Стряпчий по чину - радетель порядка. И потому Даниил не раздумывая подхлестнул Ласточку, вломился в свору дерущихся и с криками: "Именем государя, разойдись! Разойдись!" - размахивал над головой плетью. Он кричал, надрывался, но вокруг будто были глухие. Остервенелые драчуны лишь на миг отступали от коня, пробивавшего дорогу, кружившего в осатанелой толпе, и вновь свивались в клубок, продолжая потасовку. Адашев продолжал кричать: "Именем государя разойдись!" Но и он кому-то помешал, кто-то запустил в него глиняным кувшином. Удар пришёлся в плечо. Адашев вскрикнул и со словами: "A-а, я вас!" - пустил в дело плеть. Вначале ближние драчуны опешили. Кто-то схватился за голову, кто-то за лицо, по спине кого-то полоснула плеть. Но замешательство было коротким. Нашлись буйные головы и подняли руку на государева человека. И хотя стряпчий почти низший из чинов, он всё-таки был неприкасаем. Однако на торге о том не задумывались. И теперь оказалось, что Адашев стал главной "дичью" побоища. И чего только в него не летело! Он успевал укрываться от ударов, он кружил Ласточку, пытался поднять её на дыбы, вырваться из хомута драчунов, но всё было тщетно. И в этот миг раздался крик: "Бог с нами! Держись, Адашев!" Даниил оглянулся и увидел, как расправлялся с драчунами Ивашка Пономарь. В руках у него была оглобля, и он, размахивая ею, словно лёгкой палочкой, крутясь во все стороны, наносил удары с такой силой, что сразу валил по нескольку человек и перед ним становилось просторно, как на пустынной улице. На него пытались навалиться пять или шесть здоровых мужиков, но он поднял на них оглоблю, и они попятились и затерялись в толпе. Но ещё двое подбирались к Адашеву со спины с крепкими батогами, и быть бы беде, если бы Пономарь не заметил их вовремя. Когда они поднимали батоги и готовы были обрушить их на голову Даниила, Иван, словно косой, снёс их своей оглоблей на землю. Не прошло и считанных минут, как Пономарь разогнал дерущихся близ Адашева и встал рядом с ним, готовый сразить каждого, кто к ним подступится.
Но дело принимало дурной оборот. Среди толпы нашлись лиходеи, и несколько человек приближались к Даниилу и Ивану, вооружённые саблями.
- Уходить надо, стряпчий! - крикнул Иван и попятился, держа оглоблю на изготовку.
Однако в сей миг внимание всех беснующихся людей, всего торгового люда, спасающего ценой жизни своё добро, отвлекло то, что превращается в более страшного зверя, чем потерявшая разум толпа. Сразу в нескольких местах над торговыми рядами, над лавками с товарами иноземных купцов взметнулись в небо языки пламени.
- Горим! Горим! - послышался чей-то отчаянный крик.
- Пожар! - возопила толпа.
Вмиг прекратилось побоище. Люди бросились в торговые ряды, к ларькам и лавкам, но с намерением не тушить пожар, а что-то ухватить для наживы в горящих строениях с иноземными товарами. Там было чем поживиться: шелка и бархат, сукно и шерстяные ткани, обувь всех фасонов - всё было у купцов из Европы и Азии.
Близ Адашева и Пономарёва уже не было ни души. Все, кто минуту назад дрался не помня себя, отхлынули в торговые ряды. Одни пытались растащить чужое добро, другие защитить его, но не от огня, а от рук татей. Огонь же сам по себе всё ширился и ширился по торгу, благо пищи ему тут было вволю.
Отправившись от ударов, от тумаков, вытерев кровь с рассечённой слегка чем-то острым щёки, Адашев с ужасом подумал, что если сей миг не взяться тушить пожар, то он принесёт погибель всему Китай-городу. Но что делать, как заставить горожан идти в огонь, таскать откуда-то воду, обезопасить от пожара всё, что за торгом, - Даниил этого не знал да и был не в состоянии заставить кого-либо бежать на Москву-реку за водой. Но в это время нашлась где-то разумная сила, на торге появились приставы, ратники, и вот уже показались люди с бадьями, неся воду, и начали выливать её на огонь. Но он, похоже, забушевал ещё яростнее, пошёл вширь и ввысь. Однако воду уже таскали многие сотни людей. Одни бегали к Москве-реке, другие находили где-то бочки с водой. Людская цепь даже вытянулась от Москвы-реки до торга, и по ней с рук на руки передавались бадьи с водой.
Но огненная стихия взяла верх над толпой горожан, пытающихся залить пожар и растащить постройки, которые ещё не были охвачены огнём. Он играючи окутал заплот Богоявленского монастыря, перекинулся на хозяйственные строения монахов, на хлебодарню, на келарню, пошёл дальше на простор Китай-города. Вскоре же загорелись постройки Вологодского подворья. От него огонь перебрался на здания Ростовского подворья. Этих подворий в Китай-городе было больше десяти, все они стояли тесно, и тушить там пожар было вовсе некому. Вот уже огненный змей перелетел на Нижегородское подворье, на Прилукское. Там по крышам бегали и ползали ратники, пытаясь сбить огонь. Но он раскидывал всё новые и новые очаги пламени, уже носились на Китаем горящие доски, поднятые огненными потоками. И как-то разом люди устали от тщетных попыток покорить пожар, и никто уже не таскал воду с Москвы-реки, все кинулись спасать добро, где ещё можно было к нему подойти.
Погас всякий пыл борьбы и у Адашева с Пономарём.
- Уходить нужно, воевода, подальше от Китая, всё здесь выгорит дотла. Нет уже такой силы, чтобы задушить огненного змея, - сказал Пономарь.
- В Кремль мне надо, в Разрядный приказ, уведомить. Может, ратную силу бросят на огонь, - говорил Адашев, понимая, что Иван прав.
- За грехи наши наслал Господь пожарище - молиться забываем. Теперь надо думать о Кремнике, как его спасти.
Адашев и Пономарь поспешили в Кремль. В это время на колокольне Ивана Великого ударили в набат. Тотчас же отозвались другие колокольни Кремля: Благовещенского собора, храма Успения. Все звоны Даниил различал. Пошёл гулять набатный звон и за стенами Кремля, по всем монастырям, по всем церквям. Никогда и никто из москвитян не воспринимал колокольный набат как некое благо. Всегда колокола таким надрывным звоном возвещали бедствие. Это могло быть приближение свирепой бури, нашествие крымских или казанских татар. Всё это вселяло в горожан страх и ужас. Так и пожар, возникший в Китай-городе на торге, заледенил тысячи сердец. Предания о великих пожарах в Москве жили в каждом горожанине. Они не выветривались из памяти десятилетиями. Многие помнили пожары пятидесятилетней давности. В годы стояния великого князя Ивана Третьего.
И вот новая огненная напасть. Окажется ли она милосердной, погуляв в Китай-городе? Пока народ сбегался туда поглазеть, как пылают казённые гостиные дворы, подворья земель от Великого Новгорода до Нижнего Новгорода, монастыри, а их в Китае один к одному стоят четыре, и один из них, Никольский-греческий. Но вскоре зеваки разбежались по своим углам, улицам, переулкам. Пора было думать о спасении своего добра, своей жизни. К полудню пожар уничтожил почти все четыре монастыря Китай-города, и вот уже загорелись строения за Ильинскими воротами Китая. Отсюда огонь пошёл гулять к реке Яузе.
В Кремле набат выгнал всех служилых людей из приказов, всех иноков из монастырей. Только рынды стояли у царского дворца как истуканы. Кто помоложе, поднимался на крепостные стены, на колокольни, на звонницы, чтобы посмотреть на пожар, и никто не думал о том, что огненная стихия может достичь и Кремля, несмотря на высокие каменные стены, и огню здесь есть чем поживиться, потому как многие палаты князей и бояр, что жили в Кремле, были деревянными. И только князья-воеводы Андрей Курбский, Михаил Воротынский, Пётр Серебряный и Иван Шуйский, кои были в этот день в Кремле, были озабочены спасением от пожара кремлёвских святынь. Они уведомили царя о пожаре и попросили у него воли поднять на защиту Кремля всех воинов, всех служилых людей, всех ратников, бывших в Москве. Но царь Иван, прежде чем дать волю воеводам, поспешил с ними на колокольню Ивана Великого и, окинув взором пылающий Китай-город, испытал неведомый ему ранее страх. Он готов был бежать с колокольни, из Кремля, из Москвы куда угодно, лишь бы подальше от бушующей стихии. Но, собравшись с духом, он повелел послать гонца на Ходынское поле и привести в Кремль полк, который был приготовлен к отправке на береговую службу на Оку. А поскольку Даниил Адашев был в эти минуты при воеводах, ему и выпала доля мчаться на Ходынку.
Сам царь Иван, едва спустился с колокольни и увидел дворецкого Илью Мансурова, велел ему немедленно подготовить экипаж к отъезду. Того же потребовала от царя и его бабка, княгиня Анна Глинская.
- Ты, батюшка, сын мой, помоги и нам убраться из Москвы. Погибель нас скоро достигнет, если будем сидеть в Кремле.
И спустя какой-то час царь Иван, все его близкие и немногие придворные ускакали в каретах и верхами на Воробьёвы горы, где совсем недавно был построен загородный дворец, обнесённый высоким частоколом. Это была маленькая крепость. С её стен Москва была видна как на ладони. Царь Иван, примчавшись в воробьёвские палаты, сразу же поднялся на крепостную башню и уже оттуда взирал, как всё ширится над Москвой бушующий пожар. От неё в сторону Воробьёвых гор нескончаемой лентой тянулось воронье. Над городом, чуть не до самых облаков поднимались клубы дыма, и их относило на восход солнца.
Даниил Адашев скакал на Ходынское поле и думал об одном - о том, как отблагодарить спасителя своего Ивашку Пономаря. Передав царское повеление воеводе полка князю Юрию Пронскому, Адашев решил хоть на миг заскочить домой, благо по пути, посмотреть, как чувствуют себя матушка и гости. Там всё пока было спокойно. Домашние уже знали о пожаре, но считали, что он от них далеко и им вовсе не страшен. Даниил сказал, однако:
- Матушка, будь всё-таки настороже. Да дворню заставь следить за крышами. Огненные птицы могут залететь.
Захватив в поварне ломоть хлеба и кусок говядины, Даниил помчался в Кремль, дабы оповестить воевод, что полк ратников на подходе. Князь Андрей Курбский сказал ему:
- Теперь иди на колокольню и смотри зорко, куда огонь поползёт. Как повернёт в сторону Кремля, давай знать.
На колокольне Даниил увидел, что и без него тут есть наблюдатель. Удивился ему. Это был Ивашка Пономарь. Даниил спросил:
- Какая нелёгкая тебя сюда занесла?
- А я знал, что и ты придёшь, вот и поднялся. Мне хорошо с тобой.
- Так ведь пожар. Может, там, внизу ты кому-то нужен. Меня вот сам князь Андрей Курбский послал.
- Никому я не нужен. Братия моя молится Всевышнему, просит отвести беду, а я болтаюсь меж ними, словно лошадиный котяк в проруби.
- Зря себя коришь. Увидели бы тебя на торгу, какой ты есть. Низкий поклон тебе за то, что отвёл беду от меня.
- Спасибо, что не забыл. Да не забудь и то, что ранее обещал. Попечись о моей воле. Ох, как воли хочу!
- Истинно не забуду. Теперь уж, Ивашка, скажу одно: сама судьба нас сплетает воедино по жизни.
- Верно молвишь. Я с этой судьбой давно как с родной тётушкой беседую. Только она меня и слушает.
- И о чём же вы говорите друг другу?
- Это как-нибудь вдругорядь поведую. Ноне я тебе об ином скажу. Видишь, как пожар идёт? Всё на восход, на восход к Зарядью.
- Верно. И что же?
- А то, что не может он пойти к Неглинке или, хуже того, в Замоскворечье, на Арбат.
- Конечно, не должен.
- Стало быть, держать в узде его нужно.
- Пожар-то?
- Да, брат Даниил. Так мой покойный батюшка говорил. В узде всё можно удержать, даже огненную стихию.
- Не буду твоего покойного батюшку обижать, но скажу, что стихия любую узду порвёт.
- Так ведь я про пожар, Данилушка, а не про бурю или наводнение, скажем, весеннее. Ноне на торге я раньше тебя оказался и услышал то, чему верю. Были бы приставы наши позорче, не случился бы пожар в Китай-городе. Вот и вся недолга.
- Однако поведай, чему был свидетель.
- Боязно, Данилша. Языка можно лишиться. Тебе-то я верю, ты умолчишь. А вдруг другой кто услышит? Ой, лиха себе не желаю и лучше уж помолчу.
На кремлёвском дворе появился полк ратников, за которыми скакал на Ласточке Даниил. Вот они заполнили Соборную площадь. Воеводы собрали тысяцких, отдают им распоряжения. Некоторые слова долетают до Адашева и Пономаря. Суть их ясна: многие сейчас разбегутся по всем деревянным строениям, оседлают крыши, ежели возможно. Ко всем палатам, конюшням воду доставят. Следить за небом будут: как прилетит головня да упадёт на тесовую крышу, тут же гасить её станут.
Даниил подумал: "Давно бы пора поставить в Кремле каменные палаты. Сколько денег на пирах прожигают! Вон Грановитая палата красуется, храмы - им огонь не страшен". А сказанное Пономарём не давало покоя Даниилу. Он продолжал смотреть вниз, но спросил:
- Ваня, ты бы поведал мне, что услышал на торге. Я бы поразмышлял над тем в свободную минуту.
- Ладно уж, скажу. Сам маюсь, что несу... Ещё до того, как завязалась свара на торге, приехала туда карета, из неё вышли двое, стояли молча. А как загорелась ссора да пошли в дело кулаки, так некий господин в кармазинном кафтане и в куньей шапочке сказал кому-то, кто сидел в карете: "Вот ноне и быть пожару!" Я тем словам вначале цены не дал, пролетели они мимо ушей и пропали. А уж потом, когда пожар возник, слова проявились вновь. Я посмотрел в ту сторону, где видел барина в куньей шапке, да его и след простыл вместе с каретой.
- Что же происходит, Ивашка? Пожар-то умышленно был учинён? Сговор, очевидно, у кого-то был.
- О том и речь, брат Данилушка.
- А ты не знаешь того человека?
- Никогда не видел. Да он и стоял-то ко мне спиной.
- А карета какая, кони?
- Кони буланые, а карета... Таких много по Москве.
- Да, искать того человека бесполезно. А любопытно бы узнать, кто начал пожар.
- Як тому и поведал тебе, что нужно искать тех, кто поджоги чинит. Вот гляди, полыхает пожар в Заяузье, и там его никто не потушит. Разве что Господь ливнем зальёт. Нам же надо смотреть, чтобы в иных местах Москвы пожар не стал бушевать.
- Легко сказать! Какими силами его остановить? Где столько глаз взять?
- А всех москвитян царской волей поднять на ноги, чтобы каждый за своим подворьем смотрел.
- Так нет на то воли государевой.
- А где умные государевы мужи, почему не подскажут царю? Стоит только волю государеву донести до москвитян, и с огненной стихией можно будет сладить. Я по многим московским монастырям бегал с послушанием - а их в Москве тридцать, я счёт знаю, - и в каждом до сотни иноков, послушников, работных людей. Вот и митрополиту Макарию нужно подсказать о бережении Москвы. Иноки - большая сила, и слово царёво они исполнят.
- У тебя, Ивашка, всё так просто, а на деле...
В Китай-городе, ближе к самой Москве-реке, в этот миг взметнулось высоко в небо огромное пламя, увенчанное клубами дыма, полетели вверх обломки стен, кирпичи, балки и прогремел взрыв такой силы, что Даниилу и Иванку показалось, будто под ногами у них разваливается колокольня. Горячая волна воздуха достигла их и ударила в грудь, отшатнула от парапета, бросила на каменные плиты. Оба парня неестественно засмеялись. Страх всё-таки ожёг их сердца. Но они быстро справились с ним и поднялись, глянули туда, где стояла угловая Высокая башня в крепостной стене, и увидели только оседающую пыль, очаги пламени.
Знал Даниил, что в этой башне Разрядный приказ хранил порох - огромный запас в тысячи пудов. Чуть позже Даниил и Пономарь сбегают туда и увидят ужасную картину. Взрыв уничтожил не только башню, но и большую часть стены с той и другой стороны башни. Обломки стены и башни, кирпич, земля запрудили почти всю Москву-реку.
Стольный град после сильного взрыва был объят паникой. Тысячи москвитян покидали дома, уходили, убегали в сторону Замоскворечья. Повозки заполонили улицы, наплывные мосты от напора людской толпы тонули и держались на канатах чудом.
Наступил вечер, пожар не утихал. Пришла ночь, пожар стал бушевать ещё более свирепо. Багряное небо зловеще окутало всё пространство над городом, над дальними слободами и селениями. Языки пламени плясали, словно скопище огненных чертей. То рога над ними торчали, то длинные хвосты извивались. И пляска нечистой силы расширялась, казалось, поглотила всё Заяузье. Иван Пономарь будто видел, где что горит, и кричал:
- Глянь, глянь, Адаш, столбы-то над храмом Мартина Исповедника в Большой Гончарной слободе! Да вот и церковь Рождества Богородицы загорелась, что в Кожевенной слободе. Господи, помилуй Тверскую-Ямскую улицу!
- Чего это ты просишь у Спасителя?
- Так на Тверской-Ямской моя зоренька Даша в няньках обитает.
- Проси пуще, авось, сбережёт твою зореньку, - посоветовал Даниил.
Им было страшно стоять пред картиной великого разгула огненной стихии, и они прятали свой страх в ворохах слов. Всё-таки они были молоды, и им никогда не случалось очутиться лицом к лицу с таким бедствием. К тому же им показалось, что о них забыли. Да и кому о них помнить, если все были озабочены одним: как спасти имущество, себя, куда бежать, если пожарище осадит твой дом, твоё подворье. С колокольни, однако, было видно в красном свете, как по каменным мостовым Кремля бегают ратники, поднося воду к палатам. Но те, кто обитал в царских и боярских палатах, уже давно покинули Кремль и Москву.
- Как ты думаешь, Данилушка, где сейчас царь-батюшка?
- Видел я, как он в Воробьёвский дворец умчал и всех своих близких увёз. А здесь, должно быть, остался дядя его князь Юрий. Не любит он покидать Кремль. Словно стережёт его.
Далеко за полночь на колокольню поднялись два молодых ратника. Один из них, что был повыше и постарше, спросил:
- Ну как, стоит пожар аль движется?
- Пляшет по-дьявольски, - ответил шустрый Пономарь.
- Воля вам дана, идите отсюда. Так воевода князь Андрей велел.
- Куда идти-то? - спросил Пономарь.
- А это уж ваше дело.
Адашев давно уже страдал по дому, по близким, по Кате. Ивашка мучился от голода. С утренней трапезы и маковой росинки во рту не было. Даниил видел его мучения, сказал:
- Идём, Ивашка, на Сивцев Вражек.
- Так лучше в монастырь. Вот он, рядом.
- Никто там нас не ждёт. Да и брашно нам не приготовили.
По правде говоря, ни тому, ни другому не хотелось расставаться. И Пономарь согласился.
- От твоего приглашения, Данилушка, я не смею отказаться. Лишь бы полбой меня на твоём подворье накормили.
Арбат в эту ночь был заполнен народом, как не случалось в престольные праздники. Беда от арбатских улиц была ещё далеко, но все опасались, что и к ним прихлынет, и потому не спали. Все уже были озабочены тем, как подальше убежать от огненной стихии, все видели спасение за Москвой-рекой и уже приготовили узлы, уложили на повозки, у кого они имелись.
- Истинно Содом и Гоморра, Данилушка. За грехи наши идёт сожжение Москвы! - кричал на ухо Даниилу Ивашка. - Да то ли ещё будет!
- Многоречив ты больно, мой друг, - заметил Адашев строго, поворачивая с Арбата в Калошин переулок.