Если бы молодой человек не влюбился в Матильду, он бы не отверг этот план, ведь та, что ему предназначалась, обладала особым девичьим нежным очарованием. Но с тех пор, как в канун Вознесения на процессию в церкви Кетеу собрались жители окрестных сел, он ни о ком не мог думать, кроме Матильды Амель, о ее голубых глазах и о прекрасном свете, которым они озарились при его приближении. Они полюбили друг друга с первого взгляда и даже не пытались помешать своему чувству, так как счастье, которое они ощутили в один и тот же миг, казалось естественным, уготованным и навеки начертанным рукою Бога. Но это не означало, что их семьи воспримут случившееся таким же образом, и поэтому, сердцем чувствуя, что, объявив во всеуслышание о своей любви, они вызовут громы и молнии, молодые люди с обоюдного согласия решили молчать. Однако они слишком любили друг друга, чтобы лишать себя встреч, и виделись украдкой, на закате дня, всегда в разных местах, чтобы не привлекать внимания.
Свидание было коротким: лишь несколько минут побыть вместе, прижавшись друг к другу, произнести нежные слова, попытаться заглянуть в будущее, которое при каждой встрече все более от них ускользало… Им требовалось немало благоразумия, чтобы не дать воли своим объятиям. Альбен обожал Матильду и ни за что на свете не хотел, чтобы на нее обрушился гнев отца, который мог быть страшен.
Однако бесконечно оставаться в таком положении было невозможно. Дважды юноша предлагал бежать, уехать вместе, куда они еще и сами не знали, и, скорее всего, так бы им и пришлось поступить, если бы семья Амель не получила письмо от Гийома Тремэна.
В тот вечер Матильда первая явилась на свидание, назначенное в том месте, где им больше всего нравилось встречаться: в укутанной кустарником бухточке у входа на длинную дамбу, соединявшую Сен-Васт с фортом Ла-Уг. На узкой полоске берега, исчезавшей во время прилива, влюбленным казалось, что они одни на белом свете, укрыты ветвями, а море - их единственный свидетель.
Девушка пробиралась через спасительные заросли, как вдруг услышала стон, или вернее хрип, от которого она застыла на месте, и у нее перехватило дыхание. Она подумала, что Альбен в опасности, и раздвинула густые ветви. От картины, представшей ее глазам в синем сумеречном свете, у нее чуть было не вырвался крик: мужчина, склонившись над лежащей у его ног женщиной, душил ее.
Голова жертвы со спадающей прядью светлых волос моталась из стороны в сторону под бешеными толчками убийцы, сжимавшего ей горло. Женщина уже не пыталась оторвать от себя руки, лишавшие ее жизни, и безвольно обмякла словно тряпочная кукла… Убедившись в том, что она мертва, убийца оттащил тело к воде и бросил его там.
Внезапно осознав, что она наедине с опасным незнакомцем - в наступившей темноте было невозможно рассмотреть его лицо, и она заметила лишь сапоги и одежду, похожую на костюм рыбака, - Матильда решила уйти, но поскользнулась на песке, упала навзничь на выступавший из земли корень и от удара потеряла сознание.
Когда она открыла глаза, Альбен держал ее на руках и прикладывал мокрый платок к ее вискам. Ощущение счастья тотчас покинуло ее, как только она вспомнила разыгравшуюся у нее на глазах драму. Обезумев, Матильда выпрямилась, указала пальцем на почерневшую воду и хотела что-то сказать… Но Альбен быстро зажал ей ладонью рот.
- Молчи!.. Ради Бога, ты ничего не видела…
- Но…
- Если ты меня любишь, не спрашивай ни о чем! Скажи только: ты можешь идти?
- Да… кажется…
- Тогда скорее возвращайся домой! Я пойду следом, чтобы быть уверенным, что с тобой ничего не случилось. Потом я приду поговорить с твоим отцом.
Глаза Матильды наполнились ужасом.
- Ты с ума сошел?
- Нет, но на этот раз я должен с ним поговорить!.. И нам некогда спорить.
Он поднял ее, отряхнул платье от песка и помог взобраться на поросший кустарником склон. Когда они вышли на дорогу, он прижал ее к себе в долгом поцелуе.
- Теперь ступай! И не задерживайся по дороге!
Наблюдая за тем, как Матильда пошла, Альбен подождал немного под прикрытием тамаринов, затем отправился следом, не теряя ее из виду. Это было нетрудно, пока она шла рядом с дамбой. Возле канатной мастерской Альбен повстречал знакомого солдата, и они тепло поздоровались. Тот выходил из портовой гостиницы и не мог видеть Матильды, спешившей по направлению к дому. Она вошла в него раньше, чем вернулись отец с сыном. Они всегда работали до наступления ночи, даже когда был прилив и на копях нечего было делать, так как решили смастерить лодку и отдавались этому занятию всей душой… Теперь Матильда могла видеться со своим возлюбленным два или три раза в неделю. В остальные дни она по вечерам ходила в церковь, чтобы люди привыкли видеть ее на улице в столь поздний час. Должно быть, Альбен поджидал возвращения мужчин, так как он постучал в дверь вскоре после того, как они пришли. Матильду с братом попросили удалиться: юноша желал переговорить с солеваром с глазу на глаз. Час спустя он покинул дом на соляных разработках… и Матильда больше его никогда не видела. На следующий день отец объявил, что выдает ее замуж за врача в Новой Франции, и тотчас отправил ее к тетке в Гранвиль, где она должна была дожидаться отплытия в Квебек. Ни слезы, ни мольбы девушки не поколебали решения Матье Амеля, который для пущей безопасности послал Огюста сопровождать Матильду, наказав ему не возвращаться в Ла-Уг, пока тот не дождется отплытия корабля…
Молодой женщине потребовалось всего несколько мгновений, чтобы мысленно пережить эту драматическую историю: ровно столько, сколько длилось молчание, пока Анн-Мари внимательно смотрела на нее в ожидании ответа. Наконец Матильда заговорила.
- Я ничего не забыла, - прошептала она, - но это не объясняет поведения невестки.
- Тебе так и не стало известно имя убийцы?
- Каким образом? Ведь я не узнала человека: было уже темно, а одет он был, насколько я могла разглядеть, как любой обеспеченный человек. Или как офицер в гражданском платье.
- Отец твой знал. Ему Альбен сказал. Думаю, что именно поэтому он и умер.
- А ты знаешь?
- Да. Я лечила Матье, и перед смертью он назвал мне его, желая облегчить совесть, но заставил поклясться, что я не буду тебе писать об этом, чтобы не нарушать твою новую жизнь…
- Да как же преступление, совершенное незнакомым человеком, могло меня побеспокоить? А его не нашли, этого злодея?
Мадемуазель Леусуа встала, подбросила хворосту в угасающий огонь. Гийома поразили выражение ее лица и исполненный жалости взгляд, который она обратила на Матильду, возвращаясь к столу.
- Человека арестовали…
- Кто он?
На этот раз акушерка отвела глаза, догадываясь, какой страшный удар должна нанести.
- Альбен Периго…
Матильда онемела. Она открыла рот, но, как ни старалась, не смогла издать ни звука и даже покраснела…
- Мама! - воскликнул Гийом, бросившись к ней и обхватив ее руками.
Она машинально прижала его к себе, положив ему руку на голову. Вдруг послышался жалобный стон, и слезы брызнули у нее из глаз, заливая лицо. Наконец она смогла говорить, вначале тихо, потом с силой, которую придавал голосу растущий гнев:
- Но он ничего не сделал!.. Он невиновен!.. А вы знали это и ничего не сказали?
- Успокойся, прошу тебя! Я ничего не знала. Даже о том, что ты встречалась с этим несчастным! Что касается твоего отца, то он молчал, чтобы не подвергать опасности своих близких. Убийца принадлежал к семье, которая была слишком могущественна по сравнению с ним. И потом, после всех пересудов о Сэрском монахе в какой-то момент и я, признаться, поверила тому, что говорили.
- А что говорили?
- Что все было против Альбена. Какой-то военный видел, как он в тот вечер шел от бухты. Потом поползли слухи, распространяемые неутомимыми языками: его видели с Луизой Симон.
- Это было невозможно, потому что он встречался со мной.
- Матильда! Если у тебя есть золото, то свидетели всегда найдутся! Тем более что у жертвы была не лучшая репутация…
- А Альбен? Он ничего не сказал? Не защищался?
- Конечно, защищался, но никто не мог ему помочь. Один против всех…
Молодая женщина закрыла лицо руками. Она больше не плакала, но рыдания душили ее:
- Его осудили… и, разумеется, казнили?
- Да, осудили, но не повесили. Граф де Нервиль, человек влиятельный, предпочел пожалеть своего управляющего. Альбена отправили на галеры. На двадцать лет!
Галеры! Матильда никогда не видала эти вытянутые, как сабли, корабли, которые превосходили в скорости любой парусник, но знала, что мужчины там испытывали адские муки и на скамье гребцов долго не выживали.
- И сколько он уже там? - выдавила она наконец.
- Как раз десять лет.
- Значит, он погиб! Я слышала рассказы старых моряков. Пять лет - и то слишком много! Мужчины умирают от тяжелого труда либо погибают от рук пиратов берберов, когда те нападают на корабли…
Анн-Мари схватила Матильду за руки, оторвала их от ее лица и заглянула в него.
- Неужели ты думаешь, что я не пыталась узнать, что с ним стало, после того как твой отец мне все рассказал? Жителей этих мест отправляют не на Средиземное море, а в Брест, что на краю Бретани. В Бресте есть каторжная тюрьма, и осужденные работают в порту. Нет никаких галер. Эти корабли слишком легки для громадных волн, которые там бывают. Кстати, по-моему, в 1748 году наш король их упразднил. Правда, оставил несколько на юге Франции, чтобы гоняться за неверными. Так с чего бедному парню умирать? Он крепкий…
Матильда словно вернулась к жизни. Она даже слабо улыбнулась, заметив:
- Да ты, оказывается, все знаешь! Кто тебе это рассказал?
- Начальник форта Ла-Уг. Я как-то помогла ему избавиться от подагры, вот мы и поговорили… По-моему, малышу пора готовить постель. Мы уложим его здесь. В соседней спальне слишком холодно: я там храню яблоки…
Анн-Мари принесла походную кровать (подарок начальника форта), с помощью которой она могла теперь иногда лечить у себя бедных больных. Затем она разложила ее с другой стороны камина, предварительно достав простыни и одеяла из шкафа, откуда донесся аромат ириса. Матильда пошла ей помочь, а Гийом тем временем подсел к очагу. Разворачивая простыню, она сказала, понизив голос:
- Ты только что произнесла одно имя, и теперь я, кажется, знаю, кто убийца…
- Нехорошо давать волю своему воображению.
- Да ладно! Проявив такое великодушие, господин граф де Нервиль, должно быть, имел на то причины: наверняка виновен его сын, виконт Рауль, который к тому же не пользуется доброй репутацией. А расплачивается за молочного брата Альбен…
- Ради Бога, замолчи! Даже по прошествии стольких лет есть имена, которые опасно произносить…
Женщины думали, что их не слышат. Но они не учитывали, что слух у Гийома был почти как у индейцев, да и разговор увлек его настолько, что он был весь внимание. Из беседы он узнал даже, почему мать не была счастлива с его отцом. Иначе и быть не могло, раз она любила Альбена, к которому Гийом невольно испытывал сильное сострадание. О галерах же он раньше ничего не слышал, но теперь понимал, что это, должно быть, что-то ужасное…
Устроившись в кровати, он никак не мог уснуть, несмотря на то, что постель была уютной и мягкой. Он думал о матери и о Милашке-Мари, проводя параллель между тем, что произошло с ним самим, и всем, что случилось с его матерью: у них обоих отняли любовь, и это причиняло такую боль! Даже теперь, после увлекательного путешествия по морю, после того как он открыл для себя Сен-Мало, он не мог думать о малышке без слез. Он будет так несчастлив, если не сможет когда-нибудь ее вновь увидеть!..
На следующий день мадемуазель Леусуа удалось убедить кузину остаться дома, чтобы та смогла отдохнуть, но еще и потому, что ей самой необходимо было послушать, а чем судачат городские сплетницы. Например, нужно было узнать, заставит ли страх молчать Симону Амель (можно было не спрашивать, от кого она обо всем знала, ведь ее дурачина-муженек от восхищения не закрывал рта со дня свадьбы!) или, наоборот, заставит ее кудахтать как бешеную курицу? Да если бы она была одна! Селестен Кло, продавец устриц, конечно, не преминет сообщить все жене. Ну а уж если его "Клота" возьмется за дело, то вся округа узнает о возвращении Матильды.
- Хочешь пойти со мной? - предложила она Гийому. - Я иду за рыбой… Увидишь, как красив наш Сен-Васт!..
Полюбивший Сен-Мало квебекский эмигрант был настроен скептически, несмотря на посетившее его вчера яркое видение, когда повозка достигла высот Кетеу. Но мысль размять ноги пришлась ему по душе. Он быстро справился со своей миской супа, натянул блузу, нахлобучил шапку и заявил, что готов идти.
Его приятно удивила хорошая погода. Вместо мокрой грязи вчерашнего дня он увидел красивое бледно-голубое, промытое небо, по которому плыли мелкие облака, похожие на перья ангела. Сидя дома, трудно было догадаться, как хорошо на улице, поскольку окна были маленькими - четыре стеклышка вокруг толстого переплета за складчатыми ситцевыми занавесками. И еще его поразил сад. Хотя до Рождества оставался всего месяц, на герани еще сохранились цветы замечательного ярко-красного оттенка; не сбросили листья и большие яблони и груши. Кроме них, Гийом заметил кусты с толстыми глянцевыми мясистыми листьями, которые, по словам Анн-Мари, покрываются ранней весной цветами без запаха, напоминающими розу, только плоскую, и называют их камелией.
- Ее много растет у нас в садах, - объяснила акушерка. - На ней зарабатывают те, у кого нет другого добра: цветы продают красавицам и в богатые особняки Валони…
- Вы тоже продаете?
- Нет. Оставляю себе. Люблю срезать веточку и поставить на стол в красивый фаянсовый горшок…
- А от снега они не померзнут?
- У нас его почти никогда не бывает. Здесь, на краю земли, стоят мягкие зимы, потому что в море есть таинственные течения, приносящие тепло. Самый большой враг - это ветер, буря: шторм тут бывает страшен, темными ночами корабли нередко разбиваются на отмелях, потому что вокруг нашей большой и величественной бухты волны очень опасны…. В ночь под Рождество я расскажу тебе несколько историй. Например, о "Белом корабле", на котором плыл юный английский принц…
- И что с ним случилось? - спросил Гийом, в глазах которого вдруг загорелась надежда. - Он разбился?..
- Да. Все утонули и…
- Тем лучше! Чем больше несчастий выпадет на долю зверей-англичан, тем лучше…
Внезапный порыв ненависти мальчика озадачил старую деву. Людей, живших по другую сторону залива, здесь недолюбливали, но ни разу ей не приходилось сталкиваться со столь резким выражением чувств. Когда она решила продолжить разговор, Гийом уже думал о другом: его очаровал порт, к которому они приближались. Вместо заброшенной, мрачной декорации, каким он был вчера, мальчик увидел бойкое место, где кипела жизнь и было даже весело от крылатых чепцов женщин, их ярких юбок и косынок, видневшихся из-под красных или синих передников. Среди них мелькали длинные блузы и полосатые хлопковые шапки мужчин, белая с красными отворотами униформа солдат форта, горделиво ступавших в своих белых гетрах и треуголках, лихо надвинутых на один глаз. Сам порт показался мальчику небольшим, так как его глаза привыкли к просторному устью Святого Лаврентия, но в нем теснились многочисленные корабли. Кроме двух линкоров, стоявших на рейде, это все были рыболовные суда. Некоторые из них, довольно крупные, стояли в ремонте - они совсем недавно вернулись с Новой Земли с опасного промысла трески. Их матросов было легко узнать по линялым фуфайкам, потрескавшейся от соли коже, по тому превосходству, с которым они держались, а также по длинным трубкам, которые они доставали, заходя в кабачок. Они олицетворяли особый мир, и к нему относились с уважением.
У небольшой лестницы, скользкой от водорослей, только что пристал шлюп. Его желтый грот еще хлопал на ветру, выделяясь на серебристо-голубом горизонте, где виднелась розово-серая масса укреплений и заостренных башен, некогда возведенных господином де Вобаном. Нацелив крупные бронзовые пушки в открытое море, они напоминали о том, что здесь властвует король.
Улов был превосходным. Трюм заполняла плотная и текучая перламутровая масса, к которой, желая помочь, устремились мужчины в синей шерстяной одежде. Женщины уже выбирали, показывая пальцем на рыбу. На ужин сегодня вечером во многих домах будет сельдь.
Как и предполагала мадемуазель Леусуа, самые отъявленные в городке сплетницы набросились на нее, словно, чайки на рыбью требуху. Особенно интриговал их Гийом, его взлохмаченные рыжие волосы, прихваченные на затылке черной лентой, золотистые глаза и значительный вид, заставлявший мальчика держаться прямо и делавший его взрослее. Он прибыл из страны еще более далекой, чем Новая Земля, таинственной и немного пугающей, о которой ходило столько легенд. Поскольку слово "дикари" произносилось слишком часто, Гийом в конце концов нырнул в гущу пухлых сплетниц и скрылся, предоставив Анн-Мари самой выбираться из толпы.
Слегка запыхавшись, она нагнала его на углу площади, где он поджидал ее, немного смущенный тем, что бросил одну в беде, но она только посмеивалась.
- Пусть твоя мать не выходит еще несколько дней. Я сказала им, что она больна. Так она сможет хоть какое-то время отдохнуть спокойно. Иначе бы они штурмом взяли мой дом.
- Вам не кажется, что нам лучше уехать? Здесь она никогда не будет счастлива, зато в Сен-Мало у нас есть хорошие друзья, и они ни о чем не расспрашивают…
- А я разве не друг? Впрочем, ты, возможно, и прав… Мы об этом поговорим позже: пусть она совсем оправится!
Когда они вошли, Матильда протирала прекрасную белую фаянсовую посуду с зеленой и красной росписью, красовавшуюся в шкафу. Она держала в руках бледный керамический кувшинчик с легким подтеком зеленой эмали у самого горлышка, будто кто-то неосторожно подлил чудесного ликера, который готовили послушницы Фекамского монастыря Святого Бенуа и который в Сен-Васт можно было найти в каждом мало-мальски обеспеченном доме…
- У моего отца было два точно таких же, - сказала она задумчиво. - Один их них мог быть моим…
- Как и другие вещи тоже! Нужно сходить к нашему нотариусу мэтру Лебарону и узнать, не принадлежит ли тебе что-нибудь. Может быть, Симона из-за того так и трясется, что хочет все оставить себе. Через некоторое время мы к нему зайдем…
Несмотря на опасения мадемуазель Леусуа, Матильда с легкостью согласилась посидеть дома. Она проводила долгие часы, сидя у огня в одном из небольших плетеных кресел, и вязала Гийому чулки. Но лишь ее пальцы проворно шевелились на длинных самшитовых спицах; мысли ее были далеко и постоянно возвращались к человеку, платившему ужасную цену за их невинную любовь.