- А они наверно украшали бы теперь благочестивого епископа Бранкассиса или кардинала Коссу, если бы ты не был столь дальновиден, славный мой Матиас, - усмехнулась она.
Выбрав из шкатулки увесистую золотую цепь, украшенную каменьями, пряжку на шляпу и кольцо с сапфиром, она вышла из тайника, а сияющий от счастья Матиас снова замкнул его.
На следующее утро Ружена с Анной, при содействии Иитки, занялись укладкой предназначавшегося Светомиру чемодана, который они набили бельем, платьем из запасов покойного барона и разными безделками. Остальная часть дня прошла весело в разговорах и планах на будущее, когда Светомир вернется героем.
После ужина, поданного ранее обыкновенного, Анна увела брата, чтобы передать ему подарки Ружены, а молодая хозяйка повела Светомира в свою комнату, где его ожидала приятная неожиданность.
Счастливый и тронутый вниманием, рассматривал он вооружение, платье, драгоценности и тяжелые переметные сумы, которые снимали с него всякую заботу о средствах к существованию; опустившись затем на колени, он благоговейно прижал к губам руку Ружены.
- Как мне отблагодарить за великодушие, с которым ты пришла мне на помощь, окружая меня довольством и облегчая мне жизненный путь! - прошептал он со слезами на глазах.
- Поступая во всех случаях жизни согласно повелениям Господним и законам чести! Оба мы с тобой сироты и, если Бог благословил меня богатством, я счастлива, что могу помочь в трудную минуту другу и товарищу детства. Я не хочу, чтобы ты, Светомир, оказался хуже других, а я знаю, что люди станут больше уважать тебя, если ты будешь наряднее одет, а в кармане будет туго набитый кошелек.
- Клянусь, что я буду тебя достоин! Твой светлый образ будет мне путеводной звездой, воспоминание о тебе - последней мыслью, если мне суждено погибнуть в бою. Каждый день я стану молиться за твое и Вока счастье, чтобы Бог благословил ваш союз.
Ружена задумчиво слушала его, но при последних словах улыбнулась и, придвинув кресло, указала на него Светомиру.
- Что ты болтаешь? Тебе известно, не хуже меня, что наш брак совершится не по любви, а по семейным соображениям.
Не то досада, не то насмешка слышалась в ее голосе.
- Вок меня не любит, да и я к нему ничего не питаю. Говорят, любовь - дар божественный, ниспосылаемый нам Господом; но до сегодня ни один мужчина не внушал мне ее и я сильно сомневаюсь, чтобы Вок пробудил это чувство во мне.
- Отчего? Вок красив, обаятелен и рыцарски благороден, а что он полюбит, в том не может быть и тени сомнения. Да кто же может спокойно глядеть на тебя и не восхищаться?! Особенно он, которому ты будешь принадлежать. И как ему не гордиться тобой и не влюбиться, когда во всей Праге не найти женщины, которая могла бы поспорить с тобой!
Ружена захохотала. Положим, она знала, что красива, но, по свойственной ей наивности и скромности, ей и в голову не приходило кичиться этим даром небесным. Теперь ее забавляло то страстное обожание, которое слышалось в словах и светилось во взгляде ее друга детства.
Она положила обе свои руки на плечи юноше и лукаво заглянула ему в лицо.
- Та, та, та! Уж и ты не влюбился ли в меня, что поешь мне такие гимны? - насмешливо спросила она.
- Не смейся надо мной, Ружена! Куда такому бедняку, как я, поднимать на тебя глаза, - ответил ей Светомир, краснея.
- Не потому, что ты беден, а потому, что подобная любовь была бы для тебя тяжелым бременем и помехой в жизни!.. Да, к счастью, ничего этого и нет, - заметила Ружена, становясь серьёзной. - Сбереги для меня, Светомир, привязанность брата, как и я останусь тебе преданной сестрой. Помни, что у тебя здесь есть испытанный друг, к которому ты можешь обращаться в трудную минуту, и всегда найдешь у него утешение, добрый совет, а если понадобится, то и материальную помощь. Но если, через несколько лет, ты приедешь повидаться со мной, и сердце твое будет свободно, всмотрись хорошенько в Анну, милую подругу нашего детства, и, может быть, ты примешь из моих рук ее в невесты.
Юноша был поражен, смешался и некоторое время молчал.
- Все, что исходит от тебя, сулит мне счастье, - сказал он, наконец, решительно. - Если я вернусь в Прагу, то постараюсь полюбить ту, которую ты мне прочишь в жены.
- Будем надеяться, что будущее обоим нам даст счастье. А теперь иди отдыхать, тебе на завтра предстоит длинный путь. На прощание, перед долгой разлукой, обними меня, как делал это прежде, когда мы были детьми, - закончила взволнованная Ружена, целуя его.
Наутро путники уехали. Светомир молодцевато вскочил на чудного коня, которого подвел ему Матиас, попробовал его на дворе, и остался очень доволен. При прощанье он испытующе взглянул на Анну и нашел ее на самом деле красивой; хотя, конечно, до Ружены ей было далеко.
Из того же самого окна, откуда Ружена и Анна заметили приближение всадников, провожали они теперь своих гостей долгим, прощальным взглядом, пока те не скрылись вдали.
Анна молча принялась за работу, а Ружена взяла было свой молитвенник, но не читала, а украдкой наблюдала за грустившей подругой, которая работала рассеянно, утирая набегавшие слезы.
- О чем ты плачешь, Анна? Ведь брат твой скоро вернется, - неожиданно спросила Ружена.
Анна вздрогнула.
- Я все-таки боюсь за Янека, - дороги не совсем безопасны, - в смущении ответила она.
Ружена нагнулась и ласково потянула ее за ухо.
- И тебе не стыдно лгать? Пан Ян не повинен в твоих слезах, которые льются у тебя из-за разлуки с Светомиром! Я уж давно замечаю, что он тебе нравится, но он готовился к пострижению, и потому об этом не стоило и разговаривать. А теперь другое дело, он - воин и, когда вернется домой, то почему бы ему и не полюбить такую красивую девушку, как ты? Я тебе дам приданое и вы поженитесь.
- Ах! Не говори, Ружена! - вспыхнула Анна. - Когда Светомир вернется героем, здесь найдется немало красивых и богатых девушек, которые его полюбят; а меня он даже и не заметит. К тому же ты прекрасно знаешь, что он любит тебя!
- Ревнивая! Да ведь я же тогда буду замужем за Воком, и на что Светомиру такая любовь? Я не Мадонна, чтобы люди довольствовались молчаливым обожанием меня. Берегись сама, чтобы какой-нибудь богатый пан в Праге не посватался к прекрасной Анне из Троцнова, тогда бедняга Светомир останется не причем!
- Это не опасно! Светомир слишком хорош собой и добр, чтобы его забыть. Но неужели он тебе не нравится? Или ты находишь, что Вок красивее? Он ведь гордый и заносчивый; а когда рассердится, глаза у него такие злые, пронизывающие, точно шпаги. - Б-р-р-р! Я боюсь его! А тебе не страшно быть его женой?
Ружена откинула на спинку кресла свою красивую головку, закрыла глаза и задумалась. Как в панораме, принеслась перед ней вся ее жизнь в доме Вальдштейнов и в памяти ее воскресли отношение к жениху.
Полного согласия, близости и нежности между ней и Воком не было и в помине. Сперва разница лет, затем характер юноши постоянно отдаляли их друг от друга. Он был добр, внимателен к своей маленькой невесте, засыпал ее подарками и даже играл с нею; но ребенок чувствовал, что он снисходил к этим играм, что они ему скучны и что он не такой товарищ, как Светомир.
Затем обстоятельства разлучали их на целые месяцы, и теперь, вот уж почти два года, как они не видались. Но воспоминание о женихе ее не трогало, и она нимало не стремилась его увидать.
После некоторого молчания, она выпрямилась.
- Знаешь, Анна? Вока я не боюсь, но я не люблю его, также, как и Светомира! Один чересчур сладок, как ты сказала, слишком херувим; другой чересчур легкомыслен и незначителен. Я не могу тебе этого объяснить, но, словом, тому и другому чего-то не хватает, чтобы явиться тем человеком, которого я полюбила бы.
- Боже мой! Да чего ж тебе надо, какой недосягаемый идеал создала ты себе? - удивленно возмутилась Анна.
- Я ничего себе не создавала. Такой человек, о каком мечтаю я, существует. Впервые увидала я его очень давно, но память о нем неизгладима.
- Да кто же он такой? Ты никогда не говорила прежде о нем, - любопытствовала Анна.
- Кто он, я не знаю и даже знать этого не хочу. К чему? Я только сравниваю его с другими и каждый раз вынуждена признать, что никто не может соперничать с ним - воплощением рыцарства, мужества, доброты и, вместе с тем, высокого ума.
- Да где же ты видела такое совершенство? - полусмеясь, недоверчиво допрашивала Анна.
- Я видела его всего дважды в моей жизни. В первый раз - в тот ужасный день, когда я узнала о смерти моего отца. Мистр Ян Гус проездом был здесь, в замке, и этот неизвестный пан ему сопутствовал. На другое утро, перед отправлением в путь, они оба выразили мне свои соболезнование по поводу понесенной мною тяжкой утраты. Мистр Ян долго, как родной, утешал меня, а тот только сказал: "бедный ребенок" и ласково погладил меня по голове; но я никогда не забуду ни взгляда, ни звука его голоса. С той поры образ его врезался мне в память.
- А каков он с виду?
- Он высокого роста, худощав, с черной бородкой и большими черными глазами. Да он не наружно только прекрасен, в нем все обаятельно: и взгляд его, глубокий, жгучий, ласкающий, и улыбка, пленяющая, чарующая!.. Второй раз - это было накануне нашего отъезда из Праги, когда мы были там в последний раз. Я стояла у окна и видела его верхом на коне, проезжавшим по улице с несколькими панами. Он ехал, должно быть, на какой-нибудь праздник, так как на нем был лиловый бархатный наряд, и среди прочих, он казался не то принцем, не то королем. Он оживленно разговаривал и смеялся, и веселость делала его вдвойне привлекательным. Мне кажется, что если он захочет, то непременно должен очаровывать окружающих; да и все его спутники казались под его обаянием и слушали его с восхищением. Всадники скоро проехали, но воспоминание о прекрасном незнакомце снова ожило во мне.
- Но надо же узнать, кто он! Может быть, в замке еще помнят, с кем приезжал тогда Гус?
- Нет! Не хочу я ни искать, ни узнавать, кто он, - нетерпеливо перебила ее Ружена. - Я сказала тебе, что это - видение, грёза, и так пусть она и останется. Я не желаю разочаровываться. А вдруг мне скажут, что он женат и что у него семеро детей, или что он не рыцарь, а какой-нибудь богатый суконщик или пряничник?.. Фу! - рассмеялась Ружена над своими собственными измышлениями.
Глава 9
По возвращении своем из Силезии, Вацлав остановился на Кутной горе, и уже около трех месяцев жил там со своим двором. Король любил этот промышленный город, да и местное население всегда выражало ему неизменную верность.
Было 17 января 1409 г. День выдался холодный, и снег валил крупными хлопьями.
В большой зале королевского дворца, где находился в ту минуту сам августейший хозяин, царила приятная теплота, и все роскошное убранство дышало спокойствием и уютностью. Стены и потолок обшиты были темным дубом, высокие стрельчатые окна были с разноцветными стеклами, но в данную минуту их закрывали тяжелые занавеси, равно как и двери; в большом камине, из серого мрамора, пылал яркий огонь, а неподалеку, у стола, сидели два человека и играли в кости.
В большом кресле с высокой спинкой, украшенной вышитым королевским гербом, сидел сам Вацлав. Он был чем-то озабочен и, облокотясь на стол, рассеянно отпивал глотками из золотого кубка, стоявшего рядом.
Король был человек лет сорока восьми, высокого роста и плотно сложенный. Как и его брат, Сигизмунд, он был красив, но тяжелые заботы царствования, в связи с излишествами, которым он предавался (поговаривали, что король отравлен) преждевременно его состарили и покрыли его лицо морщинами. Тем не менее, несмотря на портившие его красноватый цвет лица и одутловатость щек, в общем, наружность Вацлава была привлекательна; врожденная доброта и откровенность проглядывали во взгляде и улыбке, пока винные пары не туманили его усталого взора, пережитые жизненные испытания не искажали его рот горькой усмешкой, а припадок безумного гнева, страшного для окружающих, не отнимал от него самообладания и не гасил в нем сознание собственного достоинства.
Против него, на складном стуле, сидел Вок Вальдштейн, тоже казавшийся угрюмым и игравший молча. Вдруг король выпрямился, встряхнул головой, словно желая отогнать докучные мысли, и, отхлебнув вина, пристально взглянул на нахмуренное лицо своего молчаливого партнера.
Граф был его любимцем и Вацлав не только хранил благодарную память о том мужестве и ловкости, с какими он содействовал его бегству из Вены, но и вообще ему нравилось общество молодого графа.
Предприимчивый и смелый, большой поклонник женщин, и любитель разных похождений, Вок умел, как никто, развлекать и забавлять короля, рассказывая самые невозможные истории или такие игривые анекдоты, что темные тучи на челе Вацлава расходились и сменялись веселым настроением и громкими раскатами смеха. С королем юноша говорил и держал себе свободно и безнаказанно позволял себе смелое слово, или даже подчас дерзости, которые дорого стоили бы всякому другому.
Упорное молчание его давало понять королю, что он злится, а старание, с которым тот избегал смотреть на него, указывало, что гнев Вока направлен ни более, ни менее, как на его августейшую особу.
По свойственному ему добродушию, Вацлав стал перебирать в уме, не оплошал ли он как-нибудь по отношению к своему баловню, но ничего припомнить не мог.
- Что с тобой, Вокса? Ты сегодня нем, как рыба, и зол, как змея, которой наступили на хвост.
- Ничего, государь! Я собираюсь испросить у вашего величества отпуск на несколько недель для устройства семейных дел, требующих моего немедленного присутствия, - холодно-почтительно ответил Вок.
Вацлав недоверчиво взглянул на него, потом положил обратно на стол рожок с костями, который держал в руках, и полусердито, полушутливо сказал:
- Что за пустяки ты болтаешь! Никакого дела тебе устраивать не приходится, но я вижу, что ты смеешь на меня сердиться. Ну, исповедывайся, чего тебе надо? Может быть, я случайно забыл исполнить какое-нибудь свое обещание?
- Нет, государь! Среди стольких обещаний, данных и не сдержанных вашим величеством, я мог бы запутаться и не сумел бы указать, какое именно вам угодно теперь вспомнить. Нет, я просто боюсь оставаться здесь и хотел бы уехать.
- Боишься? Ты словно смеешься надо мной! Так я приказываю тебе сказать немедленно, на что ты зол и чего боишься.
- Боюсь быть сожженным заживо и поданным немцам на жаркое.
Король залился долгим смехом.
- А! Вон откуда ветер дует! Несколько резкое слово, сказанное Гусу и Иерониму, испортило тебе настроение духа. Не глупи, милый Вок! Какое тебе дело до того, что я говорю депутациям, которые надоедают мне своими пустыми препирательствами.
- Какое дело мне? Да вы, государь, забываете, что я - чех и не могу оставаться равнодушным, когда мой король грозит сжечь двух моих друзей и не желает признавать прав моего народа, который, между тем, всегда был верным и преданным слугой его трона.
С жаром принялся молодой граф убеждать короля и доказывать ему, насколько правы чехи, требуя себе первое место в собственном отечестве, и насколько естественно, что они возмущены нынешним несправедливым положением вещей. Король без гнева, внимательно выслушал страстную отповедь своего любимца.
- Во всяком случае, если я нерадив к правам чехов, то они не дремлют, защищая их, - добродушно усмехнулся Вацлав. - После этого злополучного приема я точно в осадном положении. Лобковиц, лишь только меня завидит, жужжит мне в уши, как шмель, и засыпает меня убедительнейшими доказательствами, что он прав, а немцы - нет; королева проливает фонтаны слез о том, что духовник болен по моей вине; даже ты грубишь мне и грозишь, что уедешь от меня. Дошло до того, что аббат Солон и члены французского посольства стараются меня уверить, что моя обязанность дать три голоса чехам. Ясно, что я не могу уже дольше жить спокойно, пока не решу этого дела. А теперь мне хочется спать! Покойной ночи, Вокса! Я не сержусь на твою дерзость, навеянную на тебя патриотической горячкой! На завтра - чтобы у тебя было другое лицо, да приготовь какую-нибудь веселую историю, которых у тебя всегда большой запас.
Он встал, дружески простился с ним и ушел из залы во внутренние покои.
Серебряная лампада, подвешенная к потолку, и две восковые свечи, зажженные у аналоя, освещали опочивальню, куда вошел король. Королева молилась, стоя на коленях, с молитвенником в руках, и не заметила прихода супруга.
София Баварская, дочь герцога Иоганна Мюнхенского, была второй женой Вацлава; первая же, Иоганна, умерла трагическою смертью, задушенная громадной охотничьей собакой, которую король всегда на ночь клал у своей кровати, и которая бросилась на королеву, когда та приподнялась с постели, ночью. К великому огорчению короля, второй союз, как и первый, оставался бездетным.
Софья была кроткая, добрая женщина; молча переносила она неверности, капризы и неприятности, создаваемые беспорядочными страстями мужа и, благодаря своему терпению, приобрела на него некоторое влияние. Им-то королева пользовалась, чтобы делать добро и покровительствовать чехам, которых Софья любила, и всю свою жизнь была ревностной защитницей их прав. К великому неудовольствию окружавшего ее немецкого духовенства, избрала она в духовники Яна Гуса и усердно посещала Вифлеемскую часовню. Это предпочтение, открыто оказываемое чехам, вызывало неприятности с баварской родней, настолько, что ни ее брат, ни дяди, герцоги Стефан и Фридрих, не пожелали присутствовать на ее короновании; пражские же немцы прозвали ее еретичкой и виклефисткой.
- Какой тяжкий грех совершила ты сегодня, София, что молишься с таким жаром? - спросил король, видя, что его упорно не замечают.
- Никакого! Я молилась за тебя, прося Господа просветить твое сердце и разум, внушив беспристрастие и справедливость, которые должны воодушевлять короля…
- И которые, я должен доказать, удовлетворив требование чехов? Знаю я эту песню, но не желаю, чтобы мне ее напевали, даже в постели, - полушутливо, полусердито сказал Вацлав.
Королева встала, подошла к мужу и поцеловала у него руку.
- Я еще не говорила об этом деле, хотя оно до глубины сердца трогает меня и, по моему мнению, справедливо…