- Мы не очень богаты, государь. Но есть один способ довольно легко раздобыть деньги. Сегодня утром был разговор насчет гугенотов и возможности их дальнейшего пребывания в католическом государстве. Если, выгнав их, отобрать в казну имущество еретиков, Ваше Величество станет сразу богатейшим монархом из всего христианского мира.
- Но сегодня утром вы были против этой меры, Лувуа?
- Я не продумал тогда достаточно этого вопроса, государь.
- Вы хотите сказать, что отец Лашез и епископ еще не успели тогда добраться до вас, - резко заметил Людовик. - Ах, Лувуа, я не напрасно прожил столько лет среди придворных и научился кой-чему. Шепните словечко одному, потом другому, третьему, пока это слово не дойдет до ушей короля. Когда мои добрые отцы церкви решаются что-нибудь проделать, я повсюду вижу их работу, как следы крота по взрытой им земле. Но я не пойду навстречу их заблуждениям, и гугеноты все-таки остаются подданными, ниспосланными мне Богом.
- Я вовсе и не хочу, чтобы вы поступили так, Ваше Величество, - смущенно проговорил Лувуа. Обвинение короля было настолько несправедливо, что он не мог даже ничего возразить.
- Я знаю только одного человека, - продолжал Людовик, взглянув на г-жу де Ментенон, - не имеющего никаких честолюбивых замыслов, не стремящегося ни к богатству, ни: к почестям и настолько неподкупного, что он не может изменить моим интересам. Потому-то я так высоко ценю мнение этого человека.
Говоря так, он смотрел с улыбкой на г-жу де Ментенон; министр также бросил на нее взгляд, выражавший зависть, терзавшую его душу.
- Я считал долгом указать на это Вашему Величеству только как на возможность, - сказал он, вставая с места. - Боюсь, что отнял слишком много времени у Вашего Величества, и потому удаляюсь.
Он слегка поклонился хозяйке, отвесил глубокий поклон королю и вышел из комнаты.
- Лувуа становится невыносим, - проговорил король. - Дерзость его не знает границ. Не будь он таким отличным служакой, я давно удалил бы его от двора. У него свои мнения насчет всего. Недавно он уверял, что я ошибся, говоря, что одно из окон в Трианоне меньше других. Я заставил Ленотра смерить это окно, и, конечно, оказалось, что я прав. Но на ваших часах уже четыре. Мне пора идти.
- Мои часы отстают на полчаса, Ваше Величество.
- Полчаса? - Король смутился на одно мгновение, но затем вдруг расхохотался. - Ну, в таком случае я лучше останусь здесь, так как опоздал и могу с чистой совестью сказать, что это вина часов, а не моя.
- Надеюсь, что дело было не столь важное, государь, - произнесла г-жа де Ментенон, и выражение сдержанного торжества мелькнуло в ее глазах.
- Совсем не важное.
- Не государственное?
- Нет, нет! Я назначил этот час только для того, чтобы сделать выговор одной зазнавшейся особе. Но, пожалуй, так вышло лучше. Мое отсутствие послужит знаком моей немилости и подействует на нее, надеюсь, так, что я уже не увижу более этой личности при моем дворе. Ах, что такое?
Дверь распахнулась. Перед ними стояла г-жа де Монтеспань, прекрасная и гневная.
X
ЗАТМЕНИЕ В ВЕРСАЛЕ
Г-жа де Ментенон была женщина замечательно сдержанная, хладнокровная и находчивая. Она сейчас же встала с места с таким видом, как будто увидела приятную гостью, и пошла навстречу ей с приветливой улыбкой и протянутой рукою.
- Вот неожиданное удовольствие! - воскликнула она.
Но г-жа де Монтеспань была очень сердита и разъярена так, что, очевидно, делала большие усилия над собой, чтобы сдержать вспышку гневного бешенства. Лицо маркизы было страшно бледно, губы плотно сжаты, а застывшие глаза сверкали холодным, злым блеском. Одно мгновение две самые красивые и гордые женщины Франции стояли друг против друга, одна с нахмуренным лицом, другая - улыбаясь. Потом де Монтеспань, не обратив внимания на протянутую руку соперницы, повернулась к королю, смотревшему на нее с недовольным видом.
- Боюсь, что я помешала, Ваше Величество.
- Действительно, ваше появление несколько неожиданно, мадам.
- Смиренно прошу извинения. С тех пор как эта дама сделалась гувернанткой моих детей, я привыкла входить в ее комнату без доклада.
- Что касается меня, я всегда рада видеть вас, - спокойно заметила ее соперница.
- Признаюсь, я не считала даже нужным просить вашего позволения, мадам, - холодно ответила г-жа де Монтеспань.
- Ну так вперед будете спрашивать, мадам! - сурово сказал король. - Я приказываю вам оказывать полное уважение этой даме.
- О, этой даме! - Она махнула рукой в сторону соперницы. - Конечно, приказания Вашего Величества - закон для нас. Но я должна помнить, к которой именно даме относится ваше приказание, так как иногда можно спутаться, кому именно Ваше Величество оказывает честь. Ах, кто может сказать, кто будет завтра.
Она была великолепна в своей гордости и бесстрашии. Со сверкавшими голубыми глазами и высоко вздымавшейся грудью она стояла перед своим царственным любовником, смотря на него сверху вниз. Несмотря на весь гнев, взгляд его несколько смягчился, остановившись на ее круглой белой шее и на нежной линии красивых плеч. В ее страстных речах, в вызывающем повороте изящной головы, в великолепном презрении, с которым она смотрела на соперницу, было действительно много красивого.
- Дерзостью вы ничего не выиграете, мадам, - проговорил король.
- Она не в моих привычках, Ваше Величество.
- А между тем я нахожу ваши слова дерзкими.
- Истина всегда считается дерзостью при французском дворе, Ваше Величество.
- Прекратим этот разговор.
- Достаточно очень малой части истины.
- Вы забываетесь, мадам. Прошу вас оставить комнату.
- Раньше чем уйти, я должна напомнить Вашему Величеству, что вы оказали мне честь, назначив свидание со мной после полудня. Вы обещали мне вашим королевским словом прийти ко мне. Я не сомневаюсь, что Ваше Величество сдержит это обещание, несмотря на все здешнее очарование.
- Я пришел бы, мадам, но эти часы, как вы сами можете заметить, отстают на полчаса, и к тому же время прошло так быстро, что я и не заметил.
- Пожалуйста, государь, не огорчайтесь этим. Я пойду к себе в комнату, а пять или четыре часа - мне совершенно безразлично.
- Благодарю вас, мадам, но теперешнее наше свидание не столь приятно, чтобы я стал искать Другого.
- Так Ваше Величество не придет?
- Предпочитаю не идти.
- Несмотря на ваше обещание?
- Мадам!
- Вы нарушаете ваше слово.
- Замолчите, мадам; это невыносимо.
- Это действительно невыносимо! - крикнула разгневанная де Монтеспань, забывая всякую осторожность. - О, я не боюсь вас, Ваше Величество. Я любила вас, но никогда не боялась. Оставляю вас здесь. Оставляю вас наедине с вашей совестью и вашей… вашим духовником. Но прежде чем я уйду, вам придется выслушать от меня одно правдивое слово. Вы изменяли вашей жене, изменяли вашей любовнице, но только теперь я вижу, что в состоянии изменить и вашему слову.
Она поклонилась ему с гневным видом и, высоко подняв голову, величественно вышла из комнаты.
Король вскочил с места как ужаленный. Он так привык к кротости своей жены и тем более Лавальер, что подобного рода речи никогда не касались его королевского слуха. Это новое ощущение изумило его. Какой-то непонятный запах в первый раз примешался к фимиаму, среди которого он жил. Затем вся его душа наполнилась гневом против нее, этой женщины, осмелившейся возвысить голос перед королем. Что она ревнует и потому оскорбляет другую женщину - это простительно, это даже косвенный комплимент ему. Но что она осмелилась говорить с ним как женщина с мужчиной, а не как подданная: с монархом, это было уже чересчур. У Людовика вырвался бессвязный крик бешенства, и он бросился к двери.
- Ваше Величество! - Г-жа де Ментенон, все время зорко следившая за быстрой сменой настроений по его выразительному лицу, быстро подошла и коснулась его локтя.
- Я пойду за ней.
- А зачем, государь?
- Чтобы запретить ей пребывание при дворе.
- Но Ваше Величество…
- Вы слышали ее? Это позор! Я пойду.
- Но разве вы не могли бы написать, государь?
- Нет, нет, я должен лично видеть ее. Он отворил дверь.
- О, будьте же тверды, Ваше Величество.
Де Ментенон с тревогой смотрела вслед королю, поспешно, с гневными жестами шагавшему по коридору. Потом она возвратилась к себе в комнату.
Гвардеец де Катина меж тем показывал своему молодому заокеанскому другу чудеса дворца. Американец внимательно рассматривал все, что видел, критиковал или восхищался с независимостью суждений и природным вкусом, свойственными человеку, проведшему жизнь на свободе среди прекраснейших творений природы. Громадные фонтаны и искусственные водопады, несмотря на все свое величие, не могли произвести поражающего впечатления на того, кто путешествовал от Эри до Онтарио и видел Ниагару, низвергающуюся в пропасть; огромные луга также не казались очень большими для глаз, созерцавших громадные равнины Дакоты. Но само здание дворца, его размеры, величина и красота изумляли Грина.
- Нужно будет привести сюда Эфраима Сэведжа, - повторял он. - Иначе он ни за что не поверит, что на свете существует дом, больше по объему всего Бостона вместе с Нью-Йорком.
Де Катина устроил так, что американец остался с его другом майором де Бриссаком, когда сам он вторично отправился на дежурство. Не успел он занять свой пост, как с удивлением увидел короля одного, без свиты и приближенных, быстро идущего по коридору. Его нежное лицо было обезображено гневом, а рот сурово сжат, как у человека, принявшего важное решение.
- Дежурный офицер! - коротко вымолвил он.
- Здесь, Ваше Величество.
- Как? Опять вы, капитан де Катина? Вы на дежурстве с утра?
- Нет, государь. Теперь я дежурю уже во второй раз.
- Очень хорошо. Мне нужна ваша помощь.
- Жду приказаний Вашего Величества.
- Есть здесь какой-нибудь субалтерн-офицер?
- Лейтенант де ла Тремуйль дежурит со мной.
- Очень хорошо. Вы передадите командование ему.
- Слушаю, Ваше Величество,
- Сами же вы пойдете к г-ну де Вивонну. Вы знаете, где его помещение?
- Да, государь.
- Если его нет дома, обязаны разыскать. Вы должны найти его в продолжение часа, где бы он ни был.
- Слушаю, Ваше Величество.
- И передадите ему мое приказание. В шесть часов он должен быть в карете у восточных ворот дворца. Там его будет ожидать его сестра, г-жа де Монтеспань, которую я приказываю ему отвезти в замок "Пти Бург". Вы передадите ему, что он отвечает за ее прибытие туда.
- Слушаю, Ваше Величество.
Де Катина отсалютовал шпагой и отправился исполнять данное ему поручение.
Король прошел по коридору и открыл дверь в великолепную приемную, сверкавшую позолотой и зеркалами, уставленную удивительно красивой мебелью из черного дерева с серебром, с толстым красным ковром на полу, столь мягким, что нога утопала в нем, как во мху. Единственное живое существо, находившееся в этой роскошной комнате, вполне гармонировало с ее убранством. То был маленький негр в бархатной ливрее, отделанной серебряными блестками. Он неподвижно, словно черная статуэтка, стоял у двери, противоположной той, в которую вошел король.
- Дома твоя госпожа?
- Она только что вернулась, Ваше Величество.
- Я хочу ее видеть.
- Извините, Ваше Величество, но она…
- Что же, все сговорились, что ли, сегодня перечить мне? - злобно промолвил король и, приподняв пажа за бархатный воротник, отшвырнул его в противоположный угол. Потом, не постучавшись, распахнул дверь и вошел в будуар.
Это была большая, высокая комната, резко отличавшаяся от той, откуда вышел король. Три больших окна с одной стороны шли от потолка до пола; сквозь нежно-розовые шторы пробивался смягченный солнечный свет. Между зеркалами блестели большие золотые канделябры. Лебрен излил все свое богатство красок на потолок, где сам Людовик в виде Юпитера метал молниеносные стрелы в кучу извивавшихся титанов. Розовый цвет преобладал в обоях, ковре, мебели, и вся комната при проникавшем в нее мягком свете солнца блестела нежными оттенками внутренней стороны раковины и казалась устроенной каким-нибудь сказочным героем для своей принцессы. В углу, на оттоманке, с лицом, зарывшимся в подушку, с заброшенными за голову прекрасными белыми руками, с роскошными прядями каштановых волос, в беспорядке падавшими на белоснежную шею, подобно скошенному цветку, лежала ничком женщина, которую хотел изгнать король.
При звуке захлопнутой двери она подняла голову и, увидев короля, вскочила с оттоманки и подбежала к нему навстречу, протягивая руки. Ее голубые глаза потускнели от слез; прекрасное лицо, смягчившись, приняло женственное и смиренное выражение.
- Ах, государь! - вскрикнула она, и луч радости озарил сквозь слезы ее красивое лицо. - Как я была не права! Я жестоко обидела вас. Вы сдержали свое слово. Вы только хотели испытать меня. О, как посмела я сказать вам эти слова… как могла огорчить ваше благородное сердце. Но вы пришли сказать, что прощаете меня.
Она протянула руки с доверчивым видом хорошенького ребенка, требующего поцелуя, но король поспешно отступил назад и остановил ее гневным жестом.
- Все кончено между нами навсегда! - резко крикнул он. - Ваш брат будет ждать вас в шесть часов у восточных ворот, и там вы должны ожидать моих дальнейших приказаний.
Она отшатнулась, словно от удара.
- Оставить вас? - крикнула она.
- Вы должны покинуть двор.
- Двор? Ах, охотно, сейчас же. Но вас? Ваше Величество, вы просите невозможного.
- Я не прошу, мадам, я приказываю. С тех пор как вы стали злоупотреблять своим положением, ваше присутствие при дворе сделалось невыносимым. Все короли Европы, вместе взятые, никогда не осмелились говорить со мной так, как вы сегодня. Вы оскорбили меня в моем собственном дворце - меня, Людовика, короля. Подобного рода вещи не повторяются, мадам. Ваша дерзость завела вас на этот раз слишком далеко. Вы думали, что моя снисходительность проистекает от слабости. Вам казалось, что если вы улестите меня на одно мгновение, то дальше можете обращаться со мной, как с равным, что эту несчастную марионетку - короля - можно всегда дергать то в ту, то в другую сторону. Теперь вы видите свою ошибку. В шесть часов вы покинете Версаль, и навсегда.
Глаза его сверкнули, и вся маленькая прямая фигура, казалось, словно выросла от негодования. Де Монтеспань стояла, вытянув одну руку вперед, а другой закрыв глаза, как будто защищаясь от гневного взгляда короля.
- О, я была виновата, - вскрикнула она. - Я знаю это, знаю.
- Я рад, мадам, что вы изволите сами признаться в этом.
- Как я могла говорить так с вами! Как могла! О, да будет проклят этот несчастный язык! Я, видевшая от вас только хорошее. Я оскорбила того, кто дал счастье всей моей жизни. О государь, простите меня, простите. Из чувства сострадания простите меня!
Людовик был по природе человек добрый. Эти слова тронули его сердце, а гордости льстило самоунижение этой красивой, надменной женщины. Другие фаворитки были любезны со всеми, а эта оставалась надменной и непреклонной, пока не почувствовала над собой его властной руки. Выражение лица короля, когда он взглянул на униженную красавицу, несколько смягчилось, но он покачал головой, и голос его был по-прежнему тверд, когда он сказал: - Все напрасно, мадам. Я давно уже обдумал все, а ваш сегодняшний сумасбродный поступок только ускорил неизбежное. Вы должны удалиться из дворца.
- Я покину двор! Только скажите, что прощаете меня. О государь, я не могу вынести вашего гнева. Он подавляет меня. Я недостаточно сильна для этого. Вы приговариваете меня не к изгнанию, а к смерти. Вспомните, государь, долгие годы нашей любви и скажите, что прощаете меня. Ради вас я отказалась от всего - от мужа, от чести. О, не платите мне гневом за гнев. Боже мой, он плачет. Боже мой, он плачет. О, я спасена, спасена.
- Нет, нет, мадам! - крикнул король, проводя рукой по глазам. - Вы видите слабость человека, но узнаете также и твердость короля. Что касается до оскорблений, нанесенных мне сегодня вами, я от души прощаю их, если это может сделать вас счастливой в изгнании. Но у меня есть обязанности перед подданными, и мой долг служить им примером. Мы раньше слишком мало думали о подобных вещах. Но наступил момент, когда необходимо оглянуться на прошлое и приготовиться к будущему.
- Ах, Ваше Величество, вы огорчаете меня. Вы еще не достигли полного расцвета, а говорите так, словно за плечами у вас старость. Лет через двадцать, может быть, действительно вы вправе будете говорить, что годы заставили вас изменить образ жизни.
Король нахмурился.
- Кто говорит это? - сердито крикнул он.
- О, Ваше Величество, эти слова нечаянно сорвались у меня с языка. Не думайте больше о них. Никто не говорит ничего подобного. Никто.
- Вы что-то скрываете от меня. Кто говорит это?
- О, не спрашивайте меня, государь.
- Я вижу, что идут разговоры о том, будто я переменил образ жизни не под влиянием религиозного чувства, а вследствие наступающей старости. Кто сказал это?
- О государь, это ничтожная придворная болтовня, недостойная вашего внимания, пустой обычный разговор, который заводят кавалеры с целью вызвать улыбку своих дам.
- Обыкновенный разговор? - Людовик побагровел. - Неужели я стал так стар? Вы знаете меня около двадцати лет. Замечаете ли вы большую перемену во мне?
- Для меня, Ваше Величество, вы так же неизменно хороши и милы, как и тогда, когда впервые завладели сердцем м-ль Тоннэ-Шарант.
Король с улыбкой взглянул на прекрасную женщину, стоявшую перед ним.
- Поистине я не вижу также большой перемены в м-ль "Тоннэ Шарант", - произнес он. - Но все же нам лучше расстаться, Франсуаза.
- Если мое изгнание послужит вашему счастью, я готова, Ваше Величество, хотя бы это было и смертельным ударом для меня.
- Вот теперь вы говорите дело.
- Назовите только место моего заточения, государь - "Пти Бург", Шарнью или мой монастырь Св. Иосифа в Сен-Жерменском предместье. Не все ли равно, где увядать цветку, от которого отвернулось солнце? По крайней мере, прошлое принадлежит мне, и я могу жить воспоминанием о тех днях, когда никто не стоял между нами и когда ваша нежная любовь принадлежала безраздельно одной мне. Будьте счастливы, государь, будьте счастливы и забудьте о сказанной вам случайно глупой придворной болтовне. Будущее за вами. Моя же жизнь вся в прошлом. Прощайте, дорогой государь, прощайте.