- Ежели в походы будешь брать, отчего не пойти. А на подворье я захирею. Сам знаешь, батюшка-воевода...
На званый пир, чествовать героев похода в Крым, собралось великое множество вельмож: князья, бояре, дворяне, думные дьяки, торговые гости. В Грановитой палате было тесно, но Даниила и его воевод привели в небольшой покой, и они ждали царя-батюшку там, как им велели. Царь Иван Васильевич пришёл с приближёнными. Не было среди них уже ни Алексея Адашева, ни священника Сильвестра, ни дьяка Ивана Выродкова, ни сочинителя Ивана Пересветова. За ним вошли в покой Афанасий Вяземский, Василий Грязной, Фёдор Ловчиков, Григорий Скуратов-Бельский и Алексей Басманов.
- Вижу моих героев! - подняв руки, сказал Иван Васильевич. - Пора и чествовать вас.
Царь повёл героев и свиту в трапезный зал Грановитой палаты, поднялся на тронное место. Гул в зале стих, и Иван Васильевич сказал своё слово:
- Ноне мы чествуем героев, которые достигли Крымского юрта и прокатились по нему на двести вёрст, словно Божия колесница с громом небесным. Там покорены две крепости, освобождены три тысячи русичей, побито больше десяти тысяч ордынцев. Там взяты в полон семьдесят мурз и князьков.
Мы захватили два турецких корабля, но с честью вернули султану. Опалил гром небесный и самого хана Девлетку. Тысячи пищалей стреляли в упор под Монастырским островом, он бежал, страхом поверженный. Вот они, герои, возглавившие царское войско. Хвала героям! Хвала!
- Хвала! Хвала! Хвала! - прокатилось по залу.
Когда стало тихо, Иван Васильевич добавил:
- Я награждаю воевод-героев золотыми, тысяцких, сотских и воинов - серебром.
В это время к каждому из воевод подошли по два дьяка из царской казны. Из кожаных кис они ссыпали золото на блюдо, звенели им и вручали воеводам.
Начался пир. Это было великое пиршество, какие до Ивана Грозного никто из великих князей не устраивал. Только одних блюд с кушаньем было сорок перемен на каждого гостя. А за стенами Грановитой палаты, по всей Москве трезвонили колокола. Русичи знали, по какому поводу раздавались над стольным градом божественные звоны. Они гордились и радовались, что эти звоны устроены в честь их сыновей.
Во время трапезы царь Иван Васильевич подозвал к себе Адашева, подал ему кубок.
- Пей! Сидишь, как красна девица, - сказал он строго.
- И выпил бы, да горько, оттого и не пью, царь-батюшка. Братец Алёша болен.
- Знаю. Сам виноват. Ввязался в свару с моим ласковым слугой Афанасьюшкой. И тебе не следовало бы встревать в их спор. Он давний. Все вы, воеводы Адашевы, на рожон лезете.
- Прости, государь, что поведал свою печаль. - Даниил выпил кубок хмельного, поклонился царю и ушёл на своё место.
Даниил сидел рядом с князем Михаилом Воротынским, и тот тихо сказал Адашеву:
- Напрасно ты вёл речи с государем об Алёше. Мрачен он стал.
- Вижу, батюшка-воевода. Да жалко братца, вот и излил боль.
На пиру уже бушевали страсти. Многие вельможи, захмелев, поднимались с мест, шли с кубками к царю, говорили Ивану Васильевичу здравицы и вновь пили. Кое-кого слуги уже выводили под руки, а то и выволакивали. Царь же лишь медовой сыты выпил. Он зорко осматривал зал и увидел, что воевода Адашев и его побратимы ушли. Озлился: как это так, он, царь, сидит, а этот "герой" увёл свою свору! "Ой, Адаш, с огнём играешь", - подумал Иван Грозный и принялся вспоминать все "обиды", нанесённые ему гордецами Адашевыми.
Позже желчь обиды станет пучиться, как на дрожжах. Царь Иван Васильевич напишет князю Андрею Курбскому письмо, пропитанное желчью, и будут в нём об Алексее и о других Адашевых такие горькие слова: "До того же времени бывшему собаке Алексею, вашему начальнику в нашего царствия дворе, в юности нашей не вели, каким обычаем из батожников водворившемуся, видевшие и тако взяв сего от гноища и учиних с вельможами, чающе от него прямые службы". Иван Васильевич старался уязвить противника, называя руководителя Избранной рады "собакой", "изменником" и "батожником", взятым из "гноища".
Но были сказаны об Алексее и другие слова: "Личность эта, может быть, и менее талантливая, чем некоторые из современных ему политических дельцов, сияет таким ярким светом доброты и непорочности, является таким образцом филантропа и гуманиста XVI века, что нетрудно понять обаяние её на всё окружающее... и был он общей вещи зело полезен, и отчасти, в некоторых нравах, ангелам подобен".
У Степана по дороге из Кремля, когда воеводы ехали к Адашевым, возник вопрос к Даниилу:
- Ты бы нам поведал, побратим, за что на тебя царь гневом сверкнул?
Даниил был в подавленном состоянии. Сказанное царём не предвещало ничего хорошего ни Алексею, ни ему.
- Не знаю, что и ответить, Стёпа, - отозвался Даниил. - По-моему, этот гнев копится в государе с давних времён. На батюшку он его затаил за сказанную правду. А там как знать, други...
Мало-помалу в доме Адашевых всё, казалось бы, вошло в прежнее русло. Алексей поправился и вновь готов был идти на службу в Кремль, но во Дворцовом приказе, зная о выздоровлении Алексея, не спешили вызывать его к делам. Даниил тоже прозябал дома, и лишь в декабре, когда в Москву прискакал гонец с вестью о том, что на челобитье к царю идут с Днепра черкасские атаманы, воеводу вызвали в Кремль и глава Разрядного приказа князь Михаил Воротынский сказал ему:
- Ты, воевода Даниил, знатен на Днепре, потому велим тебе встретить и почествовать черкасских атаманов, выслушать и донести до нас их желания.
"Желания" черкасских атаманов были интересны для Русского государства. Просили они считать их Черкасскую землю русской и помогать казакам в защите её от внешних врагов. Ещё просили передать в их собственность все струги, что остались от похода в Крым.
- Придёт час, и мы пойдём на них воевать Крымский юрт, - заверили атаманы.
- Дай вам Бог удачи. Да не забудьте мой совет: ходите на крымчаков по ночам. Трепещут они перед ночными налётами.
Исполнив попечение о черкасских атаманах, Даниил вновь оказался не у дел. Почти всю весну он маялся от безделья и, если бы не Тарх, не Оля, а ещё и Антон, сбежал бы из Москвы в Борисоглебское. Правда, с Тархом у Даниила отношения складывались после похода в Крым совсем не так, как он того желал. Тарх вовсе отдалился от отца, но в любой час пребывания Алексея дома тянулся к нему. И Алексей не жалел для него времени. Они проводили его по-разному, но чаще всего в учении. С помощью дяди Тарх научился бегло читать, быстро писать, считать. А в последнее время дядя и племянник увлеклись историей. Всё это было хорошо, считал Даниил, но ему хотелось видеть сына сильным, выносливым и умелым в военном деле. Желание Даниила было простым и понятным: испокон веку на Руси каждый второй мужчина был воином. Даниил подарил сыну прекрасную саблю дамасской стали, добытую в Крыму, кольчугу из серебряных и стальных пластин, червлёный щит - всё, чтобы заинтересовать сына учиться владеть оружием, доспехами. Тарх исполнял волю отца неохотно. Когда они уезжали верхом в рощу на берегу Москвы-реки, чтобы провести там час-другой в постижении тайн сабельного боя, Тарх говорил отцу:
- Батюшка, мой дядя Алексей тоже не владеет саблей, и ему это не нужно. И мне не нужно. Я пойду служить в приказ.
Даниил не сердился на сына. Он ведь ничего не дал ему, чтобы пробудить интерес к военной службе, к оружию. Они возвращались с прогулки ни с чем и недовольные друг другом.
Зато время, проведённое с Олей, скрадывало недовольство Даниила сыном. Она была огневая девочка, и ей больше, чем Тарху, хотелось делать то, чем занимаются мужчины. Она желала скакать на коне, и Даниил учил её этому. Стрельбе из лука её обучал Антон. Они уходили на задний двор и там пускали стрелы в стену сеновала. Потом Даниил, Оля и Антон шли в рощу на берегу Москвы-реки, и Оля с Антоном стреляли в сорок и ворон. Даниил и не заметил, как Оля привязалась к Антону, и он учил её татарской речи. А однажды Даниил увидел, как Антон рисовал портрет Оли. Под его рукой десятилетняя девочка получилась живой, задорной и очень милой.
- Тебе бы образы святых писать, Антоша, - сказал Даниил.
- Да нет, батюшка-воевода, меня тянет живые лики писать.
Мирная, тихая жизнь уже начала обволакивать Даниила ленью. Но, как всегда, с наступлением весны Москва становилась особенно деятельной. Был нарушен покой и в доме Адашевых. Братьям велено было выехать в Ливонию, где начинались военные действия. Позже Даниил узнал, что Алексей сам напросился в поход под Феллин, и его поставили третьим воеводой большого полка, где первым был князь Иван Мстиславский, а вторым - Михаил Морозов.
Даниил был назначен воеводой наряда артиллерии в большой полк князя Андрея Курбского. Даниилу было приятно встретиться с князем Андреем. Рать Курбского готовилась к штурму Феллина (Вильнуса). Даниил хорошо помог князю Курбскому, когда его полки пошли на приступ. Он разбил из пушек двое ворот, куда и хлынули русские ратники. В эти же часы подоспел на помощь князю Андрею Курбскому князь Иван Мстиславский. Их полки ворвались в Феллин в один час. Немцам эта крепость казалась неприступной. Её обороняли рыцари бывшего магистра Ливонского ордена Фюрстенберга. Однако в последние часы перед приступом Фюрстенберг сумел вывести главные силы рыцарей из Феллина. Когда взяли крепость, князь Андрей Курбский досадовал:
- Какой раз этот Фюрстенберг убегает от нас.
- Догоним, князь-батюшка, - с жаром сказал Даниил.
- Я тебе верю.
Курбский был умнейший человек, как считал Даниил, и с ним было легко и приятно исполнять даже такие тяжёлые дела, как война.
Рать Курбского начала преследовать рыцарей Фюрстенберга и догнала их. Немцы не ожидали такого стремительного преследования. А ведомые князем Курбским полки, несмотря на приближающуюся ночь, пошли в сечу. Сам князь Курбский был в рядах ратников. Немцы вначале сопротивлялись, но, когда совсем стемнело, в панике побежали прочь.
30 августа 1560 года воеводы князья Андрей Курбский и Иван Мстиславский отправили в Москву гонца с вестью о взятии Феллина. Не прошло и нескольких суток, как из Москвы примчал вестник с приказом оставить в Вильяне - так по-новому был назван Феллин - воеводами окольничих Алексея и Даниила Адашевых. Получив повеление царя, братья задумались и поняли, что они уже в опале.
- Растолкуй мне, Алёша, с чего бы такая немилость к нам?
- Эх, братец Данилушка, я знаю, почему на нас легла опала. Да что с того, тут ничем беде не поможешь.
- Но пойми, Алёша, когда знаешь беду, всегда легче с нею справиться.
- Не будет легче. Русь проваливается во мрак и во зло. И не только нам страдать от насилия. Скоро десятки тысяч русичей станут мучиться от беззакония. Они будут охвачены ужасом, и тысячи из них сложат головы на плахе.
- Алёша, братец, откуда у тебя такие ужасные предчувствия?
- Наверное, из мира провидения. Наступает миг, час, день, когда каждый человек становится провидцем. Вот и мой час пришёл.
Братья стояли в зале у окна городской управы. Тут же были князья Курбский и Мстиславский. Увидев расстроенных братьев, князь Курбский попробовал утешить их:
- Господи, Алёша, Даниил, да это же хорошо, что поживёте вдали от Москвы: там всё завистью пропитано.
Но слова поддержки мало утешили братьев. Им следовало браться за дела в полуразрушенном городе. Даниил подумал о Тархе, которому сейчас не хватает дяди Алексея, как и Алексею - Тарха.
- Надо бы мне сына привезти в Вильян. То-то вместе знатно будет!
- Нет, Данилушка, не тешь себя надеждой, что нас ждёт сладкая жизнь. Мы будем глубже увязать в болоте.
Слова Алексея, как и многое другое, сказанное им ранее, были пророческими. Братья заступили на воеводство в сентябре шестидесятого года, а в начале октября, меньше чем через месяц, Алексею Адашеву велено было выехать в Юрьев. Четвёртый воевода князя Мстиславского Осип Полев, которого тоже оставляли в Вильяне воеводой, счёл себя обиженным Алексеем Адашевым и написал на него царю Ивану Грозному донос.
А в это же время случилось поистине трагическое событие в жизни Ивана Васильевича, в русской действительности. 7 августа 1560 года скончалась царица Анастасия Романова, и это настолько нарушило нормальное течение жизни царя, что он начал зверствовать. Он окончательно избавился от влияния Избранной рады и ополчился на своих бывших любимцев. Он изгнал священника Сильвестра, отторг от Кремля сочинителя Ивана Пересветова, велел заключить под стражу Алексея Адашева по прибытии его в Юрьев.
Спустя три дня после отъезда Алексея в Юрьев Даниилу Адашеву была вручена отписка Поместного приказа. В ней говорилось, что все имения Адашевых в Костромской земле, в том числе село Борисоглебское, слобода Бошарово и пятьдесят пять деревенек, отписаны на имя государя.
Прочитав эту отписку, Даниил передал все бразды воеводского правления Осипу Полеву и помчался в Юрьев со своим стременным Ипатом. Пять дней они провели в пути и лишь на шестой день увидели крепостные башни бывшего Дерпта, которые штурмовали три с лишним года назад. В Юрьеве Даниил поспешил в замок, где располагался воевода Михаил Морозов. По службе он был ниже Даниила Адашева, принял его почтительно, но, когда узнал, с чем прискакал Даниил, твердо сказал:
- Ты меня, Даниил Фёдорович, не казни, брат твой волею государя арестован, и я не могу допустить тебя к нему.
- Но за что арестован?! - воскликнул ошеломлённый Даниил.
- Не знаю, братец, такова воля Ивана Васильевича Грозного, и не нам с тобой супротивничать ему.
- Ладно, он арестован, однако это недоразумение. И кто, наконец, узнает о том, что я поговорю с братом?
- Узнают, Даниил Фёдорович. Тут ноне кругом уши и глаза. Ты, дорогой, поезжай лучше к царю-батюшке. Он добр к тебе, герою державы, и к брату твоему проявит милость.
- Но в чём его обвиняют, за что пал гнев царя на его голову?
- И того не знаю, сердешный. Ты нынче переночуй у меня, а завтра чуть свет спеши в стольный град. Дам тебе десяток воинов, тёплый возок - вот и всё, чем могу тебе помочь.
- Воинов-то зачем?
- А в лесах и по дорогам ватажки вражьи шастают. - Морозов, похоже, страдал, что не может помочь чем-либо славному воеводе.
Как ни рвался Даниил увидеть Алексея, он понял, что настаивать на милости воеводы бесполезно: воля царя для него превыше всего. Он переночевал у Морозова и рано утром, сопровождаемый десятью воинами, выехал в Москву.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ
СКЛОНИТЕ ГОЛОВЫ
В пути у Даниила было время подумать над теми переменами, которые наступили в державе после смерти царицы Анастасии. "Господи, словно страшная буря налетела невесть откуда и всё взметнула в душе государя. Как мог он своего любимца, самого честного и преданного служилого человека, стоящего при нём уже почти двадцать лет, засадить в тюрьму? - сетовал Даниил. - Кто перевернул его многомудрый ум в нрав свирепый? Кто сделал его палачом в своём государстве?" - ярился он.
И вставали перед его взором лица всё тех же ползучих гадов Афанасия Вяземского, Васюка Грязного, Фёдора Ловчикова, отравивших царя ядом подозрительности и ненависти. "Как он был добр, как доступен всем, пока стояла при нём Избранная рада. Нет, это не смерть царицы изменила нрав государя, это ядовитая паутина опутала его, и он готов бы из неё вырваться и быть прежним человеколюбивым царём, да не сможет. Не сможет, ежели не помочь ему".
И Даниил уже решил для себя, что, приехав в Москву, он не только будет просить государя о милости к брату, но и откроет ему лица тех, кто его ноне окружает. Он уже немало знал об их деяниях, гибельных для Русского государства, но пока был озабочен главным - спасением брата. Даниил перебрал всех именитых вельмож, которые хорошо знали Алексея, ценили его как государственного мужа. Он сразу же пойдёт на поклон к главе Разрядного приказа князю Михаилу Воротынскому. Тот всегда ставил светлую голову Алексея превыше других. Сожалел Даниил о том, что князь Андрей Курбский далеко от Москвы: у него с Алексеем была глубокая мужская дружба. Даниил не ошибался. Позже князь Андрей Курбский напишет об Алексее Адашеве самые тёплые и проникновенные слова.
Перебирая в памяти имена и фамилии знатных вельмож, стоявших близко к Ивану Грозному в пору Избранной рады, Даниил, однако, сомневался, что ему удастся со всеми встретиться, поговорить, убедить их принять участие в судьбе их единомышленника. Наверное, считал Даниил, и они виновны в кончине царицы Анастасии. В горести Иван Грозный кричал: "Зачем вы разлучили меня с моей женой? Ежели бы у меня не отняли юницы моей, боярских жертв не было бы!"
Иногда, уставший от душевной маеты, Даниил покидал возок и скакал рядом с Ипатом или с воинами, сопровождавшими его. И уходила из груди боль, дышалось легче. Октябрь в этом году выдался не дождливый, и потому скакать было приятно. Даниил забывал порой, по какой жестокой нужде он едет в Москву, и ему казалось, что он опять в военном походе и рядом с ним верный и отважный Ипат. Как-то, глянув на него, Даниил подумал, что придёт роковой час, когда царь занесёт и над ним, младшим Адашевым, свой топор. Может, он успеет отправить Ипата на Днепр, чтобы тот нашёл там своё место близ Олеси. Видел Даниил однажды, каким ласковым и влюблённым взглядом он смотрел на неё. Знать, запала ему в душу славная казачка. "Может, слюбятся, сынка моего вырастят", - лелеял мечту Даниил.
В конце октября Даниил прискакал в Москву. Появился вместе с ратниками на Сивцевом Вражке. Отдав воинов на попечение Ипата и Антона, Даниил тяжёлым шагом направился в палаты, неся на своих плечах непомерное горе, которое в какое-то мгновение ляжет на плечи всех домашних, а прежде всего на плечи матушки Ульяны, всю жизнь не чаявшей души в своём Алёше. Войдя в покои и представ перед всей семьёй, Даниил попытался сбросить с лица маску глубокой печали. Ему это не удалось, и мать первая спросила:
- Данилушка, с какой бедой ты примчал нежданно-негаданно? Уж не с Алёшей ли что случилось? Да говори же, родимый!
Даниил не нашёл в себе мужества играть в прятки. Он склонил голову и, чтобы не напугать смертельно кого-нибудь, тихо сказал:
- Алёша приболел, и у него по службе неприятности. - Даниил подошёл к матери, обнял её, поцеловал в щёку. Добавил: - А других новостей у меня и нету. - Он посмотрел на Анастасию, на Анну, подошёл к Тарху и Оле, обнял их, спросил: - Вы-то как тут?
Мать уже плакала и сквозь слёзы проговорила:
- Ох, Данилушка, горестной правды, ежели ведаешь её, ты нам не скажешь. Однако я скажу: царь-батюшка опалил Алёшу гневом и опалой, и ты сам знаешь, что за этим стоит. С амвона Успенского собора царь-батюшка сказал на всю державу, что его вьюница стала жертвой любви и печали, а кто тот прелюбодей, вам, дескать, всем ведомо.
Даниил опустился на скамью, обитую зелёным бархатом, покачал головой, признался:
- Думал я смягчить вашу боль, да где уж. Посадили Алёшу в Юрьеве под стражу, и меня к нему даже не пустили. Вот и примчал я в Москву искать правды: за что безвинного запрятали в каземат крепости? Как можно винить человека за то, что кто-то его любил! Настенушка, скажи матушке, что супруг свой всегда был верен тебе, любил лишь тебя.
Анастасия подошла к Ульяне, обняла её.