- Братья! - звонко выкрикивал один из проповедников. - Слова мои слабы, чтобы описать все блага небесные, которые вы можете получить, заручившись индульгенциями, предоставляемыми верующим его святейшеством, папой Иоанном XXIII, с неисчерпаемой щедростью отца к блудным детям своим. У кого из нас совесть не запятнана грехом, кто не содрогнется перед судом Божьим, или не станет молить Небо о прощении дорогих усопших, терпящих в аду ужасающие мучения? Кто, наконец, из нас не страшится за детей своих, которых, может быть, ожидает вечное проклятие? От вас зависит избежать всех этих мук, запасшись отпущениями… Индульгенции есть всякие и на всякие нужды: полные и частичные, на 500, 300 и 200 лет; есть разрешение на грехи будущие; есть и такие, что приостанавливают страдание чистилища. Есть для высокого панства, есть и для бедных: все одинаково могут избежать мучений того света. Даже тот, кто уже ступил на путь погибели, - может смело явиться пред вратами рая, и св. Петр, прочтя отпущение, не станет даже справляться о его прегрешениях, а прямо распахнет перед ним райские двери. А там, на золотых и серебряных облаках, восседает Бог Отец, а рядом с Ним Божественный Сын Его, окруженные сонмами архангелов и ангелов, херувимов и серафимов. С трепетом грешник падает ниц пред престолом Всевышнего; но ангелы, увидав в руках его индульгенцию, поднесут ее Богу, а Христос скажет: "Что наместник Мой отпустил на земле, то отпущено будет на небесах. Иди, сын Мой, и воспой хвалу Мне". И ангелы вознесут блаженного на облака и покажут ему все прелести рая; он упокоится под сенью древа познания добра и зла и безбоязненно может вкушать те самые плоды, которые некогда сгубили Адама…
Усталый монах остановился, чтобы перевести дух.
Речь его вызвала в слушателях чувства довольно разнообразные. Кто смеялся и насмешливо гикал; с разных сторон сыпались нелестные прозвание папе и его послам, но раздавались и негодующие крики против подобных смельчаков:
- Молчите вы, нечестивые! Будьте сами прокляты, но не смущайте других.
- Правда ли то, что вы сейчас сказали, отец мой? - крикнула какая-то женщина, вся в слезах, от религиозного восторга.
- Святая правда, - сказал монах, - Вы все вдвойне спасетесь, если не станете слушать слуг сатаны, которые негодуют, видя, что пустеет ад. Итак, не теряйте времени, братья: там, в церкви, вас ждут драгоценные ключи неба. Спешите, пока не все еще места заняты в раю; хотя он и громаден, но, конечно, людей на свете больше, чем он может вместить.
Многие из толпы бросились в церковь, но Брода, смеясь от души, отвел в сторону Матиаса.
- Развеселись, старина! Из нашего кошелька этот мошенник в рясе ничего не выудит, - сказал он.
- Да, а зато сколько других болванов отдадут свои последние гроши за какой-то лоскуток, в котором каждое слово - ложь и богохульство, - негодовал Матиас.
- Эти гадости идут уж третью неделю, - ответил Брода. - Ты был болен и не видал начала этого кощунства, а я так был в самом соборе, на чтении обеих булл, и хоть я старый солдат, а содрогнулся. Церковь была полутемная и освещалась только свечами, которые держало в руках духовенство; потом вынесли буллу отлучения и все свечи тотчас же загасили и бросили на землю, а колокола стали звонить, как на погребение. И тут начали читать, что Владислав, король неаполитанский, - нечестивый враг церкви, клятвопреступник и еретик, - за все свои преступления, со всем своим потомством до третьего колена, отлучается от церкви, и что такое же наказание ожидает его друзей и сторонников. А кто осмелится по-христиански хоронить Владислава или кого-нибудь из его приверженцев, тот сам будет отлучен и не получит прощения до тех пор, пока собственными руками не отроет их трупов. Тьфу! - и Брода решительно сплюнул.
- Ведь это бессовестно, чудовищно. И как служитель алтаря может предписывать такие ужасы! - негодовал Матиас и перекрестился.
- Увы! Таково уж падение церкви; если глава ее, сам папа, говорит подобные мерзости и проповедует крестовый поход против христианского государя, да еще по делам светским. Вот новым-то крестоносцам и сулят теперь все эти чудеса, которые мы только что слышали, чтобы они помогали папе мечом и золотом.
- Хорошо еще, что мистр Гус раскрывает глаза таким дуракам и указывает настоящую цену всех этих булл и индульгенций. Уж не его вина, если все-таки находятся бараны, которые дают себя стричь.
Да, он, как лев, борется за правду: проповедует, оспаривает и расклеивает на всех перекрестках свои опровержения. Иероним, по возвращении своем в Прагу, как всегда, тоже во всем ему помогает. Что это за человек! - восторженно продолжал Брода, - Бог наградил его всеми талантами! Видел ты, Матиас, картину, которую он не так давно нарисовал на стене?
- Нет.
- Пойдем, я тебе покажу ее.
- А не опоздаем мы в Вифлеемскую часовню к проповеди?
- Да нет! Мы потом прибавим шагу и поспеем вовремя, - ответил Брода, увлекая товарища.
Недалеко от часовни, перед начисто оштукатуренной стеной, тоже стояла толпа любопытных, сквозь которую и стали протискиваться Брода с Матиасом, локтями прокладывая себе дорогу. Наконец, они очутились перед громадных размеров картиной.
С одной стороны, изображен был Христос, смиренный и босой, сидящий на осле и окруженный апостолами, тоже босиком шествовавшими с посохами в руках. С другой стороны, прямо против Сына Божьего, нарисован был папа, увенчанный тиарой, верхом на коне, под расшитым золотом чепраком; впереди его шли герольды и трубачи, а сзади следовала великолепная свита из кардиналов, облеченных в пурпур, и воинов в латах.
Слышавшиеся в толпе замечание и прибаутки доказывали, что желанная цель художника вполне достигнута.
Но Брода и Матиас недолго стояли перед картиной и скорым шагом направились слушать проповедь, к которой, несмотря на уверение Броды, они все-таки опоздали.
Не только внутри все было битком, но и кругом здание стояла такая несметная толпа, что потребовалась вся исполинская сила Броды, чтобы проложить себе дорогу, да и то, дальше двери им пройти не удалось. Но, при богатырском росте обоих, им можно было через головы видеть, что происходило в часовне.
Гус был на кафедре, и его взволнованное лицо отражало воодушевлявшее его горячее убеждение.
Расстояние заглушало несколько слова проповедника, но когда, в пылу увлечения, он возвышал голос, отрывки речей долетали до Броды с Матиасом.
- Братья, - говорил в эту минуту Гус. - Не считайте того, что я сказал, за отрицание власти святейшего престола. Никто, как я, не подчиняется смиренно авторитету, которым Бог облек папу; я только протестую против злоупотребления властью, особенно в данном случае. Совесть предписывает мне предостеречь вас всех против такого обмана, который извращает самые слова Христа. Папа проповедует крестовый поход против христианского короля и возмущает народы один против другого, чтобы только обеспечить свои имущественные интересы; а тем, которые прольют кровь христианскую, он обещает индульгенции, и открыто, за деньги, торгует драгоценнейшими духовными благами. Господь, на кресте, молился за палачей своих и осудил Петра, поднявшего меч свой на Его защиту, а глава церкви, называющий себя наместником Христовым, изрыгает лишь проклятия, угрозы и смертные приговоры… Хуже, он указывает исторгать мертвых из могил для поругания, единственно лишь за то, что они пребывали верными своему государю.
Голос проповедника, на некоторое время, перестал быть слышен; но затем снова раздалось:
- Берегитесь, братья, верить таким отпущениям, которые диктует ненависть и каждое слово которых есть хула на истину евангельскую; берегитесь, говорю, покупать лживые индульгенции, золотом мерящие милосердие Божеское и убаюкивающие вас тщетной надеждой, что злодеяния могут быть искуплены чем-либо, кроме искреннего, глубокого раскаяния и добрых дел!..
Когда проповедь кончилась, толпа стала понемногу таять.
Среди присутствовавших появились у входа старый граф Вальдштейн, Вок, Ружена и Анна. Они остановились неподалеку от двери, ожидая, чтобы разошелся народ, и обменивались впечатлениями по поводу только что слышанного.
В эту минуту, из второй двери, которая вела в ризницу и келью Гуса, показался Иероним. Словно не замечая Вальдштейнов, он прошел мимо и вмешался в толпу; но Вок бросился вдогонку и поймал его за плащ.
- Куда ты бежишь, Иероним? Или ты нарочно не хочешь замечать друзей?
- Что за мысль! Я не знал, что ты в церкви, а сам слушал проповедь, сидя на скамье сзади кафедры.
- Да мы все здесь, и отец, и Ружена. Пойдем, они будут тебе очень рады. А я хочу намылить тебе голову за то, что ты вот уже сколько времени в Праге, а у нас еще не был.
- Я всякий день собирался быть у вас и выразить мое почтение графине, но все это время был так завален делами, что просто голову потерял. А последние две недели я провел в Войковицах.
Разговаривая, они подошли к старому графу и дамам. С присущим ему рыцарским изяществом, Иероним поцеловал руку Ружены и, казалось, не заметил дрожания ее пальцев, - единственный, впрочем, знак охватившего ее волнения.
Иероним казался спокойным и по-прежнему остроумным, но красивое лицо его сделалось как-то особенно серьезно-строгим, чего не замечалось прежде. Старик-граф позвал его к себе, он тотчас же принял приглашение, и все направились к дому Вальдштейнов.
- Кстати, что ты делал в Войковицах, когда здесь происходят столь важные события? - осведомился Вок.
- Надо было привести в порядок разные старые счета и дела. Но, кроме того, я от души потешил себя, славно подшутив над благочестивыми продавцами райских мест. Вообразите, они рыщут повсюду с барабанным боем и торгуют своим проклятым товаром в городах и деревнях. А когда у бедного, глупого холопа не хватает наличных денег, монахи берут, в уплату, коров, овец и другой скот. Если бы, на счастье, я не был в Войковицах, они обобрали бы всех моих крестьян.
- Я последую твоему мудрому примеру и тоже приму соответственные меры, чтобы положить предел трудам почтенных отцов, на пространстве ближайших к Праге моих имений, - смеясь, сказал Вок.
- Невиданное дело, чтобы можно было так обирать страну, да еще во имя Божие, - заметил старый граф, качая головой.
- Да! Иуда продал Христа за 30 сребреников, а наши служители церкви продают Его сто раз на день и уж не за тридцать, а за 100 и за 1000.
- О наши епископы! Non prelati, sed pilati - грустно подтвердил Иероним.
- А сам наследник св. Петра предпочтительнее уловляет в свои сети золото, а не души людские, - усмехнулся Вок.
За обедом графиня Яна отсутствовала, сославшись на нездоровье; в сущности, она была в ссоре с мужем и сыном, и это со времени прибытия в город Венцеля Тима, папского легата, приехавшего для продажи индульгенций и проповеди крестового похода в епархиях зальцбургской, магдебургской и пражской.
"Виклефистские" убеждения и расположение к Гусу, открыто выражаемые графами Гинеком и Воком, всегда были не по сердцу графине Яне, которая в своем узком фанатизме считала обоих их еретиками. Но вспыльчивый характер мужа и слепое обожание сына удерживали ее и, до поры до времени, сохраняли некоторое спокойствие в семье. Наконец, посыпавшиеся насмешки над индульгенциями и утверждение, что они не имеют никакой цены и не властны искупать души от заслуженного наказания, вызвали у графини приступ ярости. Она с таким увлечением защищала право св. престола связывать и отпускать на земле и на небе, что привела в смущение обоих графов. С той поры графиня дулась, постилась и неистово молилась, запираясь у себя, едва в доме появлялся Гус или кто-либо из его сторонников.
Между Руженой и мужем отношения улучшились. Под впечатлением угрызений совести, желая искупить свою вину, молодая женщина была менее строгой и старалась привлечь Вока снисхождением и кротостью. Тот сначала был поражен, а затем тронут, и так как, в сущности, он обожал жену, то и отказался от слишком громких проделок, дабы ее не оскорблять.
Но, все-же, страшное нервное потрясение, пережитое Руженой, сильно подействовало на ее нежную натуру, а молчаливая, но тяжелая борьба с любовью к Иерониму, упорно не дававшей себя осилить, окончательно истомила ее.
Она тяжко заболела и две недели жизнь ее висела на волоске. Страх потерять жену отрезвил Вока и привлек его к изголовью больной - кающимся.
Когда Ружена стала поправляться, он и на самом деле пробовал остепениться, и раскаяние его было столь же страстно и шумно, как и сумасбродства. Ружена казалась доброй и любящей, и когда, время от времени, пылкий характер Вока увлекал его, все-таки, в какое-нибудь похождение, она пребывала неизменно снисходительной. Но, со времени своей болезни, она замкнулась в себя, стала серьезной, малообщительной, и скрытая грусть объяла все ее существо.
Анна, по-прежнему, жила в доме Вальдштейнов, несмотря на несколько представлявшихся ей крайне выгодных партий и даже несмотря на настояние брата поселиться с ним. Ружена трунила над ней, что она все ждет Светомира, хотя в душе была очень рада иметь около себя преданную подругу, которая одна знала про ее слабость; Анна созналась ей, что была свидетельницей сцены между ней и Иеронимом.
Обед прошел весело, Ружена страшно взволновалась было в первую минуту, но спокойная уверенность Иеронима помогла ей сохранить душевное равновесие, и она приняла даже участие в разговоре, который вертелся, главным образом, на большом диспуте в университете, куда Гус созывал профессоров и студентов для обсуждения вопроса об индульгенциях.
- По поводу этого у меня есть один проектец и мне хотелось бы обсудить с тобой некоторые подробности. Я тоже пойду на это заседание, - сказал Вок, когда Иероним собрался уходить.
- А мы головой за это не поплатимся? Твои проекты обыкновенно довольно рискованны, - улыбаясь, ответил тот.
- Нет, нет! Это - дело самое безобидное, и двор ничего против не будет иметь.
- Да, если ты заручился согласием короля, тогда…
- Не совсем, но я уверяю, что он от души посмеется над моей выдумкой.
Глава 4
Несколько дней спустя, по улицам Малого города (Мала страна), лежавшего на левом берегу реки, проезжало несколько всадников. Один из них, ехавший впереди с опущенным забралом, был в легких латах; за ним следовали священник, паж, конюший и четыре вооруженных человека, охранявших лошадей с вьюком.
По мере приближения к рынку, путь становился все затруднительнее, так как народ запружал улицы; откуда-то доносились пение, крики и шум идущей толпы. Выехав на площадь, рыцарь со своей свитой принужден был держаться ближе к домам и, наконец, вовсе остановиться.
Во все стороны расстилалось море голов, а перед дворцом архиепископа стояла высокая колесница, но подробности из-за народа, рассмотреть было трудно.
Вдруг, масса расступилась, открывая проход процессии, которая прошла, затем, как раз мимо путешественников.
Музыканты, барабанщики и трубачи, гремя во всю мочь, шли перед большой повозкой, на которой сидели две женщины с наглыми лицами и в растерзанном виде; на шее у них болтались две папские буллы, а кругом, на колеснице и по сторонам, сидели и шли монахи, распевавшие гимны, - далеко не священные, а весьма игривые, осмеивавшие индульгенции, папу и его крестовый поход. Народ хлопал в ладоши, подпевал монахам и перекидывался прибаутками насчет духовенства. Наконец, толпа исчезла за поворотом улицы.
Рыцарь все время стоял недвижимо и только рука, державшая поводья, слегка дрожала, а другая судорожно сжимала рукоять торчавшего за поясом кинжала.
Заметив проходившего мимо писца, он остановил его и спросил по-латыни, что означает эта процессия.
- А это торжественно несут в новый город буллы "римского антихриста", чтобы сжечь их под виселицей, - с озабоченным видом ответил тот, спеша догонять процессию.
Наконец, всадники могли тронуться дальше. Рысью направились они к дому архиепископа и въехали во двор, после некоторых переговоров с привратником.
Вечером в тот же день, мы застаем этого рыцаря в покоях архиепископских, отведенных ему тотчас же после беседы с Альбиком, заместителем Збинека Зайца в пражской епархии.
Он сидел в кресле и кутался в широкую, шелковую фиолетового цвета мантию; две восковые свечи в серебряных шандалах дрожащим светом озаряли характерное лицо нашего старого знакомого Томассо Бранкассиса. Он мало изменился за это время и был таким же красивым, статным мужчиной с черными, как смоль, волосами.
Позади его кресла стоял отец Бонавентура, а перед ним, на складном стуле, сидел Иларий, с подобострастным видом внимавший словам прелата.
- Я приехал, чтобы лично убедиться в том, что происходит в Богемии, и дать затем отчет святому отцу. Но, чтобы быть свободным в своих действиях, я не хочу играть официальной роли и мое здесь присутствие должно быть, по возможности, мало кому известно. Вы, отец Иларий, вероятно, хорошо обо всем осведомлены и разъясните многое. Мне особенно интересно знать подробности кощунственной церемонии, виденной мною сегодня.
- О, ваше высокопреосвященство! Кощунство здесь в порядке вещей, и то, что приходится выносить христианской душе, слыша всяческое глумление и поношение всего святого, - описать невозможно! Но, по приказанию вашему, я постараюсь изложить во всех подробностях вакханалии, которым предаются еретики со времени прибытия уважаемого Венцеля Тима.
В язвительнейших выражениях стал описывать монах сцены насилия, сопровождавшего торговлю индульгенциями, приписывая все зло проклятой, преступной деятельности Яна Гуса и Иеронима.