже были в этой пачке.
- Ваше благородие, - напомнил о себе Махмуд. - Этот мерзавец еще и оштрафовал меня на двадцать пять рублей!
- Вернуть!
Едва Хасан пришел в себя от наглости Махмуда, сообразил, что отвечать, и открыл рот, как Махмуд опередил его:
- Ваше благородие! Помните, вы спрашивали о лошадях Бастанова?
Полицмейстер замер.
Двадцать пять рублей мигом перекочевали из кармана Хасана в карман Махмуда.
- Сегодня мне говорили, Бастанов нашел своих лошадей.
Это известие привело Шевелихина в отличное расположение духа, он велел Хасану и полицейским всыпать Маруде пятнадцать розог, сел вместе с Махмудом в фаэтон и укатил.
Когда во дворе полицейского участка секли моего хозяина, Хасан-городовой усердствовал особенно.
Я вернулся домой. Луки не было. На столе лежал червонец. В слезах я бросился искать Луку - думал, где-нибудь на базаре да найду его. Уже стало темнеть. Нашел я только Селима-бочара.
- Лука? - сказал он. - Лука в наших местах уже навел порядок. Теперь подался другие края исправлять!
Я долго и безуспешно искал его и с течением времени перестал надеяться, что встречу человека, который в детстве так благотворно повлиял на меня и память о котором я по сей день храню в сердце с чувством глубочайшего почтения.
Через несколько лет мы с братом продали дом и переселились в Ростов. Там у нас были родственники. Я нанялся посыльным в гостиницу. Позже меня взяли в ресторан официантом. Я уже не надеялся встретить Луку, но судьба свела меня с ним. Он остановился на день в нашей гостинице. Встреча обрадовала нас обоих. Вечером я пришел к нему с обильным ужином на подносе. Мы долго сидели, вспоминали, смеялись.
- Вспоминать весело, - сказал Лука, - теперь все смешно. Но если подумать, знаешь, что получается? Маруда годами обирал людей, согласен?
- Конечно.
- То, что я сделал, сделано было как будто из сострадания к незнакомым людям - доконал я Маруду, перестал он обманывать людей. А что из этого вышло? Ты и сам знаешь, дела Маруды день ото дня шли хуже и хуже. Гусей он не смог выкупить, задаток потерял, спился с горя и умер в Пашковской. Это - одно. Другое - ты потерял выгодное место. Много я потом думал, где там бродят мои двойняшки, холодные и голодные. Хасана-городового со службы выгнали - это третье. Гедевана целый год таскали в участок, извели вконец - это уже четвертое. Махмуд - ты верно слышал, - за свой номер просидел полгода в тюрьме. Это - пятое. А теперь самое важное: люди, видно, жить не хотят без того, чтобы их не гнули, не обманывали, не обдирали. Марудиному предприятию пришел конец, так на его место сел Гришка Пименов и на трех картах с тех же людей на базаре стал драть вдесятеро.