Малец помедлил, а потом неуверенно засеменил следом по тропке к родному порогу. Пастух быстрым шагом прошёл к жилищу соседей, но не успел отворить дверь, когда услышал за спиной плач дитяти. Он обернулся и увидел за широко разросшимся смородиновым кустом окровавленное тело молодой женщины, в которой узнал мать Радимки. Малец, несмело подойдя к матери, стал тянуть её за руку и просить: "Вставай! Мама, вставай!" Пастух будто окаменел, не зная, что делать. Потом с трудом оторвал дитя от мёртвого тела и понёс его прочь. Он снова обнял мальца, прижал к себе и, выйдя на край селения, бессильно опустился на плоский ноздреватый камень-известняк. Тут и встретили его возвращавшиеся после боя односельчане. Среди них Гроза узрел отца и Вергуна.
– Ты чего мальца мамке не отдал? – спросил Вергун, осаживая разгорячённого недавним боем и сумасшедшей погоней коня.
– Нет у него больше мамки, – выдавил юноша, – зарубили Елицу…
Мимо проезжали другие односельчане, многие были ранены, некоторые везли отбитых у врага детей и жён. На ведомых в поводу конях поперёк сёдел лежали трупы погибших. Молодой пастух глядел на всё это молча. Вдруг он насторожился и вытянул голову. На одном из коней лежало до боли знакомое тело. Седые волосы развевались по ветру, а руки будто прощально махали в согласии с шагом лошади.
– Убили нашего Хорсовита, – горестно промолвил Вергун, увидев, как прикипел Гроза взглядом к телу волхва. – Мог отсидеться в пещерах, да не стал. Тропу, по которой хазарский отряд сюда прошёл, в самом узком месте камнями завалил. А как стали хазары тот завал на обратном пути обходить по склону, принялся камни на них сверху скатывать. Стрелой его вороги достали, так и погиб наш волхв в сражении, как воин. Кабы не Хорсовит, успели бы скрыться, окаянные.
Молодой пастух поднял на наставника будто высохшие до дна глаза.
– Отчего так? Мы ведь просто живём, никому зла не делаем, а они приходят нас убивать и грабить, отчего? – негромко, но с великой горечью молвил разбитыми при падении устами Гроза.
– Мы отбили их и прогнали, жаль только, не всех настигли и не всех взятых в полон вернули, – ответил Вергун, слезая с коня и садясь рядом с пастухом на широкий, как стол, камень.
– Завтра они могут прийти снова, не завтра, так через седмицу или следующим летом…
– Придут, значит, опять будем давать отпор, – мрачно ответил наставник, глядя на потухшего и только чуть бессильно всхлипывающего Радимку. Потом он ещё раз-другой кинул странный взгляд на Грозу и наконец, собравшись с духом, негромко повторил: – Не всех, брат Гроза, мы смогли настичь и потому не всех полонённых отбили… – Он запнулся. – Звениславу… тоже, того… не смогли…
От неведомой и безжалостной боли перехватило дыхание, голос Вергуна стал отдаляться и пропал совсем. Очнулся юноша оттого, что кто-то хлопал его по щекам. Обведя взором окруживших его людей и Вергуна с Радимкой на руках, Гроза не сразу вспомнил, где он и что с ним. Потом, когда дали воды и чуток полегчало, он поднялся и шатающейся походкой пошёл к родному дому. Туман перед глазами развеялся, но внутри осталось какое-то оцепенение, которое не ушло и тогда, когда увидел живыми и здравыми мать и отца, узнал, что лишился брата и только две из младших сестрёнок уцелели и стояли подле родителей, прижавшись к ним так крепко, словно боялись, что те сейчас куда-то исчезнут. Он кивал, даже что-то отвечал на возгласы матери, горестные от потери и радостные оттого, что он, Гроза, жив. Он понимал, что его обнимают, но не чувствовал этого.
Потом была горькая тризна по умершим и слёзы по тем, кого увели в полон. Но у Грозы уже не было слёз. С потерей близких и похищением той, которой он только любовался издали, о которой грезил в счастливых мыслях, что-то серое и тяжкое навалилось на плечи, как мешок с могильной землёй, вползло в душу холодным скользким гадом. Не ведал он, как это серое и тяжкое зовётся и почто оно непрестанно мучит человека лютой тоской и безнадёгой.
Однако надо было продолжать жить и трудиться. Люди помогали друг другу, как могли. Осиротевшего Радимку семья Грозы взяла к себе, и он стал отроку названым братом, а родителям ещё одним сыном вместо уведённого в полон.
А вскоре, где-то через две седмицы, опять залаяли собаки и взметнулись в небо сигнальные дымы. Все тут же бросили свои дела и схватились за оружие. Несколько отчаянных отроков вмиг взлетели в сёдла и, как вспугнутые хищником птахи, разлетелись в разные стороны, чтобы изведать, откуда и каким числом идёт ворог, а дети и жёны, прихватив самое необходимое, узкими тропками устремились к тайным схронам.
Но двое отроков вернулись и известили, что на подходе к селению греческий воинский отряд остановился подле озера.
– А с воинством тот самый Иллар, что про бога ихнего нам рассказывал! – громко выпалил один из юных дозорных.
– Только от хазар отбились, а тут на тебе, греки… – горестно молвил кто-то из селян.
– Так то ж философ, он нас заметил и кричит, чтоб мы приблизились и не опасались, – торопливо добавил второй отрок. – Я подъехал, а он речёт, мол, не бойтесь, мы с миром пришли, вот.
– Хм, а коли с миром, то зачем воинов привёл? – озадаченно почесал затылок старейшина Щука. – И что, стоят греки, к селению не идут?
– Так, стоят на месте, коней поят.
– Коль так, пойдём к ним, всё разузнаем, – решил старейшина.
Вскоре посыльные вернулись, ведя за собой философа, его двоих помощников и десятка два греческих воинов, которые были одеты в короткие греческие рубахи без рукавов, кожаные лорики и штаны до колен. На перевязи, надетой через плечо, в ножнах покоились римские мечи. Обуты в башмаки или сандалии. В левой руке они несли небольшие круглые щиты, а в правой держали свои шлемы с гребнями из конских волос. Следом поднимались два воза, один из которых вез большой, окованный медью сундук, а другой – воинское снаряжение.
– Неспокойно на дорогах стало, – озабоченно рёк Иллар, – разбойники так и рыщут, приходится с охраной ездить. А как тут у вас?
Старейшины поведали горестную весть о набеге хазар.
– А не я ли рёк вам, – укоризненно обратился Иллар к людям, – что не спасёт вас дуб ваш, не бог он, а только древо великое размером есть. И волхв ваш голову сложил, хороший человек был, да не вступились за него боги языческие, избави Господь от упоминания их имени! – осенил себя крестным знамением священник. – Вам просто необходимо принять крещение! – озабоченно молвил Иллар. – Если вы станете христианами, то окажетесь под покровительством Великой Ромеи, никто не посмеет вас тронуть! – горячо убеждал людей философ. – А иначе в любой миг разбойники скот ваш уведут, мужей убьют, а детей, женщин и отроков заберут для продажи на рынках невольничьих.
– Про то нам не хуже тебя, почтенный философ, известно, – угрюмо отвечал старый дед. – Сколько наших юношей и детей те же хазары оскопили в Кафе, сколько окрестных народов захватили в рабство, не счесть.
– Да и на ваш Херсонес сколько раз покушались, – молвил другой почтенный старец. – Благо стены у него прочные да воины добрые у вас там имеются.
– Да, Ромейская Империя сильна и богата, и защищают нас воины, а не мирные хлебопашцы и скотоводы, как у вас. И вы, коли станете под сень святого креста, получите поддержку нашу, как братья по вере. Сами видите, наши воины отменно вооружены, – указал на свою друнгу философ. – А в Херсонесе, Хорсуни, – поправился он, – есть железные латники, которым даже стрела и меч нипочём. Мы не оставляем своих братьев по вере, и христианина из того же рабства гораздо легче освободить, чем язычника, потому что все страны мира знают: за каждым христианином стоит Великая Империя и сам Господь Иисус Христос!
Селяне загудели.
– Можем и вправду все загинуть при новом набеге хазарском, – посетовал кто-то.
– И дождя до сих пор ни капли не упало, – прозвучал тонкий юношеский голос.
– Может, из-за того, что боги наши от нас отвернулись, прогневали мы их тем, что в вере своей древней сомневаться начали и словам чужинца внемлем, – рассерженно отвечал кто-то из стариков. – И совета испросить более не у кого, ведь Хорсовит наш погиб.
– Так я же вам ещё с первой беседы рёк, что дерево не может быть богом и дождя оно не даст! – воскликнул философ, пользуясь общей растерянностью. – Ни дождя, ни защиты от врагов!
– Объединиться надобно с другими родами русской Таврики, может, и Киев о помощи попросить. Там, рекут, новый князь, не то варяг, не то нурман, хазар побил и выгнал, и против греков ходил, – возразил Вергун.
– Да что Киев, он далече, а Хорсунь-град вот он, под боком!
– Но смог же князь Бравлин собрать всю Таврику и разбить греков, что тогда ею овладели!
– Однако после ваш князь окрестился и принял Господа Единого! – заметил тут же Иллар. – Мало того, епископ Иоанн Готский, который был тавроскифом, перевёл святое Евангелие и Псалтирь русскими письменами! Я нашёл их в Херсонесе и по ним выучил ваш язык и письмо! Я привёз эту святыню вам, чтобы вы могли самолично услышать голос Бога Единосущего на своём родном языке!
Философ велел воинам достать окованный сундук, открыл его и показал селянам свиток и толстую книгу, сшитую из кожаных листов.
Люди заинтересовались, стали подходить, щупать, смотреть буквы.
– А ведь правда, по-нашему написано, велесовицей нашей! – обрадованно воскликнул молодой знахарь Голубь, бывший у Хорсовита помощником.
– Вот и почитай людям слово Божье, – предложил философ.
Голубь мотнул головой:
– Нет, лучше ты сам.
Иллар сел на подставленный чурбак, на другой положил перед собой книгу, вокруг прямо на траве собрались любопытствующие.
Им странно было слышать знакомые слова, слетающие с уст чужеземца, однако столь же странным казалось и написанное, – не понимали они и половины мудрых слов, перемежаемых такими, как "грех", "покаяние", "диавол", "геенна огненная", а также имён инородных, многие из которых были схожи с хазарскими. Много, однако, было и таких слов, как "свет", "дух святой", "троица единосущная", "жизнь вечная". А читал философ так благолепно и вдохновенно, так блистали очи его, что многие подпадали под очарование. Иллар охотно пояснял людям написанное, растолковывал понятным языком все премудрости.
Так продолжалось день и другой.
Спорили меж собой старейшины, склоняясь кто к принятию чужой веры, кто к тому, что сие есть предательство предков. А за это их поддержки в явском мире не получить более никогда, а значит, тем род свой обречь на погибель.
– Не пойму я, что значит "грех первородный", – ворчал дед Щука. – Как это человек изначально в грехе рождается от прелюбодейства, коли любовь нам дана богами и рождение нового человека есть величайшее таинство Рода Всевышнего?! А жёны и матери есть наши богини земные, а не существа греховные. И что значит быть "рабом Божьим", коли мы есть дети и внуки наших Великих Родичей – Отцов и Дедов Небесных… Не дойду я умом, хоть тресни!..
– Что-то не хочется мне после смерти вместо нашего Ирия с богами и предками попасть в какой-то "небесный Иерусалим", – молвил Вергун. – Что мне там, русичу, среди чужих родичей делать? О чём беседу вести?
– Философ так красно речёт и так много ведает, а Византия действительно великая и богатая держава, – возражали другие.
– Мы уже один раз не послушались Иллара, и что вышло? Неужто лепше в рабство хазарское угодить, чем принять дружбу с греками?
– А если нам уйти в горы, в леса и пещеры? – предлагал Гроза.
– С детьми, скотом, скарбом домашним воинству греческому, мыслишь, трудно будет нас сыскать? – строго спросил наставник.
– Неужто они станут из-за нас по горам шастать?
– Станут. Они многих своих же христиан порезали и потопили только за то, что одному и тому же богу чуток по-разному молятся. Вон сколько греков из-за иконоборчества в наши земли переселилось, – одни считают, что нарисованным богам, называемым иконами, можно молиться, а другие – ни в коем случае. А нас, как они говорят, тавроскифов, да к тому же некрещёных, греки и вовсе за людей не считают, одним селением больше, одним меньше…
Русы всё больше понимали, что не сегодня, так завтра им быть окрещёнными сим красноречивым греком, потому что, куда ни кинь, а всё одно клин. Не принять сейчас греческую веру – значит погибнуть от хазар, а не от хазар, так от иных разбойников. Выбор невелик. А помимо того, беспокойство вызывали и воины греческие, которые вели себя пока миролюбиво, но кто знает, как повернётся завтра, если вдруг Иллар рассердится, что люди не хотят окреститься.
Спорили мужи, жёны и даже отроки, и начиналось от тех споров меж людьми разделение. Даже недавние побратимы друг другу противоречили, и во многих семьях тот разлад обозначился, пока окончательно не разделилось селение надвое.
На третий день мужики и юноши в чистых белых рубахах собрались на берегу небольшого озерца, образовавшегося из запруды горной речки. Помощники Иллара поставили на некотором расстоянии друг от друга два стола, на один установили подсвечник с тремя свечами, а на другой положили крест, Евангелие и какой-то ящичек. Облачённый в невиданные златотканые одежды, Иллар перед аналоем прочёл молитву о том, чтобы быть достойным своей великой миссии. Затем зажёг свечи и стал перед народом.
– Все повернитесь к западу – символу тьмы и тёмных сил, – велел он. – В этом обряде вы должны отвергнуться от прежних греховных привычек, отказаться от гордыни и самоутверждения, и, как говорит апостол Павел, отложить прежний образ жизни ветхого человека, истлевающего в обольстительных похотях. Поднимите руки вверх, как символ вашего подчинения Христу. По словам Иоанна Златоуста, это подчинение превращает рабство в свободу, возвращает с чужбины на родину, в Небесный Иерусалим. Я буду задавать вопросы, а вы должны отвечать: "Отрицаюся".
Отрицается ли каждый из вас Сатаны и всех дел его, и всех демонов его, и всего служения его, и всея гордыни его?
– Отрицаюся, – вразнобой негромко произнёс каждый из стоящих с поднятыми руками. Многие опустили очи долу.
Трижды повторил Иллар вопрос, и трижды глухо ответствовали на него люди.
– И дуни, и плюни на него трижды через левое плечо! – велел священнослужитель и показал, как это сделать.
Люди повторили, дунув перед собой и трижды поплевав через левое плечо.
– Опустите руки. Отрекшись от дьявола, вы встали под защиту Христа, взяв, по слову апостола Павла, щит веры, чтобы возмочь угасить все раскалённые стрелы лукавого. Теперь все повернитесь к востоку.
Люди послушно стали ликом к вечному живому светилу.
– Ныне, когда вы отреклись от Сатаны, разрывая совершенно всякий с ним союз и древнее согласие с адом, отверзается вам, рабы Божьи, страна света. Повторяйте за мной слова исповедания верности Христу. Верую во единаго Бога Отца, Вседержителя, Творца неба и земли, видимым же всем и невидимым. И во единаго Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Единороднаго, иже от Отца рожденнаго прежде всех век, Света от Света, Бога истинна от Бога истинна, рожденна, несотворенна, единосущна Отцу, Им же вся быша. Нас ради человек и нашего ради спасения сшедшаго с Небес, и воплотившагося от Духа Свята и Марии Девы, и вочеловечшася. Распятаго же за ны при Понтийстем Пилате, и страдавша, и погребенна. И воскресшаго в третий день по Писанием. И восшедшаго на Небеса, и седяща одесную Отца. И паки грядущаго со славою судити живым и мертвым, Его же Царствию не будет конца. И в Духа Святаго, Господа Животворящаго, иже от Отца исходящаго, иже со Отцем и Сыном спокланяема и славима, глаголавшаго пророки. Во Едину Святую Соборную и Апостольскую Церковь. Исповедую едино Крещение во оставление грехов. Чаю Воскресения мертвых и жизни будущаго века. Аминь.
По окончании чтения Символа веры Иллар вопросил окрещаемых:
– Сочетались ли Христу?
– Сочетахомся, – глухо бубнили люди.
– И веруете ли ему, яко Царю и Богу?
– Веруем!
– И поклоняетесь ли Ему? – Осенив себя крестным знамением, Иллар повернулся в сторону походного алтаря и низко поклонился кресту с распятием.
Люди, неумело перекрестившись, повторили, некоторые остались стоять.
– Поклоняемся! – с нажимом повторил философ. – Сие поклонение необходимо для преодоления своей гордыни и утверждения подлинной свободы и достоинства во Христе. Вы приняли чрезвычайно важное в своей жизни решение, потому как эта клятва дана навсегда. Дальше – только вера и верность, вне зависимости от каких бы то ни было обстоятельств, ибо, по словам Господа нашего Иисуса Христа, "никто, возложивший руку свою на плуг и озирающийся назад, не благонадёжен для Царствия Божия".
Взяв поданное помощником кадило, источавшее ароматный дым, Иллар подошёл к воде и покадил на три стороны. Прочтя молитвословия, священник, наклонившись, трижды перекрестил воду, погружая в неё персты, и, дунув на неё, произнёс:
– Да сокрушатся под знамением образа Креста Твоего все сопротивные силы!
После освящения воды он взял сосуд с елеем, также изгнал из него демонов посредством троекратного дуновения в сосуд и троекратного осенения его крестным знамением со словами:
– Благослови сей елей силою, и действом, и наитием Святаго Твоего Духа, якоже быти тому помaзанию нетления, оружию правды, обновлению души и тела, всякаго диавольскаго действа отгнанию, во изменение всех зол, помазyющимся верою или вкушающим от него во славу Твою, и Единороднаго Твоего Сына, и Пресвятаго, и Благаго, и Животворящаго Твоего Духа, ныне и присно, и во веки веков.
Кисточкой с освящённым елеем священник трижды "помазал" воду в пруду, напевая: "Аллилуиа".
Затем велел мужикам раздеться и по одному подходить к нему. Макая кисточку в елей, Иллар касался чела, груди, спины каждого, затем слегка мазнул уши, руки и ноги.
– Помазуется раб Божий… – распевно произносил служитель, – как твоё имя?
– Буслай.
Иллар поморщился.
– Помазуется раб Божий Буслай… Дальше, твоё имя? – вопросил он у следующего.
– Велесдар…
– Будешь Василий! Все, у кого чисто языческие имена, должны их сменить!.. Помазуется раб Божий Николай… Хлыст… Иоанн… Евстафий… елеем радования, во имя Отца и Сына и Святаго Духа, ныне и присно, и во веки веков, аминь!
После помазания Иллар велел всем войти в воду и повернуться к востоку. Потом зычно провозгласил:
– Крещается раб Божий… каждый произнесите своё новое имя, во имя Отца… все с головой погружаемся в воду… Аминь! И Сына… погружаемся во второй раз. Аминь! И Святаго Духа… погружаемся в третий раз. Аминь! Ныне, и присно, и во веки веков. Аминь! Выходите, облачайтесь и подходите ко мне!
Доставая из ящичка кресты, Иллар надевал их на каждого подходившего мужа. Было несколько медных крестов, которые Иллар привёз с собой, остальные деревянные, которые мужики сами вырезали накануне.
– Иже хощет по Мне ити, да отвержется себе, и вóзмет крест свой и по Мне грядет… – пел Иллар чистым и сильным голосом. – Повторяйте вместе со мной: "поклоняюся Отцу, и Сыну, и Святому Духу, Троице Единосущной и Нераздельной!" – Священник опять осенял себя знамением и кланялся.
Воины, стоявшие в отдалении, сняв шеломы, слушали привычную для себя молитву на незнакомом языке и время от времени тоже крестились и кланялись.
После мужей тот же обряд прошли жёны, им Иллар разрешил входить в воду одетыми.
Многие получили новые непонятные имена – Аграфена, Марфа, Сарра, Юдифь.