Однако он не узнал грека, так как видел его всего лишь раз, да и то ночью. Наконец, тот мудрый и уверенный в себе старец, поручавший ему убить Главка, не похож был на согнутого вдвое от страха старика, - никто не сказал бы, что это один и тот же человек. Хилон, заметив, что Урс смотрит на него, как на незнакомого, немного оправился от страха. Письмо Виниция еще больше успокоило его. Теперь по крайней мере греку не грозило подозрение, что он привел патриция в ловушку. Кроме того, он подумал, что христиане не убили Виниция потому, что не решились поднять руку на столь могущественного человека.
"Значит, Виниций и меня сможет защитить, - подумал он, - не затем же он вызывает меня, чтобы убить".
Немного ободрившись, он спросил:
- Добрый человек, скажи, неужели мой добрый друг Виниций не прислал за мной лектики? Ноги у меня распухли, и так далеко идти я не в силах.
- Нет, - ответил Урс, - мы отправимся пешком.
- А если я откажусь?
- Не делай этого, ты должен идти.
- И пойду, но по своему желанию. Меня никто не может принудить, я человек свободный и друг городского префекта. Как мудрец, я также располагаю силой - умею превращать людей в деревья и животных. Но я пойду… пойду! Надену лишь более теплый плащ и накину на голову капюшон, а то меня узнают рабы в этой части города и все время будут останавливать нас, чтобы целовать мне руку.
Сказав это, он надел другой плащ, а голову закрыл большим галльским капюшоном, боясь, что Урс узнает его, когда они выйдут на освещенную солнцем улицу.
- Куда ты ведешь меня? - спросил он Урса по дороге.
- За Тибр.
- Я недавно в Риме и никогда не бывал в той стороне, но, вероятно, и там живут люди, почитающие добродетель.
Урс был наивен. Он слышал от Виниция, что грек был с ними в Остриануме, а потом видел, как они вместе с Кротоном входили в дом, где жила Лигия, - поэтому он приостановился на мгновение и сказал:
- Не лги, старый человек, ибо ты был сегодня с Виницием в Остриануме, а потом у ворот нашего дома.
- Ах, так это ваш дом стоит за Тибром? Я ведь недавно в Риме и не знаю, как называются здесь улицы. Да, да, мой друг! Я был у ваших ворот и умолял Виниция во имя добродетели не входить в них. Я был и в Остриануме. Знаешь зачем? Потому что некоторое время тружусь над обращением Виниция и хотел, чтобы он услышал старшего из апостолов. Пусть истина осветит его и твою душу! Ведь ты христианин и хочешь, чтобы правда восторжествовала над ложью?
- Да, - покорно ответил Урс.
Хилон окончательно обнаглел.
- Виниций - могущественный человек и друг цезаря. Он часто слушает еще, что ему нашептывает злой дух, и если волос упадет с головы его, цезарь отомстит всем христианам.
- Нас охраняет высшая сила.
- Правильно, правильно! Но что вы хотите сделать с Виницием? - спросил обеспокоенный Хилон.
- Не знаю. Христос велел быть милосердными.
- Как ты хорошо сказал. Помни это всегда, иначе будешь жариться в аду, как колбаса на сковороде.
Урс вздохнул, а Хилон подумал, что с этим страшным в минуту гнева человеком он мог бы сделать все что угодно.
Желая узнать, что произошло при покушении на Лигию, он стал допрашивать Урса тоном сурового судьи:
- Что вы сделали с Кротоном? Говори правду и не лги!
Урс снова вздохнул:
- Об этом скажет тебе Виниций.
- Значит, ты пронзил его ножом или убил палкой?
- Я был безоружен.
Грек не мог представить себе сверхчеловеческой силы этого варвара.
- Пусть Плутон… То есть я хотел сказать: пусть Христос простит тебя!
Некоторое время шли молча. Потом грек сказал:
- Я не выдам тебя, но берегись вигилей.
- Я боюсь Христа, а не вигилей.
- И правильно. Нет большего греха, чем убийство. Я буду молиться за тебя, но не знаю, дойдет ли моя молитва, если ты не поклянешься мне, что никого больше никогда не тронешь пальцем.
- Я и так не убивал намеренно, - ответил Урс.
Однако Хилон, желавший обезопасить себя на будущее, не переставал упрекать Урса и требовал клятвенного обещания. Расспрашивал также и про Виниция, но лигиец отвечал неохотно, повторяя, что от самого Виниция он услышит все, что должен услышать. Разговаривая таким образом, они прошли весь длинный путь от жилища грека до большого дома за Тибром. У Хилона беспокойно застучало сердце. От страха ему показалось, что Урс поглядывает на него кровожадными глазами. "Малое мне будет утешение в том, убьет он меня намеренно или ненамеренно; во всяком случае, для меня было бы лучше, если бы его разбил паралич, а вместе с ним и всех лигийцев, что соделай, о Зевс, если можешь!" Он плотно закутался в свой галльский плащ, повторяя, что боится холода. Когда они прошли ворота и первый двор и очутились в коридоре, ведущем во второй дворик, он вдруг остановился и сказал:
- Дай мне передохнуть, иначе я не смогу разговаривать с Виницием и дать ему ряд спасительных советов.
Сказав это, он прислонился к стене, убеждая себя, что ему не грозит никакая опасность. Но при мысли, что он сейчас очутится среди таинственных людей, которых видел в Остриануме, у него снова стали трястись ноги.
До его слуха долетело пение, которое звучало в домике.
- Что это? - спросил он.
- Говоришь, что ты христианин, и не знаешь, что у нас есть обычай после трапезы славить Спасителя гимнами, - ответил Урс. - Должно быть, Мириам с сыном вернулись домой, а может быть, и апостол там, потому что он ежедневно навещает вдову и Криспа.
- Веди меня прямо к Виницию.
- Он в той же комнате, где и все. У нас только одна комната большая, остальные все маленькие, темные, туда мы уходим на ночь. Войдем, ты отдохнешь там.
Вошли. В комнате был полумрак, наступил пасмурный, зимний вечер, пламя очага слабо боролось с темнотой. Виниций скорее угадал, чем узнал в закутанном человеке Хилона, а тот, увидя ложе в углу комнаты и на нем Виниция, направился прямо к нему, не глядя на присутствующих, по-видимому, надеялся, что около патриция он будет в наибольшей безопасности.
- О господин, зачем ты не послушал моих советов! - воскликнул он, протягивая руки.
- Молчи, - сказал Виниций, - и слушай!
Он стал пристально смотреть на Хилона и медленно говорить отчетливым голосом, словно хотел, чтобы каждое слово его навсегда врезалось в память грека:
- Кротон напал на меня, чтобы убить и ограбить - понимаешь? Тогда я убил его, а эти люди перевязали мне раны, полученные в борьбе.
Хилон сразу понял, что Виниций говорит так, придя к какому-то соглашению с христианами, и потому хочет, чтобы ему верили. Это же прочел он на лице трибуна и потому тотчас, не выражая сомнений и удивления, поднял кверху глаза и воскликнул:
- Это был подлый негодяй! Я предупреждал, чтобы ты не доверял ему. Все мои наставления отскакивали от его головы как горох. Во всем Аиде нет для него достаточных мучений. Кто не может быть честным человеком, тот должен стать разбойником; а кому труднее всего стать честным, как не разбойнику? Напасть на своего благодетеля и столь великодушного господина… О боги!..
Вспомнил, что по дороге называл себя христианином, и замолчал. Виниций сказал:
- Если бы не короткий меч, который был со мной, он убил бы меня.
- Я благословляю ту минуту, когда посоветовал тебе захватить оружие.
Виниций испытующе посмотрел на грека и спросил:
- Что ты делал сегодня?
- Как? Разве я не сказал еще, что приносил жертвы за твое здоровье?
- И больше ничего?
- И как раз собирался навестить тебя, когда пришел этот добрый человек и сказал, что ты зовешь меня.
- Вот письмо. Пойди с ним ко мне в дом, найди там вольноотпущенника и вручи ему. Здесь написано, что я уехал в Беневент. Скажи Дему от себя, что я уехал утром, вызванный спешным письмом от Петрония.
И он повторил с ударением:
- Уехал в Беневент… Понимаешь?
- Как же, уехал, уехал! Я простился с тобой рано утром у Капенских ворот, и с минуты твоего отъезда овладела мной такая тоска и печаль, что, если бы не твоя щедрость и великодушие, я зачирикал бы и засвистел, как жена Зефа, превратившаяся в соловья от тоски по мужу.
Виниций, хотя был болен и привык к суесловию грека, не мог, однако, удержаться от улыбки. Кроме того, он был доволен, что Хилон сразу понял его.
- Хорошо, я припишу, чтобы тебе отерли слезы. Подай светильник.
Совершенно успокоившийся Хилон встал, подошел к очагу и снял один из горевших светильников.
Капюшон при этом откинулся назад, и свет упал прямо на лицо грека. Главк встал со скамьи и, быстро подойдя к греку, спросил:
- Не узнаешь меня, Кефас?
И в голосе его было что-то страшное, и все присутствующие невольно задрожали.
Хилон поднял светильник и тотчас уронил его на землю. Он согнулся вдвое и начал стонать:
- Это не я!.. Это не я!.. Сжалься!..
Обратившись к присутствующим, Главк сказал:
- Вот человек, который предал и погубил меня и мою семью!..
История его была известна всем христианам и Виницию, который не догадался, кто такой Главк, только потому, что, впадая в забытье во время перевязок, не расслышал его имени. Но для Урса эта минута стала откровением. Узнав Хилона, он подскочил к нему, схватил за плечи и воскликнул:
- Вот человек, который уговаривал меня убить Главка.
- Сжальтесь! - стонал Хилон. - Я вам отдам… Господин! - метнулся он к Виницию. - Господин, спаси меня! Тебе я доверился, заступись за меня!.. Письмо твое отнесу… Господин! Господин!..
Виниций равнодушно смотрел на все происходившее, во-первых, потому, что ему были известны все проделки грека, во-вторых, сердце его не знало, что такое жалость. Он сказал:
- Заройте его в саду, а письмо отнесет кто-нибудь другой.
Эти слова показались Хилону приговором. Он весь трепетал в мощных руках Урса, глаза закатились от слез и боли.
- Заклинаю вас вашим Богом! Сжальтесь! - восклицал он. - Я христианин! Мир вам! Я христианин, а если не верите, то окрестите меня еще раз, два раза, десять! Главк, это ошибка! Дайте мне сказать! Возьмите меня в рабство… Не убивайте! Сжальтесь!..
Голос его слабел от боли. Тогда поднялся со своего места апостол Петр, покачал седой бородой, закрыл глаза, потом открыл и сказал среди наступившей тишины:
- Спаситель сказал нам: если брат твой согрешил против тебя, то упрекни его; если пожалеет о том, то прости. И если он семь раз провинится и семь раз покается, тоже прости!
После этого наступила еще большая тишина.
Долго стоял Главк, закрыв лицо руками, потом опустил их и сказал:
- Кефас, пусть Бог простит тебе обиды, а я прощаю их во имя Христа!
Выпустив плечо грека, Урс добавил:
- Пусть Спаситель будет милостив ко мне, а я тоже прощаю тебя.
Грек упал на землю и метался как зверь, попавший в западню, оглядываясь по сторонам и ожидая неминуемой смерти. Не верил глазам своим и ушам, не смел надеяться на прощение.
Но понемногу стал приходить в себя, только посиневшие губы дрожали еще от пережитого страха.
Апостол сказал:
- Иди с миром!
Хилон встал, но не мог выговорить ни слова. Прильнул к ложу Виниция, словно искал у него покровительства. У него не было времени сообразить, что тот, хотя и пользовался его услугами и был как бы соучастником, осудил его, тогда как те люди, против которых он действовал, простили. Мысль эта пришла значительно позже. Теперь в его взоре было лишь изумление и недоверие. Хотя он и понял, что ему простили, все-таки считал более безопасным унести поскорее ноги отсюда, из среды непонятных людей, доброта которых поражала его больше, чем поразила бы жестокость. Ему казалось, что, если он останется дольше, может снова случиться что-нибудь неожиданное. Поэтому, склонившись к Виницию, он залепетал:
- Дай письмо, господин! Дай письмо!
Схватив табличку, которую передал ему Виниций, он низко поклонился сначала христианам, потом больному и, согнувшись, прижимаясь к стене, скользнул к двери.
В садике было темно, страх сжал его сердце, он был уверен, что Урс выбежит следом за ним и убьет его в ночном мраке. Он бежал бы изо всех сил, но ноги отказывались служить ему; он окончательно обомлел, когда Урс действительно вышел к нему.
Хилон упал лицом на землю и начал стонать:
- Урбан!.. Во имя Христа!..
Урс сказал:
- Не бойся! Апостол велел проводить тебя до ворот, чтобы ты не заблудился во мраке, а если у тебя не хватит сил, то и отвести домой.
Хилон поднял голову.
- Что ты говоришь? Значит, не убьешь меня?
- Нет, нет! А если я слишком больно схватил тебя за плечо и причинил боль, то прости мне.
- Помоги мне подняться, - сказал Хилон. - Не убьешь? Да? Выведи на улицу, дальше пойду один.
Урс поднял его, как перышко, поставил на ноги, а потом провел по длинному коридору на другой двор, а оттуда на улицу.
В коридоре Хилон снова повторял в душе: "Пропал! Пропал!" - и только когда они очутились на улице, успокоился и сказал:
- Дальше я пойду один.
- Мир да будет с тобою.
- И с тобой… и с тобой… Дай мне передохнуть.
После ухода Урса он вздохнул наконец полной грудью. Ощупал себя всего руками, чтобы убедиться, что жив, и поспешно стал удаляться. Отойдя на несколько десятков шагов, он остановился и сказал:
- Почему, однако, они не убили меня?!
И, несмотря на то, что разговаривал о христианском учении с Еврикием, несмотря на то, что говорил с Урсом и слушал проповедь в Остриануме, он все-таки не мог найти ответа на свой вопрос.
III
Виниций также не мог отдать себе ясного отчета в том, что произошло, и в глубине души недоумевал не менее Хилона. То, что с ним эти люди поступили так и, вместо того чтобы мстить и мучить его, заботливо перевязали раны, он приписывал отчасти учению, которое они исповедовали, гораздо больше Лигии и немного своему высокому положению. Но обращение с Хилоном превосходило все его понятия о способности людей прощать. И у него невольно возник вопрос: почему они не убили грека? Ведь могли сделать это безнаказанно.
Урс зарыл бы его в саду или же бросил ночью в Тибр, который в те времена, после разбоев, чинимых самим цезарем, часто выбрасывал по утрам трупы, относительно которых никому не пришло бы в голову допытываться, откуда они взялись. Кроме того, христиане, по мнению Виниция, не только могли, но и должны были убить Хилона. Жалость не была совершенно чуждой тому миру, в котором жил Виниций. Афиняне поставили ей алтарь и долгое время сопротивлялись устройству в Афинах гладиаторских игр. Случалось, что и в Риме побежденные получали жизнь: например, Каликрат, царь бретонцев, взятый в плен Клавдием и щедро награжденный, который свободно жил в Риме. Но месть за личные обиды казалась Виницию, как и всем, законной и справедливой. Прощение обид было совершенно чуждо его душе. Он слышал в Остриануме, что нужно любить даже врагов, но считал это теорией, не имеющей применения в жизни. И теперь ему даже приходило в голову, что христиане не убили Хилона по случаю какого-нибудь праздника или положения луны, когда христианам воспрещено убивать. Он слышал, что бывают такие дни, когда некоторым племенам нельзя начинать войны. Но почему в таком случае не отдали грека в руки правосудия, почему апостол говорил, что семь раз согрешившему семь раз нужно простить, почему Главк сказал Хилону: "Пусть Бог простит, как я тебя прощаю"? Ведь Хилон причинил ему величайшее зло, какое может сделать человек человеку, и в Виниций при одной лишь мысли, как поступил бы он с тем, кто, например, убил бы Лигию, сжалось судорожно сердце: не было бы таких мучений, каких он не применил бы! А этот человек простил! И Урс также простил, хотя мог бы убить в Риме кого захотел, совершенно безнаказанно, стоило лишь после этого убить "Неморенского царя" и самому стать царем, заняв его место. Неужели человек, осиливший Кротона, не осилил бы гладиатора, носящего этот громкий титул, который можно было получить, лишь убив предыдущего "царя"? Один был ответ на все эти вопросы. Они не убивали благодаря доброте - столь великой, что подобной не знал до сих пор мир, благодаря безграничной любви к людям, которая заставляла забыть о себе, о своих обидах, о своем счастье и горе и жить для других. Какую награду должны были они получить за это, Виниций слышал в Остриануме, но это не помещалось в его голове. Он чувствовал, что земная жизнь, которая обязана отречься от всего радостного и обильного в пользу других, должна казаться жалкой. Поэтому в том, что он думал относительно христиан, наряду с изумлением была и жалость, и даже легкое презрение. Ему казалось, что все они - овцы, которые рано или поздно должны быть съедены волками, и его гордость римлянина не способна была уважать тех, которые позволяют себя съедать. Его поразила особенно одна вещь. После ухода Хилона на лицах всех присутствующих появилась какая-то светлая радость. Апостол подошел к Главку и, положив руку на его голову, сказал:
- Христос победил в тебе!
А тот поднял к небу глаза, полные веры и радости, словно осенило его великое нечаянное счастье. Виниций, который мог бы понять счастье от удачно завершенной мести, смотрел на него широко раскрытыми лихорадочными глазами, как смотрят на сумасшедших. Потом он увидел - и возмутился до глубины души, - как подошла к нему Лигия и прижала свои царственные губы к руке человека, по виду похожего на раба. Виницию казалось, что строй современного мира переживает какие-то странные перемены.
Пришел Урс и стал рассказывать, как он провожал Хилона и как попросил у грека прощения за причиненную боль. Апостол благословил и его, а Крисп заявил, что этот день был днем великой победы. Слова о какой-то победе окончательно поставили все вверх дном в голове Виниция.
Когда Лигия поднесла ему снова чашу с питьем, он задержал ее руку и спросил:
- Так ты и меня простила?
- Мы христиане, нам нельзя таить в сердце гнев.
- Лигия, - сказал он, - кто бы ни был твой бог, я почту его гекатомбой потому только, что он твой…
Она же ответила:
- Ты почтешь Бога в сердце, когда полюбишь Его.
- Потому только, что он твой… - слабым голосом повторил Виниций.