Вскоре ордынцы заметили, что на них несётся конная лавина, но не успели сосредоточиться, как на них навалился полк-ертаул. Даниил и Иван мчались в первой цепи наступающих. Адашев ничего не ощущал в груди, кроме жажды поскорее сойтись с врагами. Как он будет их бить, Даниил не знал, но меч держал в руках крепко, силы, ловкости хоть отбавляй... вот только опыта никакого, и теперь с первым ударом мечом ему предстояло добывать воинское умение сражаться. И всё-таки в этой гонке навстречу врагу ум Адашева не дремал и его не запеленало страхом. Даниил следил за Павлом Лебедем и действовал так же, как он.
В русских полетели татарские стрелы. Однако их уже некогда было пускать: рать и орда сошлись. Зазвенели мечи, сабли. Вскрикнули первые раненые, упали первые убитые. Пришёл час и Даниилу скрестить свой меч с татарской саблей. Но то ли ордынец был слабым бойцом, то ли удар Даниила был таким сильным, что сабля вылетела из рук врага и он потянулся к кинжалу, только было уже поздно: удар Даниила по шее противника опрокинул его на землю. А рядом второй ордынец, третий. Но и Даниил не одинок. Бок о бок с ним бьётся Ваня Пономарь. Тот, похоже, с пелёнок владел мечом, как фокусник. Он сверкал у него в руках как молния, разил и разил врагов без устали.
Князь Одоевский во главе личной сотни прорубил "дорогу" через строй ордынцев и теперь, осмотрев поле сечи, повёл своих воинов так, чтобы никто из врагов не умчал в открытое пространство. Но строй ордынцев становился всё плотнее, они подходили и подходили сзади. Однако сила пока была на стороне русских. Они теснили ордынцев назад, и те были вынуждены отступать по дороге, скованные с двух сторон. Полки наступали. Ордынцы пятились среди подступавших к дороге болотистых мест. И вот уже позади, за их спинами, речка Рамасуха. Тот, кто пытался перебраться через неё вброд, увязал в топких берегах, кони бессильно бились, стремясь выбраться из трясины, и падали обессиленные. Тогда ордынцы сбились близ моста и на мосту, и он рухнул под их тяжестью.
На ордынцев у моста навалился правый полк. Там началось побоище. Сотни крымцев тонули в реке. Тысячи их пытались пробиться берегом Рамасухи к суходолам, туда, где местность уже холмилась. И вскоре сеча стала затухать. Полк-ертаул добивал тех ордынцев, которых захватил на дороге, полк правой руки загонял оставшихся в живых в реку Рамасуху. Вот наконец наступил час, когда сеча была завершена. Головная часть орды не пришла на помощь тем, кто был отрезан от неё, уходила всё дальше и дальше на юго-запад, чтобы кружным путём выйти на Муравский шлях.
Ратники постепенно остывали от сечи, и надо было думать о том, чтобы помочь раненым, предать земле павших, собрать оружие, своё и вражеское. Павел Лебедь уже по-хозяйски распоряжался своими ратниками. Но тут подскакал к сотскому вестовой и сказал:
- Велено тебе, Лебедь, к воеводе идти.
Только Даниил и Иван в этот час не принимали участия в том, чем занимались воины. Они всматривались в даль и пытались разгадать, куда делся полон русских. Но будь у них даже соколиное зрение, они бы не увидели козельских пленниц и пленников. Всех их по воле князя Ахмата гнали в первой тысяче орды, и всё награбленное добро было навьючено на лошадей, ведомых следом.
Простояв неведомо сколько в поле, Даниил и Иван возвратились к своей сотне. Даниил ехал плотно сжав губы и склонив голову. Ему хотелось кричать от отчаяния. Скакавший рядом Пономарь говорил ему успокаивающе:
- Знать, не судьба, Данилушка, спасти тебе свою невесту. Попечалуйся да и порадуйся: мы с тобой крещение сечей приняли.
Даниил посмотрел на Ивана печальными, влажными глазами. Он понял, что Иван прав, что не суждено ему больше увидеть свою желанную, сколько бы он ни гонялся по степи за ордынцами. А то, что он принял крещение сечей, так это само собой разумелось. Его для того и послали в ертаул, чтобы он или голову сложил, или набрался воинской сноровки. Скажут, опала тому причиной, что он попал в ертаул, - так он бы и сам туда напросился. Все мысли в голове Даниила были ещё сумбурными. Но постепенно он почувствовал уважение к себе: ведь он не дрогнул перед лицом врага, не посрамил "своей" сотни.
ГЛАВА ШЕСТАЯ ОТЧАЯ ВОЛЯ
Береговая служба на окраине Дикого поля, по засекам, сторожам, крепостям, рекам на Руси издавна начиналась в конце марта - в апреле и длилась порой до декабря. И каждый год снаряжалось на службу до семидесяти тысяч русичей. "Разрядные книги XVI века ярко рисуют тревожную жизнь на южных границах государства и усилия правительства для их обороны. Ранней весной в Разрядном приказе закипала оживлённая работа. Дьяки с подьячими рассылали повестки в центральные и окраинные уезды с приказом собрать ратных людей, городовых дворян и детей боярских... Посланные, собрав ратников по списку всех сполна, ехали с ними на государеву службу; укрывшихся, сыскивая, били кнутом. Городовые дворяне и дети боярские выступали в поход "конны, людны и оружны", с указанным числом коней, вооружённых дворовых людей и в указанном вооружении".
Это положение Даниил усвоил позже. А пока он отбывал не срок береговой службы, а опальное время. Однако на Руси к опальным людям всегда было особое отношение. И мало было тех, кто осуждал их или, чего доброго, презирал. Чаще всего они встречали сочувствие и даже участие в своей судьбе. Порою ими тайно гордились. Ведь опальный человек на Руси - это тот, который поднялся против несправедливости государя, существующего порядка, а вернее, беспорядка жизни.
Так относились к побратимам Даниилу и Ивану в летучем полку. После хорошей взбучки ордынцам на речке Рамасухе, где полки князей Одоевского и Микулинского уничтожили более трёх тысяч человек, захватили много оружия и коней, Даниил и Иван, не получившие в сече ни одной царапины, но бившиеся рядом с самим Павлом Лебедем, были повышены в чине, стали десятскими вместо павших. Пономарь отказывался:
- Я хочу быть стременным при Адашеве.
Но князь Микулинский строго молвил:
- Ты, ратник, не на деревенских посиделках, а в передовом полку, и здесь, как в монастыре, послушание исполнять обязательно.
А тут и Даниил сказал, веское слово:
- Нам с тобой, побратим, вровень расти.
Пономарь был силён в грамоте, покладист, но и твёрд, когда надо, не умел льстить, да и не хотел, похоже. В ратном деле показал себя бесстрашным. Просто он не знал, как можно вести себя в бою по-другому, если есть одна жажда: убить врага, пока он тебя не убил. Но умирать ему не хотелось, и он ответил воеводе как должно:
- Если так надо, князь-батюшка, я согласен быть десятским.
- Вот и славно. А чтобы вы оба чувствовали себя уверенно в новых схватках, Паша Лебедь вас всему научит. В ертауле каждому воину особая наука нужна.
Однако ни полку-ертаулу, ни полку правой руки не пришлось наступающей осенью заниматься овладением ратного искусства. Князь Пётр Одоевский, сознавая свою вину за разорение и сожжение Козельска и сожалея о том, посоветовавшись с князем Семёном Микулинским, пришёл к благому решению. Разговор двух князей происходил вскоре после возвращения на становище близ деревни Жиздра. Шатёр поставили у речки. Стояла чудная погода, и настроение у воевод было хорошее.
- Сколько мы простояли в Козельске, Иваныч? - спросил Одоевский Микулинского.
- Так май, июнь, июль, - ответил тот.
- Я и говорю, что за три месяца можно было полюбить такой славный и тихий городок. Речка Жиздра там уж больно хороша, сазаны в ней ещё лучше.
- К чему ты клонишь, княже Пётр, не пойму. Говори уж без обиняков.
- И правда, зачем вокруг да около. Надо нам, княже Семён, в Козельск идти и там оставаться до упора, до холодов. Помочь горожанам в обустройстве жизни. Ведь впереди зима.
- Я разве против?
- А коль не против, давай поднимать полки и двинем их поближе к Козельску. Лагерем встанем близ Оптиной пустыни, помолиться сходим. Вот славно-то!
Как задумали воеводы, так и поступили. Вскоре полки разбили шатры, поставили шалаши между Оптиной пустынью и Козельском. Пока ратники обустраивались на новом месте, воеводы отправились в Козельск посмотреть, как поднимается из пепла город. Князь Одоевский позвал с собой Даниила Адашева. Слышал он, что у того тут невеста жила. В пути князь побередил рану Даниила.
- Видишь, как нас Ахмат обдурил. Поспели бы мы по голове его ударить, была бы твоя суженая здесь.
- Она знала свою судьбу, - ответил, помрачнев, Даниил.
- Ты держись. Ты стойкий, и твои раны зарубцуются, - попытался утешить Адашева князь.
- Что ж, время лечит, - отозвался Даниил, и на этом их разговор исчерпался.
Все трое прошли в Козельск за крепостные ворота, которые, как и все стены, каким-то чудом уцелели во время пожара. Город поднимался медленно. Лишь кое-где белели срубы новых домов, но всё больше чернели пожарища.
Воеводы Одоевский и Микулинский пришли на городскую площадь, которая казалась теперь слишком большой. Со всех сторон её окружала пустота, чёрная и неприглядная. Одоевский подумал, что надо бы найти властных городских людей, окладчиков, городового приказчика и с ними выяснить, кому из уцелевших жителей следует помочь. Но всё было не так просто. В Козельске после набега татар не осталось в живых никого из служилых людей. Одни были убиты, другие угнаны в полон. И вскоре на площади близ Одоевского и Микулинского собралось сотни три простого люда, большей частью пожилого и преклонного возраста. Ни у кого из них не было в семьях крепких молодых рук, чтобы построить на погорелье новые дома. И денег у них не было, чтобы нанять работных людей, мастеров плотничьего дела. Да и леса на стройку они не знали где взять. Были в уезде государевы леса, но в них горожанам могли дать вырубку только с разрешения Поместного приказа. Разобравшись с жителями во всех препонах, кои мешали им восстанавливать город, Одоевский и Микулинский только развели руками. Однако находчивый князь Пётр нашёл для своих воинов дело.
- Поначалу мы расчистим город от погорелья, построим шалаши кому надо, а там посмотрим. - Разговаривая с князем Микулинским, Одоевский всё посматривал на Адашева и наконец сказал: - Тебе, сын Фёдоров, от нас, воевод, и от всех горожан будет важное поручение. Поедешь в Москву радеть в приказах за них. Чтобы лес им разрешили брать в государевых лесах, чтобы наместника прислали. У Макария побываешь, о пастыре порадеешь. В Разрядном приказе ты должен добиться согласия селить здесь воинов наших полков на постоянное прожитие.
Даниил не сразу нашёлся, что ответить на неожиданное поручение князя Одоевского. Но ведь это было здорово: забудут об опале Даниила и он вольно поживёт близ матушки с батюшкой, пока суд да дело. Вот только с Иваном не хотелось расставаться. И он сказал:
- Ты, князь-батюшка, большое доверие мне оказываешь. Окажи такое же и Ивану Пономарю. Мы тот тяжёлый воз притянем в Козельск быстро.
Тут вмешался князь Микулинский:
- Ловок ты, смотрю, Адашев. Побратима с собой умыкнуть надумал.
- Семён Иваныч, дорогой, - вступился князь Одоевский, - сейчас ведь не ратная пора, почему Пономаря не отпустить! Да мы и чихнуть не успеем, как они вдвоём обернутся с успехом. Там им и батюшка Фёдор поможет, и братец, любимец царя.
Микулинский окинул Адашева строгим взглядом.
- Ладно, скрепя сердце отпущу их. Да смотрите, канальи десятские, чтобы в апреле были в полку, - сказал он неожиданно весело.
Отправляли в Москву Адашева и Пономаря на другой день рано утром. Князь Одоевский вручил им грамоту с тайной отпиской для Разбойного приказа и прошение о помощи в Поместный приказ. Была отписка и в Разрядный приказ, в коей говорилось, что совершали манёвр в Одоев из-за происков крымцев, и "грамоту" прилагали. Ещё писали о том, как геройски вели себя Адашев и Пономарь в сече на речке Рамасухе, где было положено до трёх тысяч ордынцев. Вручая Даниилу отписку, князь Пётр сказал:
- Подай её самому главе приказа боярину Дмитрию Романову-Юрьеву. И передай низкий поклон от меня.
Ратники, провожая Адашева и Пономаря, грустили и шутили:
- Вы нам из Москвы брёвен на срубы пришлите. Мы из них и поставим избы.
- Э-э, браты, Москва сама со всей державы лес стягивает. Там тысячи домов поднимать надо, - отозвался Пономарь.
- Ладно, брёвна мы и здесь добудем. Вы невест привозите побольше, а то тут три бабки на весь Козельск.
Шутили, а говорили правду: как начнут обустраивать Козельск ратники, так без женских рук не обойдёшься. Кому мох драть да на стены класть, как не им! Но и Даниила задели. Рана, нанесённая ему крымцами, ещё кровоточила, и горстка земли с подворья Питирима напоминала ему о невозвратной потере.
Возвращались в Москву Даниил и Пономарь поспешно. Хотели они, чтобы в Козельске не заждались их помощи. Все дни они проводили в седле, на сон и отдых оставляли считанные часы. Приехали они в Москву в конце сентября, в день апостола Иоанна Златоуста. Путь держали на Сивцев Вражек в надежде, что погорельцы уже покинули подворье купца Хвощева. Весь Арбат был похож на огромную стройку. Всюду белели срубы. Кое-где виднелись стены возводимых каменных домов. Как повернули на Сивцев Вражек, Даниил сразу отличил свои новые палаты с двумя просторными светёлками - всё, как советовал староста Авдей, под черепичной кровлей. На дворе было людно. И все мастеровой народ - костромичи. Но родных не было видно. Управлял делами Авдей. Он и встретил Даниила и Ивана.
- Слава Богу, жив-здоров вернулся батюшка Даниил. А твои-то родимые все страдают по тебе. Вы же оба сокола прилетели.
- Вот, прилетели, право, дядя Авдей. А где же наши?
- Так батюшка с Алёшей на службе, а матушка пока у Хвощевых ютится. Мы-то подзапоздали. Так ведь нового много строим. Пока погреб дубовый опустили, две светёлки подняли... Да и дорога дальняя брёвнышки подвозить, - словно оправдываясь, говорил Авдей.
- И то сказать, вширь и ввысь размахнулись. А славно, славно всё получается, - похвалил Даниил.
- Ты, Данилушка, в палатах посмотри, тогда и лестно будет от тебя слово услышать.
Даниил и Иван отправились осматривать палаты. Как вошли, в нос им ударил смоляной дух. Всё в покоях сверкало янтарными искрами: стены, потолки, полы. Мастера ставили печи. Как завершат, так и въезжать на прожитие можно будет.
- Ой как славно потрудились костромичи! - воскликнул Даниил. - Вот уж у кого золотые руки, - похвалил он Авдееву артель.
- Так ведь отродясь не умеют наши плохо робить. Ну а вы-то как, Данилушка? Я смотрю, ликами посуровели.
- Да что, дядя Авдей, на береговой службе как на войне, а война - ты сам знаешь, что это такое.
- И то верно. Знать, хлебнули горюшка. Так, может, баньку вам согреть с дороги-то? А там, глядишь, и батюшка с Алёшей подоспеют.
- Баньку можно, дядя Авдей, и нужно. Только ты Ивану её поручи. Он умеет их топить. А я в Кремник сбегаю.
- Ну коль так...
Даниил отыскал Пономаря, который на конюшню успел уйти, сказал ему:
- Иванушка, я в Разрядный слетаю, грамоты отдам. А ты тут баньку спроворь. Тебе Авдей всё покажет, что и как.
- Баньку так баньку. Не запозднись только. Да бороду у кого-нибудь на веник одолжи. - И Иван весело засмеялся.
Даниил шёл в приказ, испытывая волнение. Опальный ведь он. "Избавят ли? Или так и жить под опалой?" - размышлял Даниил. Утешало лишь то, что, ежели его вновь подвергнут гонению и сошлют в полк-ертаул, он будет даже рад тому. Но пути Господни неисповедимы. Даниил пришёл в Кремль и там совсем неожиданно встретил брата Алексея. Тот возвращался из Китай-города, и братья, как говорится, сошлись носом к носу.
- Вот тебе на! Данилушка! Словно с неба! - обрадовался Алексей и обнял Даниила. - А мы-то тут томимся в думах...
- Здоров будь, Алёша.
- Куда летишь?
- Да в Разрядный.
Алексей посмотрел на солнце, прикинул, что у него ещё есть время.
- Тогда идём вместе. У меня там тоже кой-какие дела.
Дел, однако, у Алексея не было. Но два часа назад он встречался с князем Михаилом Воротынским и вёл с ним разговор о Данииле, просил князя порадеть, чтобы вернули брата с береговой службы.
- Слушай, Алёша, я в Разрядный иду с челобитной, а надо бы в Поместный. Как лучше поступить?
- В чём дело-то?
- Да в том, что лес нужен козельским погорельцам, вот меня и послал воевода князь Пётр Одоевский обивать пороги.
- Ну, это дело мы уладим, ежели подожгли город не сами козельцы.
- Крымцы сожгли. Они нахлынули внезапно, когда полки в Одоев ушли. Тут, Алёша, впору Разбойному приказу заниматься.
- А челобитная у тебя за печатью?
- Да. Главе Разрядного приказа должен вручить.
- Тогда идём к нему. А то ведь он тебя до завтра у порога продержит.
В тесном и душном помещении корпели над бумагами десятка три дьяков, подьячих и стряпчих. Никто даже головы не поднял, когда вошли Адашевы. Они прошли через покой, и Алексей постучал в массивную белую дверь. Открылось оконце, к нему прильнула сердитая физиономия с козлиной бородкой. Но, увидев Алексея Адашева, дьяк расплылся в улыбке.
- Милости просим, сын Фёдоров. Батюшка Дмитрий как раз спрашивал о тебе, речь вёл. А сей воин с тобой? Кажется, это братец?
- Угадал, Мефодий, брат мой Даниил. Он тут в стряпчих при тебе пребывал. Вот возмужал, оттого и не узнал ратника.
- Что уж, проходи и ты, Данилша.
Мефодий распахнул дверь, и Алексей с Даниилом вошли в небольшой приёмный покой. За ним была ещё одна дверь, за которой сидел глава приказа. Мефодий ушёл к нему. Вернулся он через минуту-другую, осмотрел Даниила, увидел саблю, сказал:
- Ты, мил человек, оставь её тут.
Даниил снял саблю, положил её на скамью. Мефодий повёл братьев в следующий покой. Он был просторнее того, где сидели дьяки. За большим столом восседал боярин Дмитрий Романов-Юрьев, дородный и важный. Увидев братьев, он кивнул Алексею на стул: дескать, садись, - а на Даниила махнул рукой.
- Ты, опальный, и постоять хорош.
Даниил согласился и постоять, но сказал:
- С грамотой я к тебе, боярин-батюшка, от князя Петра Одоевского.
- Вон как! Где та грамота? Давай её!
Даниил достал из-под кафтана грамоту, положил её на стол. Боярин взял её, вскрыл, повертел в руках и попросил старшего Адашева:
- Я зрением слаб, Алёша. Прочитай, что там. А ты, Данила, уходи пока с глаз.
Даниил вышел. Алексей начал читать челобитную: