Я, не задумываясь, ответил, что это самое лучшее предложение в ходе всей беседы, так как если бы меня звали Мюллер или Леман, то тогда мне все стало бы безразлично. Но я заинтересован в том, чтобы и с моей редкой фамилией я мог спокойно жить после освобождения.
После его нескольких пустых фраз (вроде того, что он рад моей откровенности, тем самым я облегчил его задачу и т. п.) я ему заявил, что пока он еще не получил от меня никаких обещаний, за исключением моей готовности выслушать подробности его предложения. Ведь сегодня он сделал предложение только лишь в общей форме. Он ответил, что приедет на следующей неделе, то есть через несколько дней, чтобы обсудить со мной проект договора, который я должен буду подписать. Тогда я и узнаю, какое издательство обращается ко мне с этим предложением, а сегодня он больше не может ничего сказать.
От ответа на мой повторный вопрос, как я должен его называть, он уклонился. Я сразу же сказал, что в разведке фамилии – пустой звук, ведь всем ясно, что названные фамилии не имеют никакого значения, но что приятнее обращаться к человеку, называя его по имени, даже если это имя фальшивое. На это посетитель ответил: "Называйте меня Байер". В пылу беседы он, несомненно, в тот момент не заметил, что тем самым признал свою принадлежность к разведке.
К концу беседы Байер заявил, что по его распоряжению меня изолируют до подписания договора, то есть до окончания бесед с ним, чтобы я ни с кем не разговаривал. Само собой разумеется, я должен хранить по поводу его предложения полное молчание. В противном случае оно будет взято назад, и на этом все кончится.
Я решительно запротестовал против грозившего мне вновь одиночного заключения, заявив, что оно скорее привлечет внимание ко мне. Впрочем, я готов на несколько дней лечь в лазарет, там я тоже буду один, и это никому не бросится в глаза. Байер сказал, что он не желает ничего менять, но это только на несколько дней, а потом он привезет мне что-нибудь для чтения, газеты и т. п.
Сразу же после беседы с Байером меня поместили в одиночную камеру, что означало полную изоляцию, даже прогулки в одиночку. На следующий день, в воскресенье, 19 января 1969 года, меня доставили в середине дня к директору тюрьмы Штэрку. Он лишь сообщил мне, что после беседы с господином д-ром Байером распорядился перевести меня в одиночное заключение по желанию федеральной прокуратуры. Если я хочу присутствовать на концерте, который состоится сегодня, в воскресенье, в церкви, то меня должны посадить отдельно от всех и особо строго охранять. Конечно, я отказался от концерта. Штэрк еще заметил, что д-р Байер в среду или в четверг, наверное, приедет снова.
Я предложил директору, чтобы меня не оставляли в крыле здания, предназначенном для одиночного заключения, а поместили лучше в госпиталь. Амбулаторное лечение моей болезни (ишиаса) можно было бы продолжать в стационаре, так как мое одиночное заключение вызывает ненужное внимание. Штэрк сразу же согласился с моим предложением и сказал, что он распорядится, чтобы на следующий день меня перевели в лазарет.
Когда я из административного здания вернулся в здание тюрьмы, меня вызвали на центральный пост, где дежурный чиновник передал мне сообщение директора о том, что он уже связался по телефону с главным врачом и на следующий день я должен в обычном порядке записаться к врачу. После этого меня поместили в госпиталь. Там я и ждал посещения д-ра Байера. В четверг, 23 января, Штэрк передал мне: "Господин, который вас недавно навещал, приедет завтра, в пятницу".
Но на следующий день ничего не произошло. Более того, в субботу, 25 января, то есть ровно через неделю после беседы с д-ром Байером, заместитель директора тюрьмы позвонил дежурному санитару и сообщил, что распоряжение о моей изоляции немедленно отменяется.
В понедельник, 27 января, меня перевели назад в тюремное здание, и я пошел на работу. Во второй половине дня директор тюрьмы Штэрк во время своего обычного обхода мастерских зашел и в переплетную мастерскую, где находилось мое рабочее место. Он спросил, как я перенес изоляцию. Я ответил, что вообще ничего не понимаю, так как одиночное заключение было совершенно излишним. Штэрк довольно убедительно пояснил, что и он ничего не знает ни о моей беседе с д-ром Байером, ни о том, почему он не приехал во второй раз. Ему лишь по телефону дали соответствующее указание, кто, он не сказал, но это могла быть только федеральная прокуратура, которая распорядилась и насчет моей изоляции. Он не может мне что-либо объяснить, так как сам ничего не знает. Если ему что-нибудь станет известно, то он мне сообщит.
В одиночном заключении у меня было достаточно времени, чтобы подумать о д-ре Байере. Ясно, что его визит разрешен федеральной прокуратурой, в ведении которой я находился. От нее же исходило согласие на разговор с глазу на глаз и на полную изоляцию после него. Ясно было также, что здесь не обошлось без участия БНД. Но кто же стоял за д-ром Байером? Еще в декабре 1968 года я понял из намеков моего адвоката, что в феврале 1969 года мог рассчитывать на помилование и освобождение из тюрьмы. Очевидно, было решено до этого предпринять еще одну попытку добиться от меня разрыва с Советским Союзом, чтобы потом использовать это на всю катушку в пропагандистском плане.
Итак, д-р Байер получил доступ ко мне через БНД. Но я не мог себе представить, чтобы эта служба выложила полмиллиона за несколько броских заголовков в газетах и даже за мой обет молчания, так как, без всяких сомнений, предложенным мне путем мои мемуары никогда не увидели бы свет. Взвесив все, я пришел к выводу, что за д-ром Байером стояли мои бывшие коллеги из ЦРУ. Очевидно, они хотели продолжить разговор, состоявшийся после допросов во время следствия. Этот вывод подтвердили попытки американцев получить информацию обо мне и установить со мной контакт после моего освобождения.
Только в четверг, 13 февраля, я снова увидел Штэрка, когда он зашел в переплетную мастерскую. Он спросил меня, как я себя чувствую. На мой вопрос, что слышно о д-ре Байере, ответил, слегка улыбаясь: "Я отказываюсь от показаний по этому вопросу", – и ушел.
Вечером в тот же день, сразу после окончания работы, меня отвели к Штэрку. Все это было настолько необычным, что у меня возникла уверенность в предстоящих решающих событиях.
Когда я вошел в его кабинет, он приветствовал меня, протянув руку, и сказал: "Сердечно поздравляю вас, и, пожалуйста, садитесь". Он сообщил, что мне нужно немедленно переодеться для отъезда. На следующее утро меня доставят к границе. По поручению ответственного сотрудника федерального министерства юстиции он должен передать мне, что вечером следующего дня я буду свободен, если, добавил он, "ваши друзья сдержат свое слово". Впрочем, он еще утром, когда я с ним разговаривал, знал о моем предстоящем освобождении. О д-ре Байере мы во время нашего разговора больше не вспоминали. Штэрк, несомненно, не знал о нем ничего существенного.
В пятницу, 14 февраля 1969 года, два чиновника охранной группы федерального уголовного ведомства вывезли меня из тюрьмы и доставили к границе. Оба чиновника были мне незнакомы и не называли своих имен. Держались они очень вежливо. Мне передали привет и наилучшие пожелания от сотрудника ведомства Вебера, который допрашивал меня.
Ровно в 18 часов 50 минут мы прибыли на пограничный контрольный пункт Херлесхаузен. После некоторого ожидания в соседнем помещении появился господин, который объявил мне решение о помиловании: "В соответствии с решением федерального президента о помиловании вы с настоящего момента освобождаетесь из заключения с условным сроком пять лет. Вы знаете, что в течение этого срока вы не должны совершать уголовно наказуемых преступлений, так как в противном случае вам придется отбывать остаток срока, на который вы были осуждены. Вам как гражданину ФРГ предоставляется право свободно выбирать место своего пребывания и место жительства. В случае вашего выезда за границу ничто не мешает вам опять приехать в ФРГ или поселиться здесь. До свидания".
После краткого приветствия со стороны моего адвоката Фогеля и адвоката Штанге, представлявшего федеральное правительство, я, уже свободным, пересек государственную границу.
Незадолго до этого границу в обратном направлении пересек автобус, в котором находился 21 человек, все агенты западных секретных служб. 18 из них были арестованы и осуждены в ГДР, трое студентов из ФРГ были накануне доставлены специальным самолетом из Москвы, где они были осуждены за шпионаж в пользу американской разведки. Мои друзья сдержали свое слово, что они меня никогда не оставят в беде.
Источник: Фельфе Х. Мемуары разведчика. – М., 1988. – С. 280–304.
Американца на израильтянина
В июне 1957 года советская разведка завербовала сотрудника бюро специальных расследований ВВС США техника 1 класса Роберта Томсона, который проходил службу в Западном Берлине. Он поступил на службу в ВВС в 1952 году и служил механиком на различных авиабазах. После того как он получил травму спины, был переведен на кабинетную работу. Агент передал Москве сотни секретных технических документов и снимков новейшей техники, к которым имел допуск. В 1958 году он вернулся в Штаты и демобилизовался; однако к этому времени "Штази" передала его КГБ. Он взял отпуск и нелегально посетил СССР, где прошел спецподготовку.
Американская контрразведка вычислила и арестовали предателя. В июле 1963 года он получил 30-летний срок тюремного заключения, которое отбывал в Льюисбурге (Пенсильвания).
В 1978 году между СССР и США был осуществлён обмен захваченными шпионами. В обмен на Томпсона Советский Союз выдал израильского лётчика Мирона Маркуса, приговоренного в Мозамбике к пожизненному тюремному заключению, и Алана Ван Нормана, двадцатитрехлетнего студента из Виндена, штат Миннесота, который был приговорен к двум с половиной годам лишения свободы за попытку нелегального вывоза людей из Восточной Германии.
3 мая 1978 года министр госбезопасности ГДР Эрих Мильке разослал секретное письмо во все управления МГБ, в котором возвестил о прибытии Томпсона в ГДР: "В результате решительных политических операций мы достигли успеха в борьбе за освобождение бывшего нелегального сотрудника МГБ и КГБ, Роберта Гленна Томпсона, гражданина США, который был приговорен к 30 годам тюрьмы, – писал Мильке. – На основании добытых им материалов в 1957–1958 годах МГБ ГДР смогло разоблачить и арестовать большое количество шпионов и агентов американских спецслужб". Далее Мильке объяснял, как происходил обмен, и добавил следующее: "Освобождение Томпсона еще раз подтверждает, что все наши нелегальные сотрудники, даже те, кто попал в сложную ситуацию, был арестован врагом и заключен в тюрьму, всегда могут рассчитывать на активную поддержку и помощь МГБ и органов госбезопасности братских стран". Мильке сказал, что обмен Томпсона следует приводить как пример в работе с агентами Штази, чтобы заручиться их доверием".
На кого обменяли
Израильтянин Мирон Маркус, занимавшийся бизнесом в Африке, вздумал куда-то полететь на частном самолете в сентябре 1976 года. Отвратительные погодные условия и неполадки в моторе вынудили его совершить аварийную посадку на территории Мозамбика. Это было плохой идеей. Маркус угодил прямо в руки активистов просоветского движения Мозамбика и был арестован по обвинению в шпионаже. А надо сказать, что тюрьмы в этой стране далеко не рай. И для европейца, не привычного к суровым условиям заключения, часто могут обернуться последним пристанищем на земле. Переполненные камеры, нехватка питьевой воды приводят к вспышкам эпидемий, во время которых умирает добрая половина заключенных. Маркус получил пожизненный срок, и можно было надеяться лишь на то, что срок этот не окажется долгим.
Разведчиков на диссидентов
7 апреля 1979 года два сотрудника Первого главного управления (внешняя разведка) КГБ СССР, работавшие в ООН, – Рудольф Черняев и Вальдик Энгер, – были обменяны на диссидентов Александра Гинзбурга, Эдуарда Кузнецова, Марка Дымщица, Валентина Мороза и Георгия Винса.
Пойманы "с поличным"
20 мая 1978 года в американском штате Нью-Джерси у тайника с секретными материалами был задержан разведчик – атташе советского представительства при ООН Владимир Зинякин. Правда, в момент задержания у него в руках не было извлеченного из тайника "контейнера". Более того, ФБР так и не смогло зафиксировать сам момент "обработки" тайника. К тому же дипломат обладал дипломатическим иммунитетом, и через несколько часов его пришлось отпустить.
А вот двум его коллегам – сотрудникам секретариата ООН Вальдику Энгеру и Рудольфу Черняеву – повезло значительно меньше. Они "страховали" Зинякина и поэтому находились в районе проведения операции. В отличие от атташе, у них не было дипломатического иммунитета.
Как рассказал репортерам специальный агент ФБР Джон Шварц, все трое задержанных советских граждан – сотрудники КГБ. В сделанном по этому поводу директором ФБР Уильямом Уэбстером заявлении говорилось, что начатое разбирательство проводится в координации с отделом расследований ВМС США, которому помогают некие американские граждане. Чуть позднее было сообщено: информатором по делу выступает офицер ФМС Артур И. Линдберг. Он сразу заявил советской разведке, что "хочет заработать перед пенсией", продавая уникальные сведения об американской технике поиска вражеских подлодок. Руководители Линдберга потом говорили, что снабжали его действительно секретными документами "с болью в сердце", но очень хотели, чтобы КГБ поверил их агенту.
В своей книге "Нужная работа" Юрий Дроздов (в тот период он руководил легальной резидентурой в Нью-Йорке) написал:
"С самого начала мы допускали, что здесь может быть встречная игра противника – "подстава". Поэтому мы ставили перед собой задачу заставить источник передать нам как можно больше информации, которая представляла для нас интерес, а не той, которую предлагал нам источник.
Думаю, нам удалось достичь этого, если судить по объему того, о чем агент ФБР и пресса умолчали и о чем сообщили общественности. С успехом решалась через Линдберга задача перепроверки документальной информации других источников. Подозрение, что он может быть подставным агентом, заставило нас с самого начала избрать безличный способ установления контакта с Линдбергом и такой же постоянно меняющийся и подвижный способ передачи информации. ФБР дало нам знать, что Линдбергу не следует доверять (на одном из кадров пленки были новые пальцы). Мы увеличили скорость движения при выемке контейнеров из тайников, меняя сомнительные места бросков.
ФБР, чтобы уследить за нами, привлекло спортивную авиацию, действия которой мы, к сожалению, не отнесли к средствам наружного наблюдения. На заключительном этапе противник бросил против нас, если верить американской прессе, более 100 сотрудников с неподвижными постами наблюдения, автотранспортом и малой авиацией…
Хотя федеральное бюро расследований и утверждало, что с самого начала контролировало Линдберга, службе наружного наблюдения ФБР пришлось все-таки немало потрудиться, чтобы координировать и камуфлировать свои действия.
Сотрудники ФБР, с которыми наши товарищи контактировали, решая вопрос об освобождении задержанных, обращали на это внимание. Один американский контрразведчик, в кабинете которого рядом с портретом Э. Гувера висел портрет Ю. В. Андропова как руководителя "сильнейшей разведки в мире", прямо подчеркивал оперативное мастерство "блестящей тройки"".
Энгер и Черняев провели в тюрьме месяц, после чего их отпустили под залог и поручительство советского посла, взяв подписку о невыезде. Находясь под домашним арестом, они обязаны были каждый день регистрироваться у американского чиновника – "маршалла". 23 октября окружной суд Нью-Йорка вынес беспрецедентно суровый приговор: пятьдесят лет лишения свободы каждому. Оба разведчика, естественно, тут же подали апелляции, продолжая находиться на территории жилого комплекса советского представительства при ООН.
Как обменивали
По словам старшей дочери Винса Натальи, ее отцу в пересыльной тюрьме вдруг сказали, что будут этапировать его в Москву. "Какая причина?", – осведомился он. Ответа не последовало. В сопровождении двух охранников Винса привезли в столицу. На следующее утро, 27 апреля 1979 года, ему неожиданно выдали костюм, белую рубашку, галстук – совершенно необычную одежду для человека, привыкшего ходить в робе. "К чему это?" – спросил Винс. – "Заключенные вопросов не задают!". Потом его провели в кабинет начальника тюрьмы и только там сообщили о принятом решении.
Подобную процедуру прошли остальные четверо диссидентов. "Кузнецов и Гинзбург считали, – рассказывала в эфире радиостанции "Свобода" вдова Гинзбурга Арина, – что их везут на новое следствие, и будет еще один срок, потому что перехватили два их лагерных письма, которые они пытались переправить на волю. Их никто ни о чем не спрашивал, согласны ли они на обмен. Их никто ни о чем не предупреждал. Взяли просто с нар, как говорится, посадили в вагон – привезли в "Лефортово". И на следующее утро их вызвали в 5 утра по одному в кабинет (они не знали, сколько их человек), где был представитель прокуратуры, который зачитал им указ Верховного Совета о том, что они лишаются гражданства и высылаются за пределы Советского Союза. Куда, как и что – никто ничего не сказал. После чего их покормили, снарядили, уже были мерки их одежды, обрядили в какие-то костюмчики болгарского и чешского производства – у нас до сих пор сохранился это костюм – и повезли с огромным эскортом, была целая процессия. Потому что было пять политзаключенных, и двадцать человек их сопровождало. Как теперь мы выясняем, это была Группа "Альфа". Вот так их привезли в "Шереметьево" и на рейсовом самолете "Аэрофлота" отправили в Нью-Йорк" .
Процедура прохождения таможенного и паспортного контроля в аэропорту "Шереметьево" ничем не отличалась от той, что проходили обычные граждане. Правда, проводили ее не в терминале, а около трапа самолета Ил-82. Да и на борт лайнера каждый из пятерых поднялся в сопровождении двух сотрудников спецгруппы "Альфа". Последним предстояло сопровождать их до момента обмена.
После размещения необычных пассажиров на борт Ил-62 поднялась группа американских дипломатов. Им разрешили пройти в салон, чтобы они смогли установить соответствие личностей высылаемых: "Вы действительно являетесь таким-то? Как вы себя чувствуете? Нет ли жалоб на неправомерные действия администрации и сопровождающих лиц?" В ходе блиц-опроса диссиденты никаких жалоб или претензий не высказали. Американцы заверили их: "Не беспокойтесь, ваши семьи последуют за вами". Завершив опрос, дипломаты ушли, а самолет начал готовится к взлету.
Когда самолет приземлился в аэропорту Нью-Йорка, сначала высалили обычных пассажиров. Затем лайнер отогнали от пассажирского терминала к ангару. Вскоре на борт поднялась группа американцев. Возглавлял ее руководитель Эмиграционной службы США Бартоломью. Он провел опрос всех пятерых диссидентов, убедившись, кто есть кто, затем рассказал им об условиях размещения и дальнейших перспективах на американской земле.