- Ты, княжич, небось впервой на половцев идёшь? - недовольно поварчивал он на Ивана. - Так не боись. Боле однова раза не убьют. Хуже, когда в полон сволокут. Бежать из полона - дело гиблое.
- Не пугай! Пуганые, - оборвал Домажир, не глядя на Гребешка.
Иван ответить не успел - половецкая лава накатила волной, осыпая пешцев стрелами. В ответ начали стрелять лучники. Кого-то с той и другой стороны стрелы вынесли из седел, заметались перепуганные кони. Но половцы не стали лезть на пеший полк - кое-чему научились они в Задонских степях, сходясь в битвах с русскими, попятились, уходя.
- Чего стоим? - взвился Иван. - Утекут ведь поганые!
Обидно было: не будет боя, сейчас уйдут половцы и ищи ветра в поле. И, не думая о том, что будет далее и лишь желая боя, пришпорил коня, вырываясь вперёд и увлекая за собой дружину.
- Куда? - догнал крик Домажира, но было поздно. Лавина берладников стронулась с места, помчалась за отступающими половцами.
Те хорошо знали, что делать - проскакав всего ничего, стремительно развернулись и бросились на настигавших берладников. Но Иван, увидев мчащихся на него поганых, не дрогнул, а только выше поднял меч для первого удара.
Сеча была лютой. Куда там ночному бою под стенали Галича. Бились насмерть, отступать и спасаться бегством было некуда. Стиснув зубы, вертясь в седле, как на угольях, рубился Иван. Дважды падал ему на плечи волосяной аркан, но в толчее сечи не больно-то размахнёшься, и петли летали кое-как. Сорвать их движением плеч, перерубить верёвку - и дело с концом.
Крепко встало правое крыло. Не видя Домажира, зная лишь, что кругом свои, берладники сражались, падали на вытоптанную до пыли траву, но сдерживали половцев. И это дало время остальному войску обойти поганых и ударить с боков. Стиснули конями и стенами щитов, сдавили с трёх сторон, и остался им только один путь - назад.
Отступавших гнать было легко. Половцы больше не оборачивались для новой атаки - отчаянные одиночки осмеливались вставать на пути берладников, но гибли. Прочих на скаку били стрелами, не хуже самих поганых арканами сбивали с седел, метали и сулицы. Гнали, пока могли скакать кони, да и потом ещё не вдруг остановились, а лишь когда поняли, что умчались слишком далеко.
Безымянное поле - ибо не было рядом ни деревушки, ни речушки, чтобы дать ему прозванье, - было покрыто мёртвыми телами. Бродили потерявшие всадников кони. Стонали раненые. Те, кто не мог скакать в погоню, собирали раненых и убитых, обдирали трупы.
Победители ворочались не спеша. Гнали захваченный скот и кибитки с добром. Нашлись пленники - сидели на кибитках, они помогали гнать скотину и ворошить добычу.
Уцелевшие собирались по привычке - сотнями. В них многие были друг другу родичами или побратимами, и ежели один пропадал, другой спешил отыскать его живого или мёртвого.
Среди Ивановых дружинников сабли и стрелы поганых убили едва ли не треть, да ещё нескольких раненых отправили в обоз. Мирон был ранен, а Степан Хотяныч цел и невредим. Он-то и привёл к Ивану остатки сотни Домажира.
- Воеводы Домажира нету, - вздохнул Бессон, бывший коломыйский купец.
- Искать. Всем! - приказал Иван.
И часа не прошло, как над полем брани раздался крик Тимохи-поповича.
Они лежали вместе - коваль Домажир и старый половчин в дорогом халате и украшенной бляхами броне. Копье половчина вошло в широкую грудь воеводы, но тот успел опустить меч, отсекая поганую голову. Жёсткая рука так крепко сжимала рукоять, что пальцы не смогли разжать. Так с мечом и хоронили.
Ворочались усталые, но довольные. Освобождённые пленники радовались свободе, победители - победе, раненые - что остались живы. Была и горечь - о погибших друзьях, родичах и побратимах.
Были тяжкие думы и у самого Ивана Ростиславича. Всё думал он, как переступит порог большого дома Домажира, как скажет его вдовой невестке и дочери, что нет у них больше родимого. Думал, где будет жить, если не хватит сил оставаться в этом доме.
Весь Добрудж встречал берладников. Высыпали из домов жены, матери и сёстры. Где-то слышались радостные крики, где-то голосили вдовы и осиротевшие родители. Раненых с причитаниями развозили по избам. А здоровые толпой, толкаясь и мешая друг другу, собирались к вечевой ступени.
На помост взошёл Держикрай Владиславич с другими воеводами. Взмахнул шестопёром, гаркнул, требуя тишины, и площадь стала стихать. Люди шикали друг на друга, толкали локтями, кивая на старшего воеводу.
- Вольный люд берладский! - заорал, надсаживаясь Держикрай. - Одолели мы поганую силу. Нехай не ходят на наши нивы, не зорят наши сёла и хутора. Дорого досталась нам победа. А дорога она нам вдвойне, что принёс её Иван Ростиславич…
Иван аж вздрогнул. Люди, что были вокруг, стали озираться на него, показывать пальцами.
- Где ты, Иван Ростиславич? - крикнул Держикрай. - Выдь, покажись людству!
Иван протолкался к вечевой ступени, поднялся на самый верх.
- Дивитесь, люди! - воевода вскинул шестопёр. - Теперя зарекутся поганые ходить на наши земли! У нас свой князь есть, берладский! Он нас ото всякого лиха оборонит! И пущай недавно у нас Иван Ростиславич, а уж показал он себя добрым воином и лихим рубакой… Но не я один всё решаю, а всё людство берладское. И како вы ныне скажете, тако и будет. Люди! Как вы скажете? Любо ли вам, чтоб был У нас свой князь? Чтоб водил наши полки, судил и княжил по всей нашей Правде?
- Любо! - крикнул кто-то. Иван бросил взгляд в ту сторону - кричал Степан Хотянич.
- Любо! Любо! - подхватили остатки дружины, Размахивая обнажёнными мечами.
- Любо! - всё больше голосов звучало на вечевой ступени. И среди них слышался пронзительный, сходящий на визг, голос Тимохи-поповича.
5
Не задерживаются в ножнах мечи, не скучают в конюшнях добрые кони. Полжизни проводят в седле берладники. А осенью и вовсе днюют и ночуют в степи. Вниз по Пруту, Серету и Днестру идут купеческие лодьи. По дорогам спешат обозы с товаром - начинается пора торгов. Для тех, кто живёт разбоем, самая пора - что ни день, привозят в Добруджу возы с житом, гонят отбитый у валахов скот и табуны половецких коней. Сами мало-помалу торгуют.
Изредка тревожили заставы малые половецкие выходы - остатки разгромленных летом орд нет-нет да и показывались на берегах Днестра. Набегали и валахи, и болгары. С этими расправлялись по-соседски быстро и споро - намнут бока, кого насмерть пришибут, да и разойдутся восвояси. Как-то возле самого Малого Галича видели вроде бы греков. Собрали ополчение, кинулись - а тех и след простыл.
Весь конец лета и добрую половину осени не вылезал Иван из седла. Недобитые половцы не давали покоя. А там пришлось защищаться от воеводы с Текуча, когда там надоели шастающие вокруг ватаги берладников. В Текучем жили вперемешку угры, валахи, болгары и свои, русичи, а вот сошлись в бою ещё более жестоком от того, что бились-то ни за что. От Текучего, меняя коней, пришлось и скакать вдогон за неуловимыми греками. Да ушли те к Доростолу.
В прежние времена берладники дошли бы до границ и повернули вспять, но не теперь. Под началом Ивана была не одна сотня - три с малым сотни мечников, лучников и копейщиков. Переорали они на вече своего князя - мол, с тобой нам удача, пошли пограбим греческие приграничные крепостцы. И не сумел убедить их Иван не лезть на рожон. Тот же Тимоха-попович молвил, возложив длань на Иванов локоть:
- Мы, княже, своим законом живём. Ты над нами поставлен, вроде как голова, а только голове без тела деться некуды! Это как Богу без людей - и Господь мир сей сотворил, чтоб было, кому явить своё величие и силу!
И Иван пошёл на маленькие греческие поселения. Возвращались с добрым прибытком - гнали скотину, в телегах везли кувшины вина, ткани, узорочье, всякую рухлядь. Холопов не брали, и то хорошо. Озирая обоз и своих ватажников, Иван вспоминал, как берладники врывались в дома, наотмашь рубили встающих на пороге хозяев и тут же, перешагнув через ещё не остывшие тела, принимались рыться в сундуках. Кричали бабы, плакали дети, визжали насилуемые девки.
Три деревеньки они прошли, забирая всё, что могли унести, и оставляя за собой пожарища и разор. Ушли не потому, что досыта ополонились - просто дозорный заметил, что будто бы вдали показались разъезды греческих войск. И пусть до Доростола было ещё неблизко, ватага повернула назад, в Берлад.
Иван ехал впереди, понурясь. Только-только оправившийся от раны Мирон и Степан Хотянич отстали, и к князю подъехал Рядило - бывший отрок боярина Кочерги. Парень лучился счастьем.
- Во, видал, княже? - выхватил он из-за пазухи платок тонкой ткани и несколько ниток ярких бус. - Все девки в Добрудже ныне мои. Как мнишь, коль Домажировне подарю, поцелует аль нет?
- Почём я ведаю? - нахмурился Иван. Вспомнилась молодая гречанка, с которой сдирали этот плат и эти бусы. Она бросилась прямо под копыта Иванова коня, да споткнулась, и Рядило настиг её, повалил на землю и ударил, чтоб не шибко кричала. Потом её вязали и куда-то волокли…
- Аль себе Домажировну сберегаешь? - угадал Рядило. - Я поперёк князя не полезу!
Однако глаза его были весело-вороватые, и Иван помотал головой:
- Нет. Не сберегаю.
Спешили уйти от погони, понимая, что три сотни не выстоят против византийских легионов. Потому спали вполглаза, коней меняли на ходу, захваченную скотину замучили до полусмерти. Иван тихо злился, коря себя за этот поход. И не потому, что мог остановить, но не захотел, а потому, что не мог, хоть и хотел. Не он повёл берладников грабить греков - берладники потащили его за собой. Но не понимают они, что за это Византийская империя нанесёт ответный удар? И будет он пострашнее, чем половецкие набеги.
Только перейдя Серет, немного успокоились - погоня, если была, отстала, а тут своя земля. Коли надо, соберётся ополчение и отгонит греков восвояси. Ватажники приосанились, ехали гордые, хвастаясь на привалах друг перед другом победами и захваченным добром. Иван же мрачнел не по дням, а по часам.
Наконец добрались до Добруджи. Загодя был вперёд отправлен гонец, и те, кто был в городе, встречали ватажников, как победителей. Весело кричали ребятишки, девки и бабы спешили высмотреть среди воинов своих родных и близких, старики уважительно и завистливо качали головами.
Все съезжались на двор Ивана - он так и остался жить в бывшем курене коваля Домажира. Выставляли столы, разводили костры, над которыми жарили туши свиней и баранов, разрубленных коров и быков. У кувшинов отбивали горлышки и тут же пили сладкое греческое вино.
Гуляла на радостях вся Добруджа - проходивших мимо останавливали, угощали вином и мясом, обильно сдобренным захваченными пряностями. Хвастались богатой добычей, водили подивиться на сваленные грудами мешки с житом. Лето кончилось, шла по земле обильная урожаями осень - и захваченная добыча обещала сытную зиму.
Иван сидел на переднем месте. Подле него сгрудились ближники - Мирон со Степаном Хотяничем, Тимоха-попович и самочинно примкнувший к ним Рядило-отрок. Перебивая друг друга, вспоминали набег.
- …А он како выхватит рогатину и как попрёт на меня! Ну, думаю, держись! Мы не лыком шиты…
- …Насели враз трое… Еле отбился. Один - а всех положил!
- …Ну и саданул я ему от души - знай, мол, наших! А он здоровый оказался, хоть и щуплый, - упал и поднялся! Вот диво!…
- …Орёт чего-то не по-нашему… Проклинает, верно… Ну, я и отмахнулся мечом - неча, мол, каркать.
- …Он уж наконь прыгнул - уйти хотел. А я его стрелкой промеж лопаток достал - ишшо к своим жаловаться прибежит… Трус, а туда же!
Иван слушал нарочито громкие речи, поворачивая голову то к одному, то к другому. Несколько деревень прошли они - в каждой было почти одно и то же. Только в одной стоял постоем небольшой отряд греческих солдат. Здесь был бой, но берладники положили всех до единого, хотя и сами недосчитались кое-кого. Потом был грабёж, когда в одну кучу волокли всё подряд - и скотину, и рухлядь. Людей чаще всего рубили на месте, полон не брали. Это хорошо и плохо. Плохо потому, что недорубленный лес скоро вырастает, а хорошо потому, что лишняя кровь обозлит Византию. И та пойдёт походом на Русь. Одному Берладу супротив всей империи не выстоять. А замужем за Исааком Комнином родная тётка, Ирина Володаревна. Владимирко Галицкий ей родной братец. Вот прознает он, кто разорил приграничные поселения, да совокупится с греками - и несдобровать Ивану Ростиславичу.
Гоня от себя чёрные думы, Иван поднимал чару за чарой, но лишь мрачнее становился. Стало невмочь ему видеть весёлые лица, искажённые хмельным восторгом. Посреди пира встал он, упёрся кулаками в столешницу - залитый сумерками двор, столы, огни смоляных факелов качнулись перед глазами.
- Княже! Княже, куда ты? - послышались далёкие невнятные голоса. Но, оттолкнув протянутые руки, Иван, пошатываясь, выбрался из-за стола и побрёл в темноту.
Прячась от людей, вышел на задний двор. Слепо наткнулся на плетень, да так и замер, опершись о него и глядя в небо. Крупные частые звёзды сверкали в разрывах облаков. Задувал ветер. Запрокинув голову, Иван долго смотрел вверх. В детстве мамка сказывала ему, что каждая звёздочка - это окошечко, через которое ангел глядит за доверенным ему человеком. Рождается человек - загорается звёздочка. А как покатилась звезда с неба - знать, кто-то помер.
Мало было звёзд сейчас видно среди облаков. Летом, отдыхая в походе и лежа без сна на кошме, Иван диву давался - сколько же их в вышине! И за пять жизней не счесть. Сейчас же впервые задумался, какая звезда чья. По всему выходило, что у князей и митрополитов звёзды побольше, у бояр, тиунов и богатых купцов - помене, а у простого люда вовсе крошечные. Пошарив глазами по небу, нашёл несколько крупных звёзд. Интересно, какая из них его?
- Господи, - прошептал Иван, вскинув руки к небу, - ежели это правда и слышишь Ты мои слова - вразуми! Подскажи, что делать? Я князь, но нет у меня княжьей силы! Вразуми, Господи! Чего делать-то?
Звёзды расплывались перед глазами, мигали равнодушно и таинственно. Потом одна вспыхнула ярко и, сорвавшись с места, канула куда-то за облака. Кто-то умер.
Вознёс греческий выход Ивана - не только свои берладники, но и горожане, и даже кое-кто из воевод стали кликать его князем. Всем миром выстроили ему новый терем у самой вечевой площади, но на том дело я кончилось. Ни даней не везли в княжеский терем, ни с поклонами не шли. Воеводы, как и прежде, заседали в большой избе, и Иван ездил к ним на совет. Там шестопёр старшого держал по-прежнему Держикрай Владиславич, всегда разговаривавший с Иваном с высоты прожитых лет.
Как-то в первые дни после новоселья спросил Иван у Держикрая про кормление княжеское. Чтоб поговорить с воеводой, пришлось князю самому ехать в терем. Держикрай хоть и принял его с честью, в передней горнице, держался на беседе уверенно, как хозяин с гостем. Выслушав Ивана, поиграл перстами, сложенными на животе.
- Мы не князевы холопы, а вольные люди, - молвил он наконец. - Берлад тебя принял - вот и благодари. А в ноги тебе кланяться, хоть ты и княжьего рода, никто не станет. Мы все живём тем, что сами добудем. И ты, коли хошь сытно есть - так садись на коня и поезжай на охоту. Я вот третьего дня вместе с воеводой Косторубом и воеводой Петрилой иду к Олешью - пощипем перья ромейским купчишкам. Спустимся в насадах вниз по Серету, там по Дунаю и выйдем в открытое море. Десяток лодей добыли мы этим летом. Три благодаря тебе захвачены. Так что на любой найдётся тебе и твоим людям место. Жаждешь добычи - поезжай с нами. А не любо - отправляйся сызнова к грекам пешим путём. А то галичан пощипи - воевода Нечай до самого Василёва ходил. Боярскую вотчину зорил с молодцами. Жита вывез - не токмо самому хватит, но и вдовам и сиротам Роздал.
Иван молча кивал, слушая и дивясь. Василёв - русский город, а Держикрай так спокойно говорит о том, что угодья вокруг него пограблены! И не утешишь совести, что в ватагу Нечая подобрались те, кто сам был из тех краёв, кто шёл к Василёву, чтобы посчитаться с обидчиками.
Простившись наконец с Держикраем, торкнулся было Иван к одному-другому воеводе, и везде слышал один ответ: охота сытно есть, сам себе добудь пропитание. Иные воеводы, не чинясь, говорили так:
- Тебя Берлад принимал, чтоб ты его от ворога защищал. За то тебе кров. А кормить тебя мы не нанимались.
В терему таяли захваченные в греческих крепостях запасы жита. Перерезали почти весь скот - ещё седьмица-другая и опустеют хлева окончательно.
В раздумьях воротился Иван на свой двор. У ворот случился Тимоха-попович. Бросив ему поводья, князь распорядился:
- Зови сей же час мою дружину. Говорить буду.
Терзали его сомнения. Долго молчал он, остановившись на крыльце, словно не замечая собравшихся, после того, как пришли они и заполнили собою двор.
- Други, - наконец сказал Иван, - ходили вы подо мной на половцев и греков, грабили купцов и воевали валахов. Ныне всему этому поворот. Невмоготу мне стало такое житьё. Я князь, а удела своего не имею - живу тем, что сам урву, аки дикий зверь. Мою вотчину занял Владимирко Володаревич Галицкий. Я её кинул, а ныне порешил идти ворочать отцом завещанное наследство. Вам за службу ратную спасибо. Кто похочет, тех с собой зову. А кому любо в Берладе - что ж, никого не держу, ни на кого зла не таю. А коли сам кого обидел - не обессудьте!
И, не дожидаясь первых слов онемевших от удивления ватажников, стянул с головы шапку и поклонился.
Глава 3
1
Несколько дней гудел удивлённый Берлад, по Добруджу ходили слухи один чуднее другого. Только-только принятой князь покидал город!
На княжье подворье зачастили прочие воеводы - всем хотелось знать, почто их бросает князь. Иван выслушивал речи, но всем отвечал одно - идёт он искать себе волости, чтоб князем быть не по слову, а на деле. И не желает более сам себе пропитание доставать, а хочет жить, как раньше. Наконец от него отступились - привык Берлад быть вольным и никого выбора не лишать. Покачали головами, посудачили и решили - значит, так тому и быть. Так на роду написано и с судьбой спорить нечего.
Из ватажников только треть решила остаться в Берладе - эти сразу поспешили присоединиться к ватагам, уходившим вниз по реке наперерез купцам. Свои купцы плыли торговать, а остальные жаждали пограбить греков и ромеев. Надеялись встретить немцев, мечтали наскочить на ляхов. Ещё одна ватага сбивалась повторить осенний выход Ивана Ростиславича по византийскому приграничью.
Из троих ближников только Рядило остался в Берладе - он-то и повёл ватагу к грекам. Бессону, как бывшему купцу, хотелось посмотреть мир.
Еле дождавшись, пока слегка подморозит и встанут дороги, Иван собрал оставшихся при нём берладников и повернул к северу. Перейдя Прут и Днестр, миновав Колодяжен, вступил он в Киевскую Русь.