- Вижу, что счастье может жить среди вас, потому что чувствую себя счастливым, думаю, что и в другом вы меня также убедите. Но должен вам сказать, что это произойдет не в Риме: цезарь едет в Анциум, и я получил приказ ехать с ним. Вы знаете, что ждет за непослушание - смерть. Но если я заслужил ваше доверие и расположение, то поезжайте со мной, чтобы учить меня вашей правде. Вы будете там в большей безопасности, чем я сам; в этой огромной толпе вы сможете проповедовать ваше учение при дворе самого цезаря. Говорят, Актея - христианка, да и между преторианцами есть христиане, потому что я сам видел, как солдаты вставали перед тобой на колени у Номентанских ворот. В Анциуме у меня своя вилла, где мы будем собираться, чтобы в близком соседстве с дворцом Нерона слушать ваши проповеди. Главк говорил мне, что вы ради одной души готовы идти на край света, так сделайте и для меня то, что сделали для тех, ради которых пришли из далекой Иудеи, и не покидайте моей души!
Услышав это, христиане стали советоваться, радуясь победе своей правды и тому значению, какое будет иметь для языческого мира обращение августианца и потомка одного из самых древних римских родов. Они действительно готовы были идти на край света ради одной человеческой души, а после смерти Учителя ничего другого и не делали, - поэтому возможность отказа не пришла им даже в голову. Петр был занят в настоящую минуту своей паствой и ехать не мог, но Павел, недавно посетивший Арицию и Фрегеллу, собирался снова в далекое путешествие на восток, чтобы посетить тамошние церкви и оживить их духом рвения; поэтому он охотно согласился ехать с молодым трибуном в Анциум; там он легко мог найти корабль, идущий в греческие моря.
Виниций, хотя и опечалился, что Петр, которому он многим был обязан, не поедет с ним, очень благодарил Павла, а потом обратился к старому апостолу с последней просьбой:
- Зная жилище Лигии, - сказал он, - я мог бы один пойти к ней и спросить, хочет ли она быть моей женой, если душа моя станет христианской, но я предпочитаю просить тебя, апостол: позволь мне повидаться с ней, но сведи меня сам к Лигии. Я не знаю, как долго придется мне прожить в Анциуме, кроме того, помните, что при цезаре никто не может быть уверен в завтрашнем дне. Мне уже говорил Петроний, что там я буду не совсем в безопасности. Так пусть увижу ее перед этим, пусть насытятся глаза мои ее видом, и я спрошу ее, забудет ли она зло, причиненное мной, и разделит ли со мной добро.
А Петр, улыбаясь добродушно, сказал:
- Кто бы отказал тебе в этой заслуженной радости, сын мой?
Виниций снова припал к его руке, он немог успокоить своего растроганного и взволнованного сердца. Апостол поднял его голову и сказал:
- А ты цезаря не бойся… Говорю тебе: волос не упадет с головы твоей…
Потом он послал Мириам за Лигией, наказав не говорить, кого она застанет здесь, чтобы тем больше обрадована была девушка.
Лин жил недалеко, поэтому скоро присутствующие увидели среди мирт садика приближавшуюся Мириам, которая вела за руку Лигию.
Виниций хотел бежать навстречу, но при виде возлюбленной счастье обессилило его, он стоял с бьющимся сердцем, затаив дыхание, еле держась на ногах, гораздо более взволнованный, чем в ту минуту, когда впервые услышал над своей головой певучую парфянскую стрелу.
Лигия вбежала, не подозревая ничего, и при виде его встала как вкопанная. Лицо ее покраснело и тотчас побледнело, испуганными и изумленными глазами она обвела присутствующих.
Но вокруг увидела ясные, радостные лица. Апостол Петр подошел к ней и спросил:
- Лигия, любишь ли ты его до сих пор?
Наступило молчание. Ее губы дрожали, как у ребенка, который собирается плакать, который чувствует, что виноват и что, однако, должен признаться в своей вине.
- Ответь, - сказал апостол.
Тогда покорно и со страхом в голосе она прошептала, опускаясь к ногам Петра:
- Да…
Виниций опустился с ней рядом на колени, а Петр, возложив руки им на головы, сказал:
- Любите в Господе и во славу его, ибо нет греха в любви вашей.
XII
Гуляя по садику, Виниций рассказывал Лигии в словах, идущих из глубины души, все то, в чем исповедовался апостолам: о тревоге своей души, о переменах, происшедших в нем, и, наконец, о той невероятной тоске, которая овладела им после того, как он покинул дом Мириам. Признался Лигии, что хотел забыть ее и не мог. Думал о ней днем и ночью. Ему напоминал о ней тот крестик, сделанный из веточек букса, который она оставила ему, - он поставил его среди своих лар и невольно почитал, как нечто божественное. Он тосковал по ней все сильнее, потому что любовь была сильнее его и уже в доме Авла заполонила целиком его душу… Другим прядут нить жизни Парки, ему же - любовь, тоска и печаль. Его поступки были злы, но вытекали из любви. Он любил ее в доме Авла и на Палатине, и когда увидел ее в Остриануме, слушающей проповедь Петра, и когда шел похищать ее с Кротоном, и когда она ухаживала за ним на ложе болезни, и когда она покинула его. Но вот пришел Хилон, открывший ее местопребывание, и советовал устроить похищение, но он велел высечь Хилона и предпочел пойти к апостолам просить истины и Лигии… И пусть будет благословен тот час, когда мысль эта пришла ему в голову, потому что теперь он с ней и она ведь не будет больше прятаться от него, как в последний раз, когда убежала от Мириам?
- Я не от тебя бежала, - сказала Лигия.
- Почему же ты сделала это?
Она подняла на него свои голубые глаза, а потом, наклонив стыдливо голову, ответила:
- Ты сам знаешь…
Виниций замолчал на минуту от чувства неизмеримой радости, а потом снова стал говорить, как мало-помалу открывались глаза его, как не похожа она ни на одну из римлянок и можно сравнить ее с одной лишь Помпонией. Он не умел выразить ясно свою мысль, потому что сам не разбирался в нахлынувших чувствах. Ему хотелось сказать, что с ней приходит в мир новая красота, какой до сих пор не было и которая является не только формой, но и содержанием. Но он сказал, что любит ее даже за то, что она убежала от него, и что она будет для него святой у домашнего очага.
Потом схватил ее руку и не мог говорить больше, а лишь смотрел на нее с восторгом, как на свое обретенное счастье, и повторял ее имя, словно желая Увериться, что снова нашел ее:
- О Лигия! Лигия!..
Он стал расспрашивать, что происходило в ее душе, и она призналась, что полюбила его еще в доме Авла, и если бы он отвел ее из Палатина обратно к ним, она призналась бы в своей любви и постаралась смягчить их гнев.
- Клянусь, - сказал Виниций, - что у меня и мысли не было отнимать тебя у Плавтиев; Петроний когда-нибудь подтвердит тебе, что я тогда еще говорил ему о любви к тебе и желании жениться. Я сказал ему: пусть она помажет волчьим салом двери моего дома и пусть сядет у моего очага! Но он высмеял меня и подал цезарю мысль потребовать тебя у Авла как заложницу и отдать мне. Сколько раз проклинал я его за это, но, может быть, в этом счастливая судьба, потому что иначе я не узнал бы христиан и не понял бы тебя…
- Поверь, Марк, - ответила Лигия, - Христос избрал для тебя этот путь.
Виниций с удивлением поднял голову.
- Правда! - оживленно ответил он. - Все складывалось так странно: разыскивая тебя, я встретился с христианами… В Остриануме с изумлением я слушал апостола, потому что таких речей раньше мне не приходилось слышать. Значит, ты молилась за меня?
- Да, - ответила Лигия.
Они прошли мимо беседки, увитой плющом, и приблизились к месту, где Урс, задушив Кротона, бросился на Виниция.
- Здесь, - сказал молодой трибун, - если бы не ты, я бы погиб.
- Не вспоминай! - ответила Лигия. - И не имей злых чувств к Урсу.
- Разве я могу сердиться на него за то, что он защищал тебя? Будь он рабом, я давно подарил бы ему свободу.
- Если бы он был рабом, Авлы давно бы отпустили его.
- Помнишь, как я хотел вернуть тебя в дом Авла? Но ты мне ответила, что цезарь мог бы узнать об этом и мстить им. Теперь ты можешь видеться с ними сколько угодно.
- Почему, Марк?
- Говорю: "теперь", а думаю, что ты можешь безопасно видеться с ними, когда станешь моей женой. Да!.. Если цезарь спросит меня, что я сделал с заложницей, которую он доверил мне, скажу: я взял ее в жены и к Авлам она ходит с моего согласия. В Анциуме цезарь долго не проживет, ему хочется ехать в Ахайю, а если и останется на более долгий срок, то ведь мне нет нужды видеться с ним ежедневно. Когда Павел научит меня вашей правде, я тотчас приму крещение и вернусь в Рим, помирюсь с Авлами, которые на днях должны вернуться в город, и тогда не будет препятствий. Тогда я введу тебя в свой дом и посажу у очага. О carissima! Carissima!
Сказав это, он протянул руки, словно призывая небо в свидетели своей любви, а Лигия, подняв на него сияющие глаза, прошептала:
- И тогда я скажу: "Где ты, Кай, там и я, Кайя".
- О Лигия, - воскликнул Виниций, - клянусь, что ни одна женщина не будет в такой чести у своего мужа, как ты в моем доме!
Они шли некоторое время молча, не в силах удержать в груди счастья, влюбленные, похожие на богов и прекрасные, словно их вместе с цветами принесла в мир весна. Наконец они остановились у кипариса, около входа в домик. Лигия прислонилась к стволу, а Виниций снова заговорил растроганным голосом:
- Вели Урсу сходить в дом Авла, взять твои вещи и детские игрушки и перенести все ко мне.
Она, вспыхнув, как роза, ответила:
- Обычай требует другого…
- Я знаю. Их обычно относит пронуба вслед за невестой, но сделай это для меня. Я увезу их на свою виллу в Анциум и буду вспоминать тебя, глядя на эти вещи.
Он сложил руки и начал просить ее, как ребенок:
- Помпония вернется на днях, поэтому исполни мою просьбу, carissima, прошу тебя!
- Пусть Помпония сделает, как найдет нужным, - ответила Лигия, вспыхнув еще сильнее при слове "пронуба".
Они снова умолкли, потому что дыхание стеснилось в их груди. Лигия опиралась плечом на кипарис, лицо ее белело в тени, как цветок, а грудь волновалась под туникой; Виниций менялся в лице и бледнел. В полуденной тишине они слышали биение своих сердец, и кипарис, мирты и плющ беседки стали для них в эту минуту сладостным садом любви.
Но в дверях появилась Мириам и позвала их завтракать. Тогда они сели среди апостолов за трапезу, а те смотрели на них с радостью, как на молодое поколение, которое после смерти стариков должно было сохранить и сеять дальше зерна великого учения. Петр преломил хлеб и благословил его; на всех лицах была тишина и мир, и какое-то огромное счастье, казалось, наполняло этот бедный домик.
- Вот видишь, - сказал наконец Павел, обращаясь к Виницию, - неужели мы враги жизни и радости?
И тот ответил:
- Знаю, что воистину так, ибо никогда я не был так счастлив, как среди вас.
XIII
Вечером в тот же день, проходя через Форум домой, Виниций встретил золоченую лектику Петрония, которую несли восемь рослых рабов. Сделав им знак остановиться, он подошел к лектике.
- Да будет тебе сон твой сладок и приятен! - воскликнул он с улыбкой при виде задремавшего Петрония.
- А, это ты! - сказал проснувшийся Петроний. - Да, я задремал после бессонной ночи на Палатине. Я купил несколько книг, чтобы прочесть их в Анциуме… Что слышно?
- Ты ходишь по книжным лавкам? - спросил Виниций.
- Да. Не хочу разорять своей библиотеки, поэтому в путешествие беру новый запас. Говорят, вышли новые вещи Музония и Сенеки. Я разыскиваю также Персия и одно издание эклог Вергилия, которого нет у меня. О, как я устал от перебирания рукописей… Потому что, когда попадаешь в книжную лавку, разгорается любопытство посмотреть и то и другое. Я побывал у пяти книготорговцев. Клянусь Кастором! Мне очень хочется спать!..
- Ты был на Палатине, поэтому можешь сказать, что там слышно? Знаешь, отошли лектику и коробки с книгами домой и пойдем ко мне. Поговорим об Анциуме и еще кое о чем.
- Хорошо, - сказал Петроний, выходя из лектики. - Ты, вероятно, знаешь, что послезавтра мы выезжаем.
- Откуда мне было знать это?
- Где ты живешь? Значит, я первый сообщаю тебе эту новость? Да, будь готов послезавтра утром. Горох на оливковом масле не помог, платок на жирной шее не помог - и Меднобородый охрип. Поэтому не может быть разговоров о промедлении. Он клянет Рим и здешний воздух, готов сровнять город с землей или сжечь, ругается на чем свет стоит и хочет поскорее дышать морем. Говорит, что вонь, которую ветер приносит во дворец из узких улиц города, может уморить его. Сегодня во всех храмах приносились торжественные жертвы, чтобы боги вернули ему голос, - и горе Риму, в особенности сенату, если голос не вернется.
- Тогда незачем было бы и ехать в Ахайю.
- Да разве у божественного цезаря один лишь этот талант? - ответил со смехом Петроний. - Он выступил бы на олимпийских играх как поэт со своими стихами о пожаре Трои, как музыкант, как наездник, как атлет, наконец, как танцор, и уж во всяком случае стяжал бы себе все венки, предназначенные для победителей. Знаешь, почему эта обезьяна охрипла? Вчера ему захотелось соперничать в танце с нашим Парисом, он плясал перед нами миф о Леде, вспотел и простудился. Весь был мокрый и липкий, как только что вынутый из воды угорь. Менял маску за маской, вертелся как веретено, размахивал руками, словно пьяный матрос, и было очень противно видеть его огромный живот и тонкие ноги. Парис обучал его в течение двух недель, но ты представь себе Агенобарба в роли Леды или бога-лебедя. Вот так лебедь! Нечего сказать! Но он намерен публично выступить в этой пантомиме сначала в Анциуме, а потом в Риме.
- Его осуждали за то, что он пел перед публикой, но подумать только: римский цезарь, выступающий в качестве мима! Нет, этого не вынесет Рим!
- Мой дорогой! Рим все вынесет, а сенат принесет благодарность "отцу отечества".
И прибавил:
- А чернь будет даже польщена, что цезарь служит для нее шутом.
- Скажи, можно ли еще ниже пасть?
Петроний пожал плечами.
- Ты живешь в своем доме, погружен в мысли о Лигии, о христианах, поэтому, вероятно, не знаешь событий последних дней. Ведь Нерон публично женился на Пифагоре. Выступил в качестве невесты. Казалось бы, мера безумия превзойдена, не правда ли? И что же: пришли вызванные жрецы и торжественно сочетали их браком. Я присутствовал на церемонии. Со многим мирюсь, однако должен сознаться, что подумал: если боги существуют, они должны как-нибудь отозваться на кощунство… Но цезарь не верит в богов - и прав.
- Следовательно, он в одном лице и верховный жрец, и бог, и атеист, - заметил Виниций.
Петроний стал смеяться.
- Ты прав! Мне не приходило в голову такое сочетание, какого мир до сих пор не знал.
Помолчав, он прибавил:
- Нужно еще сказать, что этот верховный жрец, не верящий в богов, и этот бог, смеющийся над ними, боится их, как атеист.
- Доказательством чего служит событие в храме Весты.
- Что за мир!
- Каков мир, таков и цезарь! Но это долго продолжаться не может.
Разговаривая так, они вошли в дом Виниция, который весело распорядился подать ужин, а потом, обратившись к Петронию, сказал:
- Нет, дорогой мой, мир должен переродиться.
- Мы его возродим, - ответил Петроний, - хотя бы потому, что в эпоху Нерона человек похож на мотылька: живет в солнце милостей и при первом холодном дуновении гибнет… хотя бы и не хотел этого! Не раз задавал я себе вопрос, каким чудом такой Луций Сатурнин мог дотянуть до девяноста трех лет, пережить Тиберия, Калигулу, Клавдия?.. Но это все пустяки. Позволь мне послать твою лектику за Евникой. У меня пропал сон, и мне хочется веселиться. Вели позвать на пир музыканта, а потом мы побеседуем об Анциуме. Об этом нужно подумать, особенно тебе.
Виниций приказал послать за Евникой; но заявил, что над поездкой в Анциум он не намерен ломать головы. Пусть об этом думают люди, не умеющие жить иначе, как в лучах милости цезаря. Свет не кончается на Палатине, в особенности для тех, которые имеют нечто другое на сердце и в душе.
Он говорил это небрежным тоном, оживленный и веселый, - это удивило Петрония, и, посмотрев на него пристально, он сказал:
- Что с тобой? Сегодня ты такой, каким был в дни ранней юности.
- Я счастлив, - ответил Виниций. - Я затем и позвал тебя, чтобы сказать это.
- Что случилось?
- Нечто, чего я не променял бы за всю римскую империю.
Сказав это, он сел, облокотившись на ручку кресла, и стал говорить с сияющим лицом и светлыми глазами:
- Помнишь, как мы были вместе в доме Авла Плавтия и как там впервые ты увидел божественную девушку, которую сам ты назвал зарей и весной? Помнишь ту Психею, несравненную, прекраснейшую из дев и всех ваших богинь?
Петроний смотрел на него с изумлением, словно желал убедиться, в порядке ли голова его племянника.
- Как ты выражаешься! - сказал он наконец. - Конечно, я помню Лигию.
Виниций сказал:
- Я жених ее.
- Что?..
Виниций вскочил и позвал главного раба.
- Пусть рабы придут сюда все до одного! Живо!
- Ты жених? - повторил Петроний.
Но прежде чем он успел прийти в себя от изумления, огромный атриум наполнился множеством людей. Бежали запыхавшиеся старики, мужчины, женщины, мальчики и девушки. Входили все новые и новые, и с каждой минутой атриум наполнялся; издали слышались голоса, зовущие товарищей на всех языках мира. Наконец все они столпились плотной стеной у стен и колонн. Виниций подошел к фонтану и, обратившись к вольноотпущеннику Дему, громко сказал:
- Все, кто прослужил в доме двадцать лет, завтра должны отправиться к претору, где получат вольную; кто служил меньше, получает три золотых и двойную порцию пищи в течение недели. В деревни послать приказ, что наказания отменяются: снять с провинившихся цепи и кормить их вдоволь. Знайте, что настал для меня счастливый день, и я хочу, чтобы радостно было в доме.
Рабы стояли некоторое время молча, словно не верили ушам своим, потом руки всех протянулись к нему, и они в один голос завыли:
- А-а-а! Господин! А-а-а-а!
Виниций отпустил их мановением руки; хотя всем им хотелось благодарить своего господина еще и склоняться к его ногам, но, повинуясь, они спешно покинули атриум, наполняя дом криками радости.
- Завтра, - сказал Виниций, - велю им собраться в саду и чертить на песке знаки, какие им захочется. Тем, которые начертят рыбу, даст свободу Лигия.
Но Петроний, который ничему долго не удивлялся, был спокоен и спросил:
- Рыбу?.. Ах, помню, что рассказывал Хилон: рыба - символ христиан. - И, протянув руку Виницию, прибавил:
- Счастье живет там, где человек его видит. Пусть Флора сыплет вам под ноги цветы в течение долгих лет. Желаю тебе всего того, чего сам себе желаешь.