…Верно говорят - старость не радость. Но ещё вернее пословица: начнёт дурить старик, показывать крутой норов, коего был лишён сызмальства. В последние годы своего правления Владимирко Володаревич Галицкий почувствовал себя всесильным. Будучи союзником Юрия Суздальского, он решил выступить против Изяслава, несмотря на то, что тот призвал на подмогу венгерские полки. Жестоко разбитый в войне с венгерским королём Гейзой, Владимирко всё же сумел повернуть дело так, что сам Гейза защищал его перед Изяславом Мстиславичем и его старшим сыном. Тому и другому Владимирко Володаревич клялся в мире и обещал возвратить Киевскому князю все захваченные было русские города. Но, радуясь, что отделался так легко, он тут же нарушил клятву.
Ярослав тогда был подле отца, слышал, как тот тайно беседовал с боярами, как посылал венгерским епископам и вельможам золото, дабы те заступились за него перед королём. Он вместе с другими боярами сидел во дворце, когда к нему от Гейзы был прислан крест Святого Стефана, дабы Галицкий князь крестным целованием подтвердил, что желает примирения.
Владимирко Володаревич, едва услышал, что в Галич въехал гонец, тотчас же сказался больным и улёгся в ложнице на пуховые перины. Послы Изяслава Мстиславича вошли вместе с боярами - князь с трудом поднял голову от изголовья.
- Изнемогаю я от ран, полученных в битвах, - слабым голосом промолвил он, - но ради мира готов и на смертном одре целовать святой крест. И даю слово, что примирюсь с Изяславом Киевским и ворочу ему всё до одного города.
Ярослав стоял тут же. Он видел, как нарочито дрожала отцова рука, как тот тяжело, с хрипами дышал и хватался под рубахой за грудь, якобы потревоженный раной. Поцеловав крест и осенив себя крестным знамением, Владимирко упал на изголовье затылком и откинулся назад, часто дыша.
- В руце Божие отдаю дух мой, - прошептал еле слышно. - Да не будет мне прощения, ежели на смертном одре нарушу клятву!
Бояре поспешили оттеснить послов великого князя, ворча, что Владимирке нездоровится. Послы вышли, не особо противясь - главное дело было сделано.
Только Ярослав остался подле отца. Он видел, как перестал давиться каждым вздохом Галицкий князь, как приподнялся на локте и пытливо взглянул на сына:
- Что, ушли кияне?
- Ушли. Отец, что ты наделал? - покачал головой Ярослав. - Ведь ты солгал?
- А что? Клятва сия была дана мною не от чистого сердца - Изяслав силой вырвал у меня противные слова…
- И всё равно - нарушать клятву…
- Ничо! - отмахнулся Владимирко и сел, спуская босые ноги на пол.
- Мой грех - мне и замаливать. А ты смотри и учись. Наша земля, Галиция, посередь двух огней вечно - Венгрии и Руси. Тут вертеться надо за троих. Ты вот книгочей изрядный, а разум свой не ведаешь, куда приклонить. Во всём свою выгоду искать надо. Нынче мне было выгодно, чтобы Изяслав мне поверил, потому как Гейза поверил и без всяких там клятв…
- Подкупом.
- Не короля я подкупал, а вельмож его! И ежели сумели они Гейзу на мою сторону склонить, значит, правда на моей стороне.
- Эта правда твоя мне житья не даёт, - не выдержал Ярослав.
- Цыц! - прикрикнул Владимирко. - Молод ишшо отца-то учить! Жену поучи щи варить!
Упоминание о жене занозой кольнуло сердце Ярослава. Ольга его не любила - то горько рыдала дни напролёт в своей горнице, то жалась по углам, как мышка. На постели была холодна, лежала колодой деревянной, стиснув зубы. Слова не скажет, не приласкает. Ярослав злился на отца за то, что сосватал ему нелюбу, но терпел. Но сейчас не выдержал - выскочил из отцовых покоев прочь.
Владимирко Володаревич и не думал исполнять клятву. Своих посадников из захваченных городов он не отозвал, и когда туда приехали садиться Изяславовы люди, их не пустили на порог. Удивлённый и поражённый этим делом, Изяслав послал в Галич своего боярина Петра Борисовича.
Немало посольских дел справил Пётр Борисыч - и в Чернигов ездил, и в Новгород, и в Полоцк. Даже к половцам наведывался, ибо был языкам учен и разумом сметлив. И в тот день он взошёл в терем спокойный и уверенный в своей правоте.
Владимирко Володаревич встретил его, сидя на стольце. Он заранее догадывался, что скажет ему Изяславов муж. И на всё был готов ответ.
- Рад я принимать у себя дорогого гостя. Балует меня своими послами великий князь - не по чину мне, худородному, такая честь. С чем пожаловал, боярин?
- Князь мой велел передать, - Пётр Борисович встал перед столом, широко расставив ноги, - ты князю моему Изяславу и королю угорскому Гейзе крест целовал, что возвратишь все русские города, а не сотворил того. Ныне Изяслав того не поминает. Но ежели желаешь исполнить клятву и быть с нами в мире, то отдай мне города мои. А не сделаешь того, то мы с королём угорским перевидаемся с тобой, как нам бог даст.
Такие слова означали войну, и Ярослав, стоявший подле отца, покосился на него. Владимирко только тряхнул долгой пегой бородой:
- Скажи, боярин, от меня князю своему, что он первым навёл на меня угорского короля. Так если буду жив, то отомщу тебе за себя!
Пётр Борисович помотал головой, словно прогоняя дурман.
- Князь! - вымолвил он. - Ты крест святой целовал Изяславу Киевскому и королю угорскому, что исправишься и будешь с ними в мире! Ныне ты нарушаешь крестное целование…
- Что мне есть сей маленький крестик? - усмехнулся Владимирко, и Ярослав ужаснулся в душе. - Мало ли кто лобызал его, мало ли, какие слова говорил!
Тихо ахнул и Пётр Борисович. Он даже покосился на окно, на колокольни храма Успенья Богородицы, словно боясь, что с той стороны вдруг прилетит огонь небесный и пожжёт клятвопреступника. Перекрестившись, боярин отступил на шаг.
- Княже, - выговорил он, - сей крест хотя и мал, но велика его сила на небе и на земле. Король угорский говорил, что это - частица того креста, на котором Спаситель был распят. Предать его - значит, предать Христа! Да и тебе было говорено, что ежели, как Иуда, ты дашь клятву и нарушишь её, то не быть тебе в живых!
На последних словах голос его дрогнул, наливаясь силой, и многие бояре покосились на окно - не одному из них померещилась чёрная туча, что вдруг наползла откуда-то на чистое небо и заставила померкнуть позолоту на куполах Успенского храма. Но Владимирко Володаревич только зло оскалился и притопнул ногой.
- Довольно! Помню, досыта вы тогда наговорились, друг дружку и меня стращая! Да и ныне я сыт твоими речами по горло. Ступай себе подобру-поздорову к своему князю, покамест не приказал я за речи твои противные вышвырнуть тебя вон, как последнего холопа!
Он хлопнул в ладоши, справа и слева выдвинулись молчаливые отроки. Ещё двое шагнули сзади, от дверей, и Пётр Борисович понял, что оказался в кольце. Он был один против всех - собственный слуга, что принёс с послом крестные грамоты, не в счёт. Молча взяв у побледневшего от волнения парня грамоты, старый боярин медленно наклонился, положил их на пол и, повернувшись, не прибавив более ни слова, вышел вон.
Владимирко Володаревич шумно перевёл дух.
- А, каков! - фыркнул он в усы. - Задиристый! Одно слово - киянин!… Эй, там! Проследите, чтоб недолго сей посол в Галиче задержался. А грамоты сии - в печь!
- Почто, батюшка? - не выдержал Ярослав.
- Пото, что я так велю! - крикнул старый князь. Вскочил и заторопился в свои покои.
Ярослав, не отставая, пошёл за ним.
- Разве можно такое творить, батюшка? - попробовал урезонить он отца. - Ведь крестное целование…
- И ты с Иудой меня сравнить готов? - князь резко остановился. Лицо его пошло красными пятнами. - Молод ещё меня учить! Сперва сам князем стань, а после уж думай, как землёю вертеть!… Бужск да Шумск, Тихомль, Выгошев и Гнойница от веку галицкими землями были. Спервоначалу владел ими Давид Игоревич, а после того, как изгнали его в Дорогобуж, отданы они были отцу моему Володарю в выкуп за брата его Василька. Меньшой братец мой Ростислав не сумел их удержать, отошли они Киевской земле. Я своё воротил, кровное! А ты, чай, готов всё отдать? Ну так давай, зови и братана своего, Иванку Ростиславича. Руби нашу Галичину пополам, оделяй беглого изгоя, коий на мой Галич замахнулся!
Ярослав замолк. Память об Иване, двухродном брате, изгнанном восемь лет назад, всё ещё жила в его сердце. Шесть лет назад он приходил с войском тогдашнего великого князя, Всеволода Ольжича, пытался воротить себе Звенигород. Потом пропал и вот недавно объявился - и у кого же? - у Юрия Суздальского в полку. Перебежавший от него боярич Степан Хотянич рассказал, где укрывался все эти годы Иванка Берладник и что он до сей поры не отказался от замысла воротить себе удел.
- Ты погляди, - увещевал Владимирко сына, - как грызутся промеж собой князья за Русскую землю. А всё потому, что много их. Юрий, сват мой - сыновей у него пруд пруди, вот и тщится всю землю занять, чтоб было куда детей посадить. А иных князей с земли готов согнать. Вот сейчас он воюет с Изяславом, а после за Давидичей и Ольжичей примется. Нас он не тронет, ты на его дочери женат. А всё же оборониться не мешает. Здесь же, в Галичине, я - один князь. Ты у меня - один сын. И земля цела и не надо ссориться и делить её, а остаётся только умножать и от врагов стеречь. Я ради тебя, дурня, стараюсь. А ты что? Меня укорять?
Подумав ещё раз об Иване, Ярослав покивал головой:
- Прости, батюшка. Не подумавши молвил.
- То-то и оно, что не подумавши, - расплылся в улыбке Владимирко. - Ну да ладно, прощаю…
3
…Так было накануне, а на другой день, когда доложили, что уехал Пётр Борисович восвояси, не получив на дорогу ни припасов, ни даров, вздохнул Владимирко с облегчением и повелел заказать в храме молебен. Шествовал он торжественно во главе своих бояр, гордо нёс седую голову.
Позади него шёл Ярослав. Душа княжича была не на месте. Всю ночь он маялся, не спал, меряя шагами просторные прохладные сени. Выскользнувшей на шорох шагов старой няньке только и доверил свои тревоги. Нянька молча покивала головой, прошептала что-то утешительное и исчезла. Никто не видел, что творила она в своей каморке, запёршись от света и людей. Никто не видел, как пробиралась она сонным теремом и трясла за плечо князева постельничего. Никто не знал, что свершилось промеж них. Только Ярославу наутро старуха шепнула: "Жди, мол, княжич! Не сегодня, так завтра…"
Идя к храму следом за отцом, Ярослав не отрывал взгляда от его затылка. Рядом шла нелюбимая жена - ещё одна причина быть недовольным. Она ступала, запрокинув голову и вся мыслями и чувствами была уже на паперти. Ольга Юрьевна часто молилась - истово, отдаваясь вся молитве. Ярослав подозревал, что молилась жена не за него, а за оставленного в далёком Суздале ладу. Это ещё больше раздражало.
Задумавшись, он не заметил, как споткнулся на ступенях храма Владимирко Володаревич, как вскинул руку к левому плечу и покачнулся, начав заваливаться набок. Опомнился княжич, только когда всплеснула руками и вскрикнула Ольга Юрьевна и перепуганные отроки поспешили подхватить падающего князя. Процессия сбилась. В толпе послышались шепотки. Бояре столпились возле князя. Тот побледнел, хватаясь за грудь и широко распахнутыми глазами глядя куда-то в небо.
- Как ты, батюшка? - Ярослав склонился к отцу.
- Ох, - слабым голосом отозвался Владимирко, - будто кто-то в грудь толкнул и…
- Несите его в покои! - распорядился Ярослав. Торжественный молебен был забыт - весь город погрузился в тоску и тревогу. Старый князь умирал.
Над Галичем спускался вечер. Солнце закатывалось медленно, словно нехотя, и также медленно угасала жизнь Владимирки Володаревича. Он лежал пластом, и в полутьме при огне свечей остро торчал и казался ещё длиннее его заострившийся нос.
Ярослав некоторое время был подле умирающего, потом, когда пришёл священник на исповедь, тихо вышел. На пороге попалась на глаза старая мамка - она смотрела на него так, словно знала, что на самом деле случилось со старым князем. Ярослав хотел было крикнуть людей, чтоб схватили старую ведьму за то, что погубила его отца, но опамятовал - для всех смерть Владимирки была наказанием за грех клятвопреступления. И, как знать, не явился ли он орудием Божественного провидения, покаравшего грешника? Что из того, что он - его отец? Ибо сказано в Писании: "Если соблазняет тебя твой правый глаз - вырви его!"
- Господи, - бегом бросился он в горенку и упал на колени перед иконами, - Господи, прости, ибо грешен аз есмь. Животом клянусь - отмолю грех невольный. Но не за себя, а для-ради спокойствия Галичины свершилось сие! Малой кровью откупился я от крови большой. Прости мя, Господи!
На рассвете Владимирки Володаревича не стало. Ярослав, узнав об этом, спешно велел воротить с полдороги великокняжеского посла. Ложные клятвы прежнего князя следовало отринуть с его смертью. Новый князь Галицкой земли хотел жить по-новому…
На всей Руси наступали новые времена. В Киеве сызнова сидел Мономашич - последний из сыновей Владимира Мономаха, Юрий Суздальский. Но такое пришлось по душе не всем - уже званый киевлянами, уже привыкший к мысли, что великий князь - он! - победил же в битве самого Ростислава Мстиславича! - поднял голову Изяслав Давидич Черниговский. И, только-только утвердившись на великокняжеском столе, Юрий Долгорукий вновь поспешил собрать войска.
Война закончилась быстро - союзники Изяслава Давидича, Мстислав Изяславич и брат его Ярослав - были разбиты, Ольжичи отказались вообще обнажать меч против войск Долгорукого. К нему же неожиданно примкнул из Смоленска Ростислав Мстиславич, старший из оставшихся братьев-Мстиславичей.
Зажатый врагами со всех сторон, нигде не находя поддержки, Изяслав Давидич запросил мира.
Осенью все князья съехались в Каневе на снем. Юрий прискакал с сыном Андреем, которого посадил подле себя в Вышгороде. Ростислав Мстиславич прибыл со старшим сыном Романом, женатым и уже имевшим маленького сына. Подрастал второй сын, Рюрик - парню уже шёл девятнадцатый год, пора искать невесту, и Ростислав придирчиво оглядывал остальных князей, ища, с кем породниться. Святослав Ольжич прислал вместо себя боярина. Изяслав Давидич прибыл один, оставив малолетнего сыновца в Березове под Черниговом.
Поросье было вотчиной младшего сына Долгорукого, Василька. Тот вместе с братом Глебом принимал гостей. Разговоров заводили мало - и без того было ясно, что сила одолела силу. Изяслав Давидич, скрепя сердце, поклялся не искать Киева под сыном Мономаха и жить с ним в любви и согласии. У него уже отняли много городов - последней потерей стал Мозырь, переданный Долгоруким Святославу Ольжичу в благодарность за верную службу. Сам Ольжич уже, не спросясь великого князя, отобрал у двухродного брата Сновск и Стародуб. Ещё прежде были отрезаны земли дреговичей… Черниговская земля таяла не по дням, а по часам. Что с нею будет? Неужто так и растащат по кусочкам? Эх, был бы жив его малый сынок Всеволод! Младенец умер в первую свою зиму. Ныне было бы ему восемнадцать лет. Он да Святослав Владимирич - какая была бы смена!…
Рядом с Юрием Долгоруким Изяслав видел сыновей. Вот Андрей - матёрый муж, широкий в плечах, благообразный с виду, но свирепый на поле брани и, как говорят, крутой нравом, если дело касалось непослушания. Вот неукротимый Глеб - в нём словно воскрес дух Ярополка Владимирича, именем коего половчанки до сих пор пугали непослушных детей. Вот Василько, хозяин Поросья. Ещё молод, но уже тянется вослед старшим братьям. Ещё один Юрьич сидит в Новгороде, другой - в Турове, а кроме них подрастают малые детки.
Поражение согнуло Изяслава Давидича. Сидя в палате с прочими князьями, он просил мира и называл себя подручником великого князя. Готов был на многое - лишь бы не лишали его Черниговского стола.
У Долгорукого был свой расчёт. От Святослава Ольжича он знал, каковы дела в роду Черниговских князей. Святослав Владимирич мал и юн, Изяслав стар, сыновей у него нет. Долго он не протянет, а Святославом можно вертеть, как угодно. Но покамест старик жив, надо привязать его к себе покрепче. И, выслушав речи Изяслава, Юрий улыбнулся открыто и тепло, как часто улыбался, ежели надо было для дела:
- Что-то ты не весел сидишь, князь Черниговский, брат мой! И речи твои печальны, словно на суд тебя вызвали!
- Ас чего радоваться-то? - вздохнул Изяслав.
- Ас того, что не держу я на тебя зла, - развёл руками Долгорукий, сразу став на вид вдвое толще. - Вот, зри, Ростислав Мстиславич. Давно ли мы с ним ратились, о Киеве спорили? А ныне сидит он со мной вместе, не враг, а союзник. Отец мой, Владимир Мономах, говорил, что не токмо мечом, но и добрым делом надо крепить Русь. На что нам лишняя ссора? Ты уже поклялся не искать Киева подо мной, потому как сила на моей стороне, и хочу я показать, что принял твою клятву и готов скрепить её нерушимым союзом.
- О чём ты говоришь, Юрий Владимирич? - нахмурился Изяслав.
- Слыхал я, что есть у тебя дочь Анастасия, - хитро прищурился Долгорукий. - А у меня есть сын Глеб. Молодец хоть куда, а одинок. Как думаешь, не оженить ли его на твоей дочери?
Изяслав сразу понял, куда ветер дует, но заупрямился для вида:
- Так ведь дочь у меня млада, неразумна…
- То ещё лучше - мужниным умом будет жить. Ну, по рукам?
- По рукам, - вздохнул Изяслав.
На другой день пили, празднуя помолвку, а вскоре в Чернигов поспешили сваты - собирать Анастасию Изяславну замуж за Глеба Юрьича. Свадьбу сыграли удивительно быстро - на Покров уже свезли молодых в Переяславль-Русский.
Зима началась мирно и спокойно - усмирённые, князья сидели по волостям. Бояре затворились в своих вотчинах, смерды запёрлись в избах - все ждали тепла. Юрий тешился охотой, скакал с Андреем по полям и лесам - ловил туров, оленей и кабанов. Но с неудовольствием всё чаще стал замечать, что Андрей отдаляется от него. То на охоте мелькнёт его недовольное лицо, то откажется приехать в гости на пир, сославшись на неотложные дела, а то сам долго не зовёт к себе отца. Стал сторониться и всех дел великокняжеских.
Перед самым Великим Постом Юрий вздумал наведаться к сыну Глебу в Переяславль. Как раз перед этим Глеб отразил нападение половецкой "дикой" орды, и Юрию хотелось выехать в степь между Псёлом и Ворсклой, поохотиться там, заодно повидать сына и побеседовать с ним. Половцев могли наслать и рязанские князья, которые, хотя и ходили под рукой Ростислава Мстиславича, всё-таки оставались самостоятельными во многих делах и по старой привычке недолюбливали великих князей. А посему надо было вызнать, что на самом деле творится в рязанских лесах, и, коли придёт нужда, послать туда войско.
В Переяславле встречала свёкра молодая Глебова ясена, Анастасия Изяславна. Она уже была тяжела и с гордостью носила округлое чрево. Долгорукий даже умилился, глядя на молодую княгиню. Можно себе было представить, как дрогнет сердце, когда он узнает о внуке… Про тех детей, что родила в Галичине его дочь Ольга, Юрий не думал и не знал.
Он возвращался в Киев успокоенный и ободрённый. Ехал берегом Днепра. В воздухе уже чувствовалась весна. Снег стал ноздреватым и слёживался комками, хотя сугробы ещё были высоки. Пройдёт немало времени, прежде чем появятся первые проталины - по всем приметам, быть поздней весне.