Воевода выхватил у боярина подмётное письмо.
- Это вот? - повернувшись к народу, заорал он. - Это вот подмётная грамота, в коей говорится о возвращении князя вашего? Да здесь измена! Вас подбивают восстать на подлинного князя вашего, что в Галиче сидит! Изменники, - ткнул пальцем в бояр на помосте, - воду мутят, а вы уши развесили!
- Окстись, воевода! Что брешешь? - загомонили бояре.
- Пёс брешет! Взять!
Дружинники, окружившие помост, мигом бросились по ступеням. Бояре заметались туда-сюда, кликнули своих людей, но воеводины отроки поспели ранее. Ушли лишь двое, прыгнув в толпу на людские головы. Юрия Петрилыча, Яна Мокеича и с ними Василия Одинцовича схватили прямо на помосте.
- В корне задавить измену! - разбушевался Ивач Халдеевич. - Руби головы!
И сам, прежде, чем отроки поверили, что это не пустые слова, выхватил меч и рубанул наискось по затылку и шее Юрия Петрилыча. Голова упала на помост, орошая его кровью. Тело дёргалось в руках отроков, те брезгливо пятились, опасаясь запачкать одежду. Вслед за ним расстались с жизнью двое других бояр. Ивач Халдеевич подхватил за вихор одну отрубленную голову. Губы её ещё дёргались, глаза вываливались из орбит.
- Зрите! - крикнул воевода отпрянувшей в страхе толпе. - Кто теперя в городе голова?
- Ты! Ты, воевода!… Ты голова, - сперва несмело, а потом все громче зазвучали голоса.
- Тогда все к стенам и с ворогом биться без лести!
4
Под громкие крики и звук рожков со стены были сброшены обезглавленные тела. Вслед за ними в осаждающих полетели стрелы и камни. Многие были убиты или покалечены, пока откатывались назад и вытаскивали трупы. По платью в них признали бояр, но без голов долго не могли опознать.
Выручил Мирон. Вместе с Иваном он прискакал поглядеть, что за гостинец подкинули звенигородцы, и ахнул, кубарем скатившись с коня:
- То ж тесть мой! Глянь, Иван Ростиславич! Боярина Яна тело!
- Правда ли? - Иван неспешно спешился.
- Зри! Сложение его да и пояс расшитый. Пригляда сама выткала "Любезному батюшке". И вота, рука. Палец зришь ли? Кривоват!
- Впрямь, боярин Ян Мокеич, - Иван потёр ладонью лицо. - А это кто ж? Не Юрий ли Петрилыч? Третьего не признаю…
Мирон стоял над телом тестя. Он не мог понять, что происходит. В голове билось одно - как там Пригляда? Одна, без защиты мужа и отца… Что будет с сынами?
- Чего ж такое деется? - промолвил он, поднимая глаза на своего князя. - Чего ж свершилось?
- Измена, брат, - промолвил Иван тихо. - Измена…
Звенигородцев, и правда, как подменили. Они лезли на стены и дрались так остервенело, словно не свой князь пришёл ворочать кровное достояние, а стояли под стенами дикие половцы. И то, что среди союзников Киевского князя впрямь были поганые, лишь ещё пуще распаляло народ. Несколько раз на стенах видели женщин - они кидали камни и палки, лили на головы осаждавших кипяток и смолу, подносили воинам запасы стрел.
Несколько дней простояло под стенами союзное воинство. Потом начались роптания. Припасов не хватало, в дальние сёла не находишься - к весне у многих крестьян заканчивается хлебушко. А кони тощали на весенней траве. Когда ещё тело нагуляют!
И Всеволод Ольжич приказал отступать. Прошло уже много времени, если задержаться ещё седьмицу другую, можно не поспеть в Киев к Пасхе. На это особенно упирал набожный Игорь - мол, и так воюем в Великий Пост, не стоит усугублять греха. А людишкам ещё пахать и сеять. Кто трудиться на земле будет, если всех под стены Звенигорода положим?
К слову сказать, и самому Всеволоду не по нутру было звенигородское стояние. От весенней сырости у него ломило кости, тело сотрясала простуда, он слабел и уже без страха, с какой-то обречённостью думал о скорой смерти. Хотелось надеяться лишь на то, что удастся оправиться летом и дотянуть до зимы.
Иван же днями не отъезжал от стен Звенигорода. С малой горсткой дружинников - большей частью берладников - он порой подскакивал так близко к стенам, что осаждённые видели князево лицо. Будь войско у него, он бы бросил все силы на приступ и взял бы город не на щит, так на копье. Но с ним была лишь горстка берладников.
Здесь, под стеной, его и сыскал боярин Лазарь Саковский, прискакавший от князя Всеволода. Услышав, что князья порешили ворочаться назад, Иван выронил поводья.
- Верно ли сие, боярин? - ахнул он. - Уходим, города не взяв?
- Расхворался князь Всеволод, - степенно ответил Лазарь. - Желает о душе подумать. Да и людишки подустали. Сам видишь, княже, каково приходится! Грязь, сырость, нужда…
Не дослушав боярина, Иван хлестнул плетью коня и поскакал в княжеский стан. Из-под копыт летели ошмётки грязи.
Всеволод подтвердил его худшие опасения. Но, глядя на усталое, осунувшееся лицо великого князя, Иван не решился спорить. Только обречённо промолвил:
- А как же я, княже?
- Ништо, - Всеволод улыбнулся и потрепал его по плечу. - Вот передохнем, дождёмся лета, а то и осени. Соберём рати вдвое больше и возьмём тебе Звенигород.
- Лучше всего идти после сбора урожая, - поддакнул Игорь Ольжич. Прочие князья согласились - каждый подумал о полных житницах.
Не успели рати вернуться и передохнуть с дороги, как в начале лета пришла нежданная весть - растревоженный походом великого князя, Владимирко Галицкий решил нанести упреждающий удар и стремительным наскоком взял киевский город Прилуки. Город был наполовину сожжён, часть жителей уведена в Червонную Русь, а сёла и пажити вокруг разграблены дочиста.
Такого оскорбления от младшего князя, на стороне которого нет могущественных союзников, стерпеть Киев не мог. Едва услышав о том, что произошло, Всеволод Ольжич приказал собирать новый поход. Гонцы помчались созывать князей-вассалов, в самом Киеве опять звенели в кузнях молоты и заплаканные жёнки собирали мужей в поход, бояре опять со скупой слезой подсчитывали расходы.
Иван в те дни мало что не летал, как птица. Не было счастья, да несчастье помогло. Авось случится чудо, ещё до Спаса сядет он на любимый Звенигородский стол, а стрый с двухродным братом получат по заслугам.
Но однажды, прискакав с подворья Иринина монастыря, где он жил к неудовольствию монахов, Иван не застал на княжьем дворе привычного оживления последних дней. Притихли холопы, не звенели мечи, не скалили зубы княжеские отроки. Бросив коня мальчишке, Иван легко, через три ступеньки, взлетел на крыльцо и, шагнув в широкие полутёмные тени, столкнулся с тысяцким Улебом.
- Явился? - без почтения приветствовал Улеб Ивана.
- Почто на дворе, как на погосте - тишь да гладь? Аль приключилось чего?
- Князь, - Улеб бросил быстрый взгляд через плечо.
- Что? - выдохнул Иван.
Вместо ответа тысяцкий посторонился, пропуская Ростиславича внутрь.
В княжеских покоях из-за притворенных окошек царил полумрак. Было душно и жарко пахло свечами, ладаном и целебными травами. Несколько бояр, попавшихся в горнице, где частенько они сиживали, ожидая Князева выхода, вздыхали и качали головами. На вставшего на пороге Ивана никто не обратил внимания.
Скрипнула дверь - вышла ближняя княгинина боярыня. Взглянула жалобно, поджимая губы.
- Что князь? - нарушил молчание Иван.
- Хворает князюшко, - вздохнула боярыня. Отодвинув её в сторону, как неживую, Иван переступил порог.
На княжьей половине слышались приглушённые рыдания. Ивану попробовала преградить путь какая-то холопка, но он толкнул девку и встал на пороге ложницы.
Здесь воздух синел от ладана и курений. Княгиня, ставшая сразу меньше ростом и словно прозрачнее, стояла на коленях в изголовье княжеского ложа. Сам Всеволод Ольжич растянулся на постели, запрокинув большую голову. Волосы разметались по изголовью, на жилистой шее вздрагивал кадык, лицо было белее снега. Дышал он с трудом, но был в сознании. Шаги Ивана расслышал и медленно повернул голову.
- Ты… почто тут? - промолвил хрипло.
- Тревожусь я, княже, - поспешил оправдаться Иван. - О здравии твоём…
- Сам видишь, какое моё здравие, - вздохнул Всеволод. Жена тихо заскулила, он оборвал её: - Будя выть! Не помер покамест!… Ишшо отлежусь… Како Игорь и хотел - ране сбора урожая в поход не выступим…
- Я не спешу, княже, - выдавил Иван. - Токмо ты поправляйся!
Всеволод Ольжич был его единственной надеждой и заступой. Помрёт великий князь - кто встанет на его сторону? Кому он будет нужен?
- Ниче, - словно услышав его мысли, Ольжич слабо усмехнулся. - Ишшо посажу тебя на отчий стол. Да и свадьбу тебе сыграю. Хошь, меньшую дочь отдам?
Старшая княжна, Звенислава, уже два года как была мужней женой, второй, Ростиславе, только-только пришла пора входить в брачный возраст - Двенадцать годков. Сама княгиня Рогнеда была ненамного старше, когда стала женой. Для изгоя такое предложение было великой честью, и Иван низко склонился, прижимая руку к сердцу:
- За добро и ласку век тебя благодарить буду.
- Погодь! - осадил его Всеволод. - Дай только встать! Мы ишшо им всем покажем…
Но дни шли, а Всеволоду становилось всё хуже и хуже. Сперва он пробовал вставать и даже сам доходил до оконца и к иконам, но однажды, добредя до красного угла, там и упал. Отроки на руках принесли князя обратно на постель - и с тех пор Всеволод больше не вставал.
Не желая, чтобы кияне зрели немощь своего князя, привыкший красоваться в седле и гордиться силой и здоровьем, Всеволод не мог больше оставаться в Киеве. Он приказал перевезти себя в Вышгород, где со времён Всеволода Ярославича живали князья, отдыхая от киевской суеты. Окна покоев выходили на высокий берег Днепра, за которым вставали стены Михайлова монастыря. Когда-то там отдал Богу душу Владимир Мономах, гонитель его отца, Олега Святославича. Потом пришёл черёд умирать его старшему сыну Мстиславу, за ним ушёл из жизни удачливый в боях, но слабый в делах мирных Ярополк. Только после этого судьба улыбнулась потомку Олегова гордого семени. Гляди с небес, отец! Твой сын умирает великим князем Киевским! Ты - не успел, стрый Давид Святославич - не захотел, стрый Ярослав Рязанский - не смог, а я - сумел. И семь лет твёрдой рукой держал великое княжение.
Княгиня Рогнеда в те дни не отходила от мужа. Красавец Всеволод, бывший почти на двадцать годов её старше, любил женское естество. Пока была молода законная жена, гулял направо и налево, и, говорят, растут где-то его незаконные дети. Да и потом, чуть только княгиня затяжелеет - тянул жадные руки приласкать первую попавшуюся девку или молодуху. Много слез пролила Рогнеда, оплакивая неверность мужа, а вот сейчас всё забылось. При ком же, как не при нём, стала она великой княгиней? Что делать сейчас? Идти в монастырь, вечно оплакивать свой вдовий век? Рогнеда была ещё молода и страхом полнилось её сердце, когда думала, что скоро закроются за нею ворота монастыря, отрезая прошлую жизнь. Правда, на руках оставались малые дети… Но дети вырастают…
Скосив глаза, Всеволод посмотрел на замершую рядом жену. Проливая слёзы, Рогнеда подурнела и постарела. Как непохожа она на ту робкую девушку, что ластилась к нему на ложе двадцать лет назад! Сколько ей? Сорока ещё нет. А по виду не скажешь…
- Будя реветь-то, - промолвил он, глядя с неприязнью, как катятся по лицу жены слёзы. - Сырость разводишь почто?
- Да как не плакать-то, - всхлипнула Рогнеда, - когда одну ты меня кидаешь на белом свете!
- Не хорони, пока в могилу не положила! - оборвал Всеволод. - И поди отсюда… Поди глянь - гонцы-те воротились?
Несколько дней назад, только-только обжившись в Вышгороде, послал Всеволод гонцов в разные концы Руси. Мирослав Андреич ездил с посольством на Волынь и в Смоленск, зять Всеволода Болеслав Владиславич Высокий - в Переяславль к Изяславу Мстиславичу, прочие навещали черниговских Давидичей и младших братьев Всеволода.
- Воротились, - ответила Рогнеда. - Да братья твои прискакали - Игорь да Святослав. Вчера ещё…
- Зови! - рявкнул Всеволод, приподымаясь на подушках. - Вот дура-то баба! Вот дура-то, - прохрипел он, валясь обратно, когда Рогнеда выскочила вон.
Послы протопали в изложню, снимая на пороге шапки и крестясь. Братья Ольжичи вошли в числе первых, встали у самой постели. Игорь - у изголовья брата, Святослав рядом. С ними проскользнул Иван Ростиславич - хотя князь никуда его не посылал, он Всё равно день и ночь торчал на княжьем подворье, словно цепной пёс.
Всеволод ждал послов с нетерпением. Глаза его загорелись, бледные впалые щёки пошли алыми пятнами. Он приподнялся на локте - исхудалый, костлявый, резко постаревший за время болезни.
- Ну? - вопросил, жадно перебегая глазами с одного на другого. - Чего князья передать наказывали?
- Великий князь, - начал Болеслав Высокий, - родич твой, Изяслав Переяславльский, ещё раз повелел передать, что от данного слова не отступится и крестного целования не нарушит. Твоя воля, как великого князя, для него священна!
- Ростислав Мстиславич тоже согласен и клятве будет верен, - степенно молвил Мирослав Андреич.
Остальные послы повторили то же самое. Лишь ездивший к Давидичам боярин Данила Великий намекнул, что братья Давидичи хотят за свою верность получить награду.
- Про то пущай не со мной, а с наследником дел моих, Игорем Ольговичем, речи ведут, - отрезал Всеволод. - Ишь, торговаться вздумали, будто не князья, а купцы!
- Ничо, мы им живо спесь-то собьём, - проворчал Игорь.
Всеволод поманил его рукой.
- Ныне, - заговорил он, - когда близок мой смертный час, хочу я ещё раз напомнить - вот наследник моей власти, мой брат Игорь Ольгович. Когда помру я, ему клятву давайте, ему служите!… Тебе, Игорь, передаю я Киев и всю Русь. Тебе княжить и дела мои завершать!
Бояре кланялись Игорю, бормотали слова клятвы и потихоньку пятились, уходя. Дошёл черёд и до Ивана. Он осторожно приблизился к изголовью великого князя, и Всеволод улыбнулся слабой улыбкой:
- Уж прости, Ростиславич. Служи Игорю верно - он тебя за службу вознаградит…
Снаружи ложницы все словно скидывали с плеч тяжкий груз. Старый боярин Пётр Ильич, служивший ещё Олегу, помнивший его отца Святослава и терпеливо ждавший возвращения Олега из византийского плена, уже за порогом прослезился старческой слезой:
- Да как же это? Да что же такое деется? За что мне на мои седины такой позор?
- Почто слёзы льёшь? - невесело усмехнулся ему Иван. - Ты-то, боярин, чай при своих остаёшься…
- При своих-то при своих, - вздохнул Пётр Ильич. - А ведаешь ли, который мне год? Восемьдесят девятый уже! Четвёртого князя переживаю - сперва Святослава Ярославича, потом Олега Святославича, потом брата его Давида, теперь вот внука Святославова… И за что мне такая судьба? Неужто доведётся и прочих детей Святославова корня в могилу проводить? Позор это, когда слуга господина своего переживает! В прежние-то годы…
Иван задержал шаг, оборачиваясь на двери княжеской ложни. Резануло память, что ни один из бояр не испытывал похожих чувств. Более того - тот же Улеб тысяцкий ныне вовсе остался в Киеве, будто и не его князь помирает. А с ним - Иван Войтишич, Лазарь Саковский и Василь Полочанин. Да и Мирослав Андреевич, справив посольство, уже спешит куда-то, словно есть у него дела важнее, чем Князева кончина.
"Слуга господина своего переживает!" - вспомнились слова. И Иван тихо воротился к княжеской ложнице.
Дверь была приотворена. Встав на пороге, Ростиславич не решился сделать дальше ни шага - как раз в это время княгиня Рогнеда привела ко Всеволоду детей.
Три мальчика - старшему, Святославу, уже шестнадцать, недавно женился, среднему, Ярославу, семь, меньшому, Владимиру, нет и четырёх - молча стояли перед смертным одром отца. Рослый Святослав старался казаться взрослым, это получалось у него уже хорошо. Двое других мальчишек были просто напуганы необычным видом отца, слезами матери, всем происходящим.
Всеволод долго смотрел на детей. Ещё бы два-три годика дала судьба! Поставить на ноги Владимира, добыть прочного удела Святославу. Ростиславу, дочку, замуж сговорить - вот тогда и помирать. А впрочем, и тогда он бы нашёл, за что цепляться.
- Ты, Святослав, - заговорил он наконец, - самый старший. На тебя оставляю мать и меньших братьев. Будь им опорой и защитой, как я был опорой и защитой братьям своим после смерти отца.
- Обещаю, - сглотнув, молвил Святослав ломающимся баском.
- Держитесь друг за друга, - продолжил Всеволод. - Зрите, как я со стрыями вашими дружно жил. В единстве сила. Не подымайте меча брат на брата. Землю свою держите в руце единой. Обещаешь?
- Ага…
- И… не реви, - поморщился Всеволод. - Не дитя уже…
Иван тихо отступил, прижимаясь к стене и жмуря глаза, чтоб сдержать нахлынувшие слёзы. Он сам потерял отца уже взрослым - был на несколько лет старше, чем Святослав. Но и тогда у него не было шансов на достойную князя судьбу. А что ждёт этих мальчишек? Не участь ли, худшая, чем доля изгоя?