9
Директор не понравился Федору с первого взгляда. Сидел за столом маленький, желчный, посечённый морщинками старичок-боровичок себе на уме. И глаза у него холодноватые, с прищуром, внимательные такие и ко всему готовые глаза. Гигимон что-то напутал - ничего особо учёного в директоре не просвечивало, а просвечивала усталая настропаленность в одну точку. Похож он был на какого-то энтузиаста-неудачника, из тех, что вечно играют не в свои козыри: в эпоху кукурузы доказывают преимущества свёклы, а за неимением суперфосфата и прочих удобрений пытаются гадать на травах и бобах. И, когда выясняется окончательная их правота, наступает неопределённый возраст и пора уходить на пенсию.
В окно директор не отворачивался и розами не любовался, а смотрел в самую сердцевину.
- Садитесь… - и руку протянул, - разрешите документы.
Так, без лишней болтовни.
Вместо паспорта было у Федора бумажное временное удостоверение, он с умыслом спрятал его между зачёткой из техникума и трудовой книжкой - они всё же в твёрдых корочках. Но старичок-боровичок перво-наперво отыскал удостоверение и губами пожевал выразительно. Ясно, мол, какие тут пироги… У вербованных вечно какие-нибудь непорядки с паспортами.
Потом заинтересовала его студенческая зачётка, он перелистал её со вниманием, и даже все даты детально проверил. Даты трёхлетней давности.
- Оч-чень интересно, очень при-ме-чательно… - бубнил старичок, исследуя бумаги Федора. - Второй курс техникума вы, значит, осилили, а на третий что же, духу не хватило? Тэк-с. По каким же причинам? Бытовые неустройства, травма, новые интересы?
- Место жительства, - сказал Федор.
- Та-ак. И сколько же раз вы его успели сменить?
Все досконально успел рассмотреть старичок. За три последних года в трудовой книжке Федора пять круглых печатей приляпано, вроде бы и в самом деле многовато. И все - по разным городам, на разных географических широтах.
- Там видно, - кивнул Федор на документы, не желая входить в подробности.
- А паспорт у вас, конечно, украли по дороге?
Это он уж зря! Из-за подъёмных и суточных на такую подлость Федор никогда ещё не отчаивался. Этим настоящие жулики промышляют: получат прогонные куда-нибудь в Якутию или Магадан, а потом паспорт в печь, десятку в виде штрафа оставят в паспортном столе и снова - в оргнабор. Крайняя степень потери личности.
- Паспорт потерял сам. Но это к делу не относится. - "Не объяснять же ему, что паспорта не досчитался в тот вечер, когда насчёт казённого цемента с жуликами толковал".
- Да как же не относится, молодой человек! - всплеснул руками старичок-боровичок. - Как же не относится? Ведь это же целая программа поведения, целая психология! График вашей жизни, так сказать. Техникум вы… на корню, так сказать, бросили. А это, знаете, большую силу воли надо иметь! Вы не находите?
Жмуристые глаза усмехались хитро и безжалостно. Трудно понять, шутил старичок или издевался.
- А вот был ли случай, чтобы вы… извините, пол-литру недопитой оставили? Ну, хотя бы на донышке?
Федор хотел возмутиться, уже и ноги пружинисто подобрал, чтобы встать и уйти, однако в последнюю минуту догадался перевести разговор в шутку:
- Сравнение у вас очень уж отдалённое! В огороде бузина… - и добавил с твёрдостью в голосе. - Техникум - это никогда не поздно. Тем более - практический опыт. Никогда не помешает.
- Да? - удивился вроде бы старичок. И первый раз мелькнула в жмуристых глазах добрая заинтересованность. - Домой, значит, потянуло? Ну, это ещё можно понять… И на что же вы рассчитываете сейчас? Какую работу хотели бы?
Федор посапывал, стиснув губы.
Ничего особенного не сказал ещё директор, не успел отказать. Он просто исследовал что-то важное для себя. Но так направил самое исследование, что вроде и говорить дальше не о чём.
Солнце выглянуло из-за оконного косяка, упало на стол. Никелированная крышечка с письменного прибора расплавилась в потоке лучей, брызнула слепящим зайчиком в глаза. Федор сдвинулся на краешек стула.
Да, имелись у Федора вполне определённые намерения и права, но вспоминать о них как-то неловко и неуместно. Позиция глупая.
- Так какую же вам работу? - переспросил директор с таким видом, будто он заранее предвидит весь ход этой беседы.
- По специальности, конечно… - сказал Федор.
- Вона! По специальности! - возликовал старичок. - А специальности-то и нету ещё! Ну, какая там, скажите, спе-ци-альность!
- Я ж работал… - промямлил Федор. - Строительство знаю. Неплохо знаю.
- Да знать-то мало, молодой человек! Мало! Одно знание, без души - это ещё халтура! Нужно ещё душой к делу прикипеть, а у вас для этого и времени не было!
"Одно из двух, - тупо соображал Федор. - Либо народу у него много, некуда девать, либо попросту характер скверный. С таким лучше не связываться!"
Нужно было вставать и уходить, по крайности гордо хлопнуть дверью - так, чтобы окна повылетали. Но Федор медлил. За дверью-то сидела золотоволосая Ксана. Хотелось выйти отсюда победителем, любой ценой. Он собрал все силы и постарался улыбнуться.
- Вас, может, кто обидел с самого ранья? - сочувственно спросил он директора. - Если обидели, так и скажите, я ведь тут ни при чём.
- Обидели! Именно что обидели! - закричал старичок с жаром. - Думаете, вы первый? Все идут, всем работу подавай! Только какую работу хотят, а? Какую работу?! Мне полеводы и скотники нужны. И пастухи!
Штукатуры и маляры - пож-жа-луйста, с нашим удовольствием, хоть сегодня! С места в карьер! Так ведь вам надо, чтобы рук не замарать? Так я вас понял, молодой че-а-эк?
У него ещё и зубов не хватало ко всему прочему. Вредный, такой старикашка! Кипятится, как старинный самовар, истины открывает! А чего их открывать, когда они всем станичным бабам известны были, может, ещё с самого начала?
- Заработать дадите на малярных работах - никто в должность не полезет штаны протирать, - угрюмо посоветовал Федор.
- А кто не даёт?! - взвился старичок. - У меня доярки по сто пятьдесят зарабатывают! Мало? У завфермой-то оклад - сто! Ну, так изволите ли знать, тоже бегут! В маникюрши, в лотошницы, только бы в город, на витрину. На сорок рублей! Лишь бы весь день на шпильках, а в башмаках, видите ли, тяжело!
- Тоже есть о чём подумать… - как-то неопределённо заметил Федор.
- О чём? - возмутился старичок. - Было время - да! Причины были, и очень серьёзные. А сейчас, молодой че-а-эк, инер-ция, мода! Общественное поветрие и дурь, если хотите знать!
Он передохнул и пожаловался:
- А при всём том нужно, представьте, работать, планы выполнять, работать с коллективом - спрос с меня. Впрочем, вы ничего такого не знаете и не хотите знать… А вот вы скажите, учёный человек, что такое, к примеру… супонь? Или - чапиги, знаете? А что такое зга? Ну, говорят, мол, зги не видать, так что оно такое - зга?
Что такое супонь, Федор знал, о чапигах имел смутное представление. А вот згой этой старичок уложил его намертво.
- Вам сейчас надо, молодой че-а-эк, чапиги в руки!
Да в борозду, да до седьмого пота! На позиции патриархального крестьянства - вкус земли и вкус жизни почувствовать! Познать сокровенный закон диалектики:
"Не потопаешь - не полопаешь!" Вот что вам крайне полезно на данном этапе. Если надумаете, милости прошу.
Дед был циник до мозга костей. Федор приподнялся было и опять сел. Захотелось осечь уж чересчур умного директора.
- Рецепты эти мне ни к чему, каждый день их слышу, - сказал он. - На всех молодёжных вечерах долбят, что счастье в труде, а…
- Как, как? - перебил старичок с интересом,
- В труде, говорят, счастье! Значит, бык…
- Не то, не то! - закричал директор. - Не с того конца! Счастье, молодой че-а-эк, в высшей гармонии между личностью и обществом! Слышали? Когда вами люди довольны, и вы с чистой душой перед ними. Когда вы нужны им, и цену в этом свою видите, да такую, что все девки по ночам о вас думают, не спят - вот в чём счастье! Но такое счастье, извините, ни зубами, ни кулаками не вырвете - труд здесь первое, наиглавнейшее средство! Сред-ство!
- Те же штаны… - недоверчиво махнул рукой Федор. - Говорят ещё, мол, перед нами все дороги открыты…
- Вот, вот - именно! - кивнул старичок согласно. - Только идти-то по этим дорогам желательно в трезвом виде, а ещё лучше - в заработанных самолично сапогах!
А то ведь и по открытой дороге никуда не придёшь!
Федор молчал. А директор после этих слов утих, и снова в прищуренных глазах мелькнула добрая заинтересованность. Сказал устало и как бы ища сочувствия:
- Все, понимаете, хотят какой-то поэзии, привнесённой со стороны, и это злит ужасно. Поэзию и красоту хотят, видите ли, найти где-нибудь на дороге, как ржавую гайку или обронённый каким-то растяпой кошелёк. Не так ли? Но ведь этаким манером вы её никогда не найдёте. Она в душе должна обретаться, в вашем мироощущении, молодой че-а-эк. Иначе…
Подумал ещё, пожевал что-то мысленно и сказал, как приговор:
- В руку эту штуку не возьмёте, уважаемый. То, что вам хотелось бы найти, оно - везде, во всём, по крупице…
В этом-то и вся сложность. Иначе от счастливых на этом свете проходу бы не было.
Посмотрел Федор на строптивого директора и вдруг вспомнил последний свой разговор с Аношечкиным - железным прорабом. Другие тогда были слова, но вроде о том же самом…
Что за чёрт, сговорились они, что ли? Аношечкина-то Федор откровенно уважал, а этого старичка пока не знал как следует. Но хорошо уж было то, что не с Гигимоном приходилось о жизни толковать.
- Понятно, - сказал Федор, несколько ошарашенный этим диспутом. - А с работой-то как?
- Я же сказал. Нужны трактористы - в первую голову. Каменщики, маляры, штукатуры. Подайте заявление.
Да он бы и подал! Трудно, что ли, написать бумажку? Поработал бы в совхозе, поговорил бы ещё с этим занятным дедом! Выяснил такую ускользающую тонкость, откуда взялись и под каким таким зодиаком выросли все эти бродяги, что вкуса земли не знают. И куда старик раньше смотрел. Охота ещё послушать умного человека.
Он бы написал заявление! Но сейчас за дверью сидела Ксана. Сейчас, именно в данную минуту, переходить на позиции патриархального крестьянства он не мог.
- Документы не забудьте! - завопил старичок.
Федор взял бумаги и выбрался из кабинета, словно из парной. Даже пот прошиб с непривычки. Ещё нигде не разговаривали с ним подобным образом. Не давили на психику.
Чёртов старец! И о романтике вспомнил!
Ксана лениво поправляла причёску, даже не помышляя о сложных проблемах, которыми мучился директор. Оглянулась вальяжно, с томительной улыбкой:
- Ну, что?
- Откуда вы его выписали? - кивнул Федор на дерматиновую обивку.
- А что?
- Про какую-то згу начал меня допрашивать. И про чапиги.
Ксана улыбнулась с сочувствием:
- Про згу он частенько спрашивает. Для юмора, - пояснила она. - А вообще он кандидат наук и хозяин хороший.
Федор достал папиросы, пристроился у подоконника, под форточкой. Не хотелось уходить из этой светлой комнаты, да и некуда было ему спешить. Прикуривал и смотрел через огонёк спички на девушку. Искал, о чём бы поговорить.
- Что ж она означает, эта самая зга?
Ксана перестала трещать на машинке.
- Ничего особенного. Колечко под дугой, куда раньше колокольчик привешивали. Когда тройками ещё ездили. В песнях, помните, колокольчики-бубенчики…
- Вот старый хрыч! - тихо выругался Федор, покосившись на дверь. - Что ж я ему - для потехи, что ли? В вашем совхозе и точно - зги не видать!
- Почему? Совхоз у нас рентабельный, - возразила Ксана даже с некоторой обидой. - И животноводство. А из нашей розы духи "Красная Москва" делают.
- С таким директором, ясное дело, не пропадёте!
Человек приходит с квалификацией, а он ему - про згу и в пастухи приглашает!
- Пастухи у нас в наличии, а возчики и строители, правда, нужны. У вас какая специальность?
- Строитель. Прорабом последнее время был.
- Странно. Прораб скоро нужен будет, документацию на технологический корпус ждём со дня на день.
Видимо, вы ему чем-то не пришлись. Хотите, я поговорю ещё? Оставьте документы. Я, пожалуй, попробую… И он почему-то предпочитает местных,
- Да нет уж, спасибо. Он мне тоже чем-то не пришёлся, - сказал Федор. Документы этой рыжей секретарше он показывать не хотел.
- Строители нам скоро нужны будут, - с видимым сожалением повторила Ксана. - Может, зайдёте ещё?
В сожалении Ксаны сквозила личная заинтересованность.
- Зайду, ясно. Какие наши годы! - сказал Федор от порога с привычной лихостью. - Вечерком, значит, встретимся? В кино?
Она глянула исподлобья и чуть насмешливо, опахнув крашеными ресницами. И снова он отметил во взгляде её скрытое обещание. Улыбнулся с понятием и, нагнув голову, вышел из приёмной.
У самого крыльца приткнулась грузовая машина. Водитель копался в моторе, сучил засаленными локтями и мычал знакомую песенку про город Ереван. Под радиатором белели знакомые цифры - "66-99",
- Привет, Хачик! - сказал Федор.
Водитель ещё поковырялся в моторе, кинул ключи под сиденье и, выпрямившись, подал руку:
- Привет! Какими судьбами? Может, подкинуть?
- Мне в другую сторону, - мотнул головой Федор.
- А то могу. Как раз дальний рейс предстоит, за пределы района.
- Далеко?
- О-о, брат! В Ново-Кубанку, к Первицкому, - сказал Ашот гордо. - Услыхал старик, там какую-то кустовую пшеницу затевают, хочет глянуть. А разворачиваться аж в Краснодаре будем, у проектировщиков.
- У вас же розы, на кой чёрт ему пшеница?
- Так все одно с другим связано! А он у нас вообще падкий на всякие новые сорта - кандидат наук. Так не едешь?
- Пока нет. Я тут хочу тоже… вроде как опытную делянку присмотреть. Есть тут неплохие делянки, Хачик.
- Смотри, а то прихвачу. В кузов, с ветерком!
Судя по разговорчивости, Ашот был явно в хорошем настроении. Да и какой шофёр не радуется дальнему рейсу летом, по хорошим степным дорогам!
Он вытер ладони мягкой ветошкой и взбежал на крыльцо, помахав прощально: извини, дескать, дела! А дверь перед ним распахнулась как-то сама по себе, и Ашот едва не столкнулся на пороге с золотоволосой Ксаной.
Федор не знал, почему зрение его так обострилось в это короткое мгновение, но ясно заметил, что горбоносый шоферюга слишком уж вольно подхватил её за локоток и вроде даже прижал дурашливо, а в голубых глазищах Ксаны промелькнула тёплая домашняя радость.
- Наконец-то! - пропела Ксана, закинув голову, не проявляя никакого желания отрываться. - Проходи скорее, Ипполит Васильевич ведь давно уже готов! И по дороге не забудь…
Дверь за ними захлопнулась.
Та-а-ак… Со стороны, конечно, легко ошибиться, но… довольно близкие отношения. Слишком уж нахально ведёт себя с нею этот заезжий Хачик.
Федор сгоряча пнул в резиновый скат, плюнул и, поправляя кепку, тронулся со двора. Делать в совхозе нечего. Придётся ещё в леспромхозе прозондировать обстановку, а нет - вообще распрощаться со станицей.
А Нюшка - подлюка. Не того человека выбрала для подвозки дров!
10
Он не пошёл обратной дорогой. Спустился узкой тропинкой к речке и двинулся к станице берегом, минуя кусты и вороха обсыхающего наплава. Посвистывал и размахивал гибкой хворостиной, сшибая желтоватые барашки с тонких вербовых веток. Речка затаённо ворковала под обрывами, звенела на каменистых перекатах, пенилась в неукротимом стремлении к степному раздолью, к разлившейся Кубани. А Федор двигался навстречу вешней воде, и в глазах было одно сплошное мелькание от блестящих волн, вербовых кустов, битого каменного плитняка и солнечных брызг - не за что уцепиться. Шёл навстречу воде, а его будто сносило и сносило куда-то в сторону,
Припомнилась глупая поговорочка "что такое не везёт…", Федор с досадой отогнал её, задумчиво потянул кепку на лоб.
Что-то нужно делать, что-то срочное и решительное. А что именно? Кто знает?
Вербовые кусты в этом месте отбегали к воде, а справа распахнулось гладкое чёрное поле, совхозные плантации. С дальнего края пашни продвигалась к берегу цепочка женщин-огородниц с кошёлками, они высаживали по маркировке капустную рассаду.
Федор засмотрелся на разноцветье косынок, на тёплую, парную землю. А в это время в кустах что-то сильно плеснуло (вроде кто зачерпнул ведром), и вслед за тем длинно и визгливо заголосила женщина:
- Ню-у-ушка-а-а! Парень опя-ать в воду за-ле-ез!!
Крик до того был пронзительный, что Федор остановился, притих за кустиком. Пожилая женщина с полными вёдрами перешла ему дорогу и остановилась, крикнула потише:
- Иди сама-а! Не даётся он мне, окаян-ный! Сидить по уши-и!
От цепочки огородниц на дальнем краю пашни отделилась лёгкая, тонкая фигура.
Нюшка!
Он узнал её издали, будто вчера только видел.
Всё такая же подсушенно-стройная, длинноногая, в короткой юбчонке и косынке шалашиком (чтобы не обгорело лицо), она стремительно шагала по рыхлому полю, подавшись всем телом вперёд, в немой, угрожающей решимости. На ходу подобрала в руку сухую хворостинку…
Оголённые молочно-белые колени подбивали край непомерно короткой юбки. Под узким шалашиком повязанной по-городскому косынки увидел Федор чёрные, усталые, какие-то родные глаза и вздёрнутую, изломистую верхнюю губу. Потемнела отчего-то Нюшка, засмуглела, как цыганка.
Работа, конечно, не лёгкая. То солнце, то дождик…
Мальчишка выбрался из кустов на тропу и виновато ждал. Он был до пояса мокрый, в новых сандалиях хлюпало.
- Что же ты, окаянный, со мною делаешь, а?! - закричала мать издали.
Парень икнул.
- Сколько же раз я буду…
- Нгэ-э… - предусмотрительно затянул парень баском, становясь боком и закрыв правым кулаком глаз. Следил из-за ручонки за хворостиной.
- Бож-же ты мой, и в сандалии набрал?! Да ты свалился туда, что ли?
- Упа-а-ал, - соврал мальчишка.
- Вот зараза! Разувайся скорее, вода-то холодная ещё!
Она сразу выронила хворостину, кинулась расстёгивать тугие пряжки сандалий. Стянула и мокрые штанишки.
- Говорила я тебе, вода ещё холодная, рано купаться!
Тут Нюшка всё-таки не сдержалась, ожгла сына по мокрому заду, только уж не хворостиной, а ладонью. Федор засмеялся с облегчением и вышел из-за куста, скрываться было уже ни к чему.
Нюшка сидела на корточках, выкручивала мокрые штанишки. Синий матерчатый жгут упруго сворачивался и выгибался в её сноровистых руках, сочился мутной водой. И вдруг замерли руки, жгут безвольно и расслабленно опустился на колени. Она вскинула голову и вскрикнула тихонько, едва пошевелив губами:
- Федор? Ты?…
- Вот. Таким, значит, макаром… - кивнул Федор.
Нюшка одёрнула на коленях юбку, обеими руками поправила косынку, раздвинув её на щеках, но края косынки тут же сдвинулись на прежние места, а лицо под шалашиком насупилось.
- Здравствуй… - с трудом выдохнула она.
Поднялась, привычным бабьим движением округло провела по бёдрам, оглаживая помятую юбку. Пальцы, выпачканные землёй, чуть дрогнули.
- Здравствуй, Федя, - повторила тихо, и Федору показалось, что вздёрнутая её губа вдруг опала, вытянулась и прикипела к нижней.