Удостоверившись из знания пароля, что новоприбывший – действительно тот, которого он ждал, Ример вежливо привстал и представил всему обществу Лахнера как барона Кауница. Присутствующие подобострастно встали со своих мест и поклонились Лахнеру.
Ример по очереди представил всех их мнимому барону, называя присутствующих по именам и обозначая их общественное положение.
Первый из представленных был далеко не незнаком Лахнеру, так как это был вахмистр Зибнер, сидевший рядом с девушкой, спину которой видел Лахнер при своем входе в комнату.
– Это – мой будущий тесть, – сказал Ример, а барышня, сидящая рядом с ним, – его дочь и моя невеста.
Лахнер с ледяной вежливостью поздоровался с вахмистром. Тот с выражением величайшего изумления уставился на него.
– Что вы на меня так смотрите? Может быть, вы видали меня когда-нибудь? – спросил Лахнер, постаравшись изменить голос.
– Прошу извинить, – ответил старый солдат, – я еще никогда не видал господина барона.
– Вы на действительной службе?
– Точно так, господин барон. Я служу смотрителем пороховой башни на Русдорферской линии.
– Что же, там, вероятно, служба достаточно легка, как того требуют ваши немолодые уже годы?
– Нет, господин барон, хлопот там столько, что иной раз готов хоть опять в строй проситься. Ведь там производятся разные работы по набивке патронов и заготовке различных снарядов, причем для этой цели используют арестантов, так что необходимо очень внимательно следить за ними. Мне лично приходится осматривать каждого отправляющегося на работу, и не только с головы до ног, но даже включая подошвы. Достаточно, чтобы в подошве имелся единственный железный гвоздик, и возможна страшная катастрофа: ведь полы у нас каменные, так что от шарканья подошвой гвоздик может дать искру. Подумать только: в погребах башни сложено более семнадцати тысяч центнеров пороха и несколько тысяч начиненных гранат и бомб! И за такие-то заботы я получаю всего только двадцать три крейцера дневного жалованья да двойной паек.
– В данном случае приходится ценить главным образом честь и доверие. Не всякому поручат смотреть за таким ответственным местом.
– Ведь только это и утешает меня, господин барон.
– Ну а кто вот те господа?
И Лахнер указал на остальных троих мужчин, сидевших за столом.
– Это просто так, знакомые, – ответил Ример.
Лахнер внимательно всмотрелся в этих "знакомых" и решил в душе, что они должны принадлежать к домовой челяди. Удовольствовавшись этим заключением, он стал втихомолку наблюдать за невестой Римера, Неттхен, вскружившей голову его коллеге и другу Гаусвальду. Казалось, что девушке было очень не по себе, но она всеми силами старалась скрывать свое неудовольствие, что, впрочем, удавалось ей только отчасти.
Видимо, ее дурное расположение духа усиливалось по мере того, как Ример становился все любезнее и любезнее к ней. Он налил из стоявшей перед ним бутылки токайского стакан и стал просить девушку пригубить. Неттхен отказалась, но отец наклонился к ней и что-то сердито шепнул ей на ухо. Неттхен недовольно коснулась стакана губами. Тогда Ример, сияя от счастья, опорожнил стакан, после чего стал еще маслянее и назойливее в ухаживаниях. Ему вдруг пришло в голову просить невесту на танец, но Неттхен решительно отказалась. Однако снова к ее уху наклонился отец, и снова она как будто стала сдаваться.
Это вывело Лахнера из себя. Ему было скучно в этом обществе, да и девушка внушала симпатию, так что хотелось выручить ее, тем более что этим он до известной степени оказывал услугу товарищу.
Он встал со стула, хлопнул счастливого соперника Гаусвальда по плечу, отвел его в сторону и недовольно сказал:
– Прошу объяснить мне ваше поведение. Я пришел сюда вовсе не для того, чтобы любоваться вашим ухаживанием и танцами.
– Бога ради, простите меня, господин барон, – подобострастно ответил Ример, – но я не знал, что вам неприятно…
– Попрошу вас не тратить лишних слов. Тут дело вовсе не в моих чувствах и не в том, приятно или нет мне то или другое. Надо делать дело, остальное меня не касается. Потрудитесь сообщить мне, какие приказания вы получили относительно свидания со мною.
– Мой господин приказал мне и моим знакомым быть в вашем распоряжении.
– Знаете ли вы, в чем дело?
– Его светлость изволили удостоить меня полным доверием.
– Ну а эта девица тоже удостоена доверием?
– Нет, ни она, ни ее отец ничего не знают.
– Так зачем же они здесь?
– Я пригласил их из предосторожности. Нас могут застигнуть врасплох, выследить, а между тем меня, Неттхен и ее отца знают не только хозяин, но и многие из постоянных посетителей этого заведения. Таким образом, в случае, если к нам будет предъявлено какое-либо обвинение, то все засвидетельствуют, что мы кутили здесь до утра.
– О, вы продувная бестия, – иронически сказал Лахнер.
Очевидно, Ример не мог разобрать, похвала это или брань, так как он очень неопределенно улыбнулся и поклонился еще ниже, чем прежде.
– Как вам удастся отделаться от невесты и ее отца?
– О, это я уже подготовил. Я сочинил для них правдоподобную историю, а именно…
– Меня это не интересует. Но нам нужно отправляться сейчас же, потому что путь не близок.
– Как прикажете, господин барон. Мне на сборы достаточно двух-трех минут.
– Хорошо, я подожду вас перед домом.
Лахнер молча поклонился присутствующим и вышел из кабачка. Ример не заставил себя ждать. В самом непродолжительном времени он присоединился к нему вместе с тремя "знакомыми".
Небольшой отряд достиг дачи русского посла за полчаса до полуночи. Достаточно было первого взгляда, чтобы убедиться, что на сегодняшний день нечего ждать собрания у Голицына. Во дворе не было ни малейшего оживления, не слышалось грохота колес подъезжающих карет, сама дача была погружена во мрак. Лахнер перелез вместе со своими спутниками через известное ему место садовой решетки и без всякой помехи добрался до двери террасы.
Так как в прошлый раз он предусмотрительно взял ключ с собой, то теперь попытался открыть дверь. Но оказалось, что ключ не подходит к замку: очевидно, заметив таинственное исчезновение ключа, замок переменили. Это внушило Лахнеру подозрение, что хозяин виллы уже предупрежден о раскрытии тайны совещаний и принял меры.
"Может быть, на это его навели следы моих ног на снегу, – подумал он, – а вероятнее всего, что негодяй, находящийся в данный момент рядом со мною, успел дать знать Голицыну".
Так или иначе, но предприятие следовало считать совершенно неудавшимся, а потому, не откладывая далее, Лахнер приказал пустить сигнальную ракету.
– Что же теперь делать, господин барон? – спросил дворецкий.
– Надо повесить негодяя, – спокойно ответил ему гренадер.
– Какого негодяя?
– Того самого, который чувствует себя в безопасности и тайком посмеивается себе в кулак.
– Хорошо бы, если бы удалось поймать его.
– Ну, негодяй гораздо ближе к виселице, чем думает сам.
– Дай-то бог!
– Будем надеяться, что Господь Бог примет вашу молитву, господин Ример.
На этом кончился их разговор. Пустив сигнальную ракету, отряд двинулся в обратный путь.
XI. У князя Кауница
– А вот и я, господин барон!
С этими словами Зигмунд явился к Лахнеру на следующее утро. Он застал его за утренним туалетом.
– Очень рад этому обстоятельству, – ответил гренадер, в голове которого мелькнула хитрая мысль. – Я без тебя, как без рук, здешние слуги делают все так небрежно и лениво, что и сказать нельзя. Тебе сейчас же придется взяться за работу, перечистить платье. Да и вообще, работы много.
– Э, нет! Это невозможно! Вы, вероятно, не знаете, что наш праздник начинается в пятницу с первой звездой и кончается в субботу, тоже с вечерней звездой. От звезды до звезды мы не смеем работать.
– Если ты не можешь работать, так на кой черт ты здесь? Пожалуйста, отправляйся домой и там празднуй себе сколько хочешь.
– Я бы с радостью, да Фрейбергер, пожалуй, станет ругаться. Он поднял меня ни свет ни заря, чтобы я скорее бежал к вашей милости и сидел в передней.
– Если ты останешься здесь, то тебе волей-неволей придется работать. Что же, по-твоему, гости станут сами снимать шубы? Кроме того, тебе придется ходить ко мне с докладом, передавать визитные карточки, да и мало ли что. Ступай и приходи вечером. Если увидишь Фрейбергера, то скажи ему, что я хочу видеть его.
– Слушаю-с, господин барон.
Юный еврей ушел, а Лахнер хитро и довольно рассмеялся. Он ждал, что Эмилия пришлет ему обещанную красную книгу, и будь здесь Зигмунд, это обстоятельство сейчас же стало бы известным Фрейбергеру, что совершенно не входило в планы Лахнера. Кроме того, он хотел сегодня же под каким-либо предлогом навестить графиню Пигницер, а этот визит тоже надо было держать в тайне от трусливого агента князя Кауница.
Явился парикмахер. Лахнер решил использовать его всеведение, чтобы разузнать что-нибудь о графине Пигницер.
– Вот что, любезный, – сказал он, – ты вчера упомянул здесь имя графини фон Пигницер. По некоторым обстоятельствам я очень интересуюсь этой особой и прошу тебя рассказать мне о ней все, что ты знаешь. При этом предупреждаю, что я не принадлежу к числу поклонников этой дамы, так что ты не стесняйся и говори прямо, без всяких фокусов.
– Ах, господин барон, – ответил парикмахер, – это очень трудная задача. Я неохотно говорю о людях дурное и предпочитаю молчать о тех, о которых нельзя сказать ни единого хорошего словечка. Но ваше приказание, господин барон, для меня дороже моих нравственных принципов, а потому постараюсь удовлетворить ваше желание. Она – дочь еврея-менялы Финкельштейна и с детства отличалась непомерным честолюбием и легкостью поведения. Так как тогда она была еще очень красива, то в нее влюбился старый Пигницер, и хитрая еврейка так околдовала его, что он даже предложил ей стать его женой. Она крестилась и вышла за него замуж. Перед этим Пигницер подыскал какого-то разорившегося барона, который формально удочерил ее. Таким образом, были приняты меры, чтобы обеспечить ей дворянское происхождение. Разумеется, отец проклял дочь и лишил ее наследства. Но она только посмеялась над этим. У отца, по ее мнению, были жалкие крохи по сравнению с богатством графа. К тому же граф обещал представить ее ко двору, что и исполнил: принимая во внимание заслуги старика графа, его жену приняли довольно милостиво. Конечно, общество отшатнулось от нее, но это для нее было не слишком важно. Недолго прожила она с мужем. В один прекрасный день умер граф, а также старый Финкельштейн, отец Авроры Пигницер. И вот тут-то и оказалось, что у Пигницера нет ничего, кроме долгов, а Финкельштейн оставил после себя чистенький миллион. Ну, покусала наша графиня себе пальцы от злости, но прошлого не вернешь, надо было как-нибудь устраиваться. Пользуясь своей красотой, она завлекла пару богатых молодчиков и жила на их счет. При этом она так хитро устраивала свои дела, что никто ничего не мог сказать наверняка. Не так давно умер откупщик, и правительство решило взять откуп на себя, не передавая его в частные руки. Но Пигницер решила иначе: она поставила себе целью добиться того, чтобы откуп перешел к ней. Ведь это очень выгодное занятие, оно приносит ежегодно целый капитал. То, что для графини это не очень подходящее занятие, меньше всего заставляло призадумываться Аврору. И вот далее уже начинается ряд предположений. Говорят, что она соблазнила императора, и тот в награду дал ей этот откуп. Другие уверяют, что Пигницер открыла какой-то тайный заговор. Так или иначе, но откуп она получила и теперь благоденствует. Такова ее история. Что касается ее наружности, то прежде всего она не очень молода. Ведь она вышла за графа замуж почти тридцати лет, так что теперь ей, пожалуй, целых тридцать шесть будет. Она сильно располнела в последнее время, роста невысокого, волосы у нее скорее рыжие, чем белокурые. Но она все еще довольно привлекательна, по крайней мере, охотники находятся и по сию пору. Вчера…
В этот момент раскрылась дверь и в спальню вошел Фрейбергер, не ожидавший, что у гренадера кто-нибудь сидит. Парикмахер удивленно взглянул на вошедшего без доклада, и Фрейбергер поспешил ретироваться, извинившись, что ошибся дверью.
– Как бы он чего не украл! – с презрением сказал парикмахер, оказавшийся ярым антисемитом.
Появление Фрейбергера изменило течение его мыслей, и он стал рассказывать разные случаи, доказывающие якобы, какие ужасы творят евреи. На эту тему он и проговорил до конца причесывания, совершенно забыв о графине Пигницер.
Через минуту после его ухода снова явился Фрейбергер.
– Что это значит? – раздраженно заговорил он. – Вы отослали Зигмунда домой, когда я приказал ему быть здесь? Знаю я эти шутки! Вы собираетесь опять проехаться к прелестной Эмилии и хотите скрыть это от меня! Чтобы этого больше не было. Я привел Зигмунда, и он останется здесь.
Лахнер вспылил:
– Я тоже говорю, чтобы этого больше не было! – крикнул он. Я запрещаю вам говорить со мной в таком тоне! Вы окончательно забылись. Я отослал Зигмунда только потому, что думал сделать вам этим приятное.
– Вас ожидает высокая честь сегодня, – спокойно, как бы не слыхав слов Лахнера, сказал еврей. – Вы приглашены его светлостью к обеду. Князь просил вам передать, чтобы от вас не разило табаком так, как это было в первый раз: его светлость не выносит этого запаха. Через два часа вы получите новый мундир и красивую шпагу. Пока все. Вечером я снова буду у вас.
Оставшись один, Лахнер уселся у открытого, выходившего на улицу окна в надежде, что ему удастся увидеть посланного от Эмилии и перехватить через окно пакет так, чтобы Зигмунд ничего не узнал. Но после долгого ожидания, промерзнув как следует, Лахнер хмуро отошел от окна и решил положиться на случай и свою находчивость.
Он уселся в кресло и глубоко задумался над фразой Турковского, сказанной последним в кордегардии: "Под тремя кинжалами в помещении Гектора". Он чувствовал, что эти слова должны иметь какой-то особый смысл, но какой именно? Как он ни ломал голову, ничего не мог придумать, оставалась одна лишь надежда на красную книжку.
Решив подождать присылки последней, наш гренадер задумался о другом. Он помнил, что Турковский говорил ему: "Дело идет о чести юной и добродетельной дамы". Не было сомнений, что эта дама – Эмилия, так как это ясно вытекало из всего ее рассказа. Очевидно, в месте, обозначенном таинственными словами, и скрывался тот самый документ, который должен доказать ее невиновность.
Его думы прервал приход Зигмунда, доложившего, что слуга от баронессы Витхан просит допустить его, так как имеет поручение от своей госпожи.
– Что еще ей нужно? – с хорошо разыгранным неудовольствием пробормотал Лахнер. – Может быть, опять приглашение? Ну, так дудки, мне некогда! Ну да ладно, проводи его в приемную.
В приемной старый лакей Эмилии, оглядевшись по сторонам и убедившись, что никого нет, передал Лахнеру запечатанный пакет, который достал из-за пазухи. Лахнер спрятал пакет в карман платья и шепнул старику:
– Не удивляйтесь тому, что я скажу вам сейчас вслух. Так нужно для тех, кто подслушивает… Нет, нет, – вслух заговорил он, – мне некогда. Поблагодарите баронессу, – продолжал он, подталкивая старика к дверям передней, где сидел Зигмунд, – и скажите ей, что я никак не могу приехать сегодня.
– А когда можно будет ждать вас? – спросил догадливый старик.
– Уж, право, не знаю, во всяком случае, не скоро. Я очень занят и вовсе не имею времени разъезжать по гостям. Поблагодарите баронессу и передайте ей мои лучшие пожелания.
Сказав это, он ушел к себе в кабинет, запер за собой дверь и с лихорадочной поспешностью вскрыл пакет. Там он нашел маленькую, переплетенную в красную кожу книжку и письмо. Прежде всего он вскрыл конверт. Письмо гласило:
"Дорогой друг мой, посылаю Вам желаемую книжку и призываю на Вас благословение Создателя: да поможет Он Вам в Ваших поисках и да приведет Вас к желаемой цели. Но даже если Ему не угодно будет облегчить мой крест, то верьте, дорогой друг мой, что я непрестанно буду молить Его за Вас, снизошедшего к моему вдовьему горю и так ревностно взявшегося за интересы чужой ему женщины. Еще раз да Благословит Вас Бог.
Бесконечно благодарная Вам Эмилия".
– Она любит меня! – воскликнул Лахнер. – Я читаю это между строк! Да, она любит меня! Да благословен будет Создатель, и да поможет Он мне привести в исполнение задуманное!
Затем он взялся за книгу.
По внешнему виду это был самый обыкновенный карманный немецко-французский словарь, соединенный вместе с франко-немецким. Лахнера поразила его краткость, но, приглядевшись, он заметил там маленькую особенность: слова были не отпечатаны на листах, а подклеены на пергаменте, но так искусно, что надо было внимательно разглядывать, чтобы увидеть это.