О том, что колонна достигла лагерных ворот, Лей догадался по тому, как зачастили удары прикладов, сгоняя людей теснее друг к другу, и по усилившемуся собачьему лаю, от которого звенело в висках.
Последние километры он шел, не поднимая головы, опасаясь головокруженья и сберегая силы, чтобы все же попасть за ворота.
А поскольку он-таки туда попал, то церемония "встречи", отработанная годами, тоже была изменена. Обычно у самых ворот вновь прибывших встречало эсэсовское "приветствие" в виде ледяной воды из нескольких шлангов, града камней или экскрементов. "Сухим" из такой "воды", естественно, не выходил никто. Эту колонну пропустили, не "поздоровавшись".
Затем следовали стрижка наголо, душ с дезинфекцией, для новоприбывших анкетирование. Стрижку и анкетирование отложили; в душ разрешили идти желающим. Всю колонну разделили на две и развели по баракам. Это было наивысшей "гуманностью": люди просто рухнули на нары, а часть - на пол. Этих поднимали пинками.
Наконец, дали напиться. Охранники внесли в барак ведра и поставили все в одну кучу. Люди, собрав последние силы, ринулись к воде. Началась свалка. Охранники стояли у стены и смеялись. Кто-то крикнул: "Товарищи, спокойно! Все встанем в очередь! Спокойнее! В очередь!" Стало тише. Лей не видел того, что происходило. Он просто лежал, закрыв глаза. Близость воды вызывала у него нарастающее озверение, от которого сводило живот. Продлись это состояние еще немного, и он мог бы утратить контроль над собой… Кто-то его потрогал за плечо: "Хотите пить? Возьмите". Ему что-то протянули. Он взял обеими руками и сделал четыре глотка.
- Жена мне положила мыльницу, вот половинка только и осталась, - произнес тот, кто дал ему воды.
Половинку от мыльницы тут же забрали. Заключенные наливали воду в то, что при них еще оставалось, и делились с теми, кто не мог встать.
"26 августа, 1939 года.
Дорогой друг, я уверен, что настоящий поворот произошел отнюдь не в это лето и даже не в 33-м году, когда этот человек получил власть. Жуткие формы современного ведения войны сделают благоразумный мир невозможным - нужно было предотвратить ее начало. И сейчас еще не поздно: кое-какие изменения в Польском Коридоре через Восточную Пруссию и долговременное соглашение между Германией и Польшей, базирующееся на значительных территориальных изменениях в сочетании с популяционными изменениями греко-турецкого типа, оттянули бы сроки этой бойни, которая обещает стать чудовищной. "Отсрочка" могла бы быть использована только для одного: физического устранения Г. Ты прямо спрашиваешь, есть ли в Германии реальные силы, способные взять это на себя. Отвечаю с уверенностью: есть, безусловно. Как безусловно и то, что "отсрочка" после совершения задуманного будет использована этими силами лишь для "перестройки рядов" и лучшей организации вторжения. Те же, кто не хочет войны и не начнет ее ни при каких обстоятельствах, тому благоприятствующих, никогда не пойдут на прямое насилие в отношении даже такого человека. В том-то и парадокс. Тот самый нравственный тупик, из которого я вижу для себя только один далекий и туманный выход: внутреннее сопротивленье, протест в любой из ненасильственных форм.
Прости за краткость ответа, но этого требуют условия доставки. Мне сейчас тяжело, как никогда. Крепко тебя обнимаю. Надежда умирает последней.
Всегда твой А".
Это письмо от 26 августа 1939 года было передано Дугласу Клайдсдейлу (будущему герцогу Гамильтону) через Гейнца Хаусхофера от Альбрехта Хаусхофера.
Клайдсдейл показал письмо Черчиллю. Сэр Уинстон увидел в нем не только попытку достичь нового "Мюнхенского" урегулирования по Данцигу, Польскому Коридору и немецким поселенцам в Польше, но и те реальные силы зреющей оппозиции, на которые в будущем следует серьезно опереться.
Черчилля особенно интересовала фигура Рудольфа Гесса, считавшегося в Британии самым близким и преданным Гитлеру человеком. Однако уже сам факт многолетней дружбы Гесса с таким человеком, как Альбрехт Хаусхофер, а также и некоторые сведения о личности Гесса, доходящие до будущего премьер-министра через братьев Хаусхоферов, давали ему пищу для серьезных размышлений и некоторых рискованных расчетов.
О том, что наступила ночь, приходилось судить лишь по почерневшим щелям в стенах барака. Лай собак, крики охраны, шарящие лучи фонарей, выискивающих лица спящих людей, наполняли ночь мучительным ожиданием и нестерпимым напряжением нервов. Внезапно всех подняли криками "на выход" и ударами длинных плетей и вытолкали под хлещущий дождь. Продержали минут пятнадцать и плетьми, как скотину, загнали обратно. Это была обычная процедура, называлась: "ночное умывание".
Кто-то пытался выжать одежду, но охранники выстрелами положили всех на нары: двигаться запрещалось.
Сирена… Подъем… Куда-то погнали по похожей на болотную трясину жиже. Приказ "построиться"… Малый аппельплац для двух бараков… Перекличка по номерам…
И "малый аппельплац", и построение еще не пронумерованных, и прочее - все это были нарушения, за которыми комендант Заксенхаузена Хесс должен был внимательно следить, пока здесь находился Лей.
Опять долго гнали по разбитой и затопленной колее… Воды и грязи под ногами становилось все больше, ноги начали увязать по щиколотку. Одного из упавших свои, идущие рядом, не успели поднять; охранник наступил ему на затылок и вдавил лицом в жижу.
Загнали в настоящее болото, с большими замшелыми камнями, которые, как айсберги, основную свою массу укрывали под водой. Эти камни нужно было вытаскивать из болотной топи и складывать в кучи на твердой земле.
Лей временами переставал понимать, что с ним происходит, терял ощущение себя и окружающего, будто проваливался в бездну. Он был крепким и здоровым от природы, мог подолгу не есть, не спать сутками, выдерживал огромные нагрузки. Однако такой усталости и отупения он еще не испытывал никогда.
В обычной жизни всегда было, чем поддержать себя: сигареты, коньяк, кофе, массаж на скорую руку, чистая рубашка, да и просто человеческие лица и голоса вокруг. А здесь не было ничего. Человека как будто вырвали из его времени и швырнули даже не в неолит, а в какой-то… мезозой, в котором жить ему было еще не положено. Самым страшным была не усталость физическая, а усталость внутри - равнодушие ко всему, а главное покорность. Тебя гонят - ты идешь; приказывают тянуть камень из вонючей трясины - нагибаешься и тащишь камень… и перестаешь видеть себя со стороны. Конечно, это были пока лишь провалы в бессознательное; через какое-то время, словно вынырнув, Лей вспоминал, где он и что делает. Но "провалы" начали случаться у него с путающей частотой. "Физиология берет свое, - говорил он себе. - Еще несколько таких суток, и сознание как в топь болотную опустится". Поразительно было и то, что расслабленность воли приносила ему даже облегчение. Он совершенно ясно это почувствовал: куда проще было нагнуться и, обдирая в кровь руки взяться за валун, чем обернуться и двинуть охранника по оскаленным зубам. Какое-то время назад ему этого еще хотелось, но теперь и этого желания не осталось.
Сколько они таскали валуны и как добрались обратно до лагеря, он почти не помнил. Снова выстроили на аппельплаце, ударами поднимали тех, кто оседал от бессмысленного выстаивания под непрекращающимся дождем.
В бараке впервые за двое суток дали поесть. Пища была горячей, в чистой посуде, и состояла из вареного гороха с большими кусками хорошего мяса и свежего хлеба. Так накормили, естественно, только этот барак; остальным дали залитый кипятком горох в грязных котлах и сухие корки.
Сразу после еды в бараках включили радио. Послышалась музыка, приятная, радостная. Ночной вой сирены и крики терзаемых собаками людей так не ударяли по нервам, как это напоминание о прошлом, о человеческой жизни, о родных… Каждый вспоминал свое, но все сидели с одинаковым выражением, со слезами на глазах; кто-то пытался заткнуть уши. Охрана на некоторое время ушла. Вдруг из одного угла барака послышалась песня - простая, рабочая. Такие песни часто пели еще в 33-м году, на последних демонстрациях Красного Фронта. От нее легче вздохнулось всем.
"Молодцы парни", - с невольным уважением подумал Лей.
Вообще-то "эксперимент" следовало заканчивать. Пора было, как говорится, "и честь знать". По всему его утомленному телу сладкой истомой прошла эта мысль: просто встать и уйти из этого ада. Лечь в горячую ванну, потом в мягкую чистую постель, отоспаться… По-видимому, он задремал, когда сирена на аппельплац точно разрезала мозг на две половины.
Аппельплац… Дождь… Выстаивание без смысла, без цели…
Гиммлер советовался с Гессом, предлагать ли фюреру на рассмотрение детальный план операции "бабушка умерла" или изложить его в общем.
Гитлер сильно нервничал последние дни; то кричал, что его утомили подробностями, то, напротив, требовал от докладчиков таких технических деталей, к изложению которых те были не готовы, поскольку и сами в них не вникали. Гесс дал совет подготовить детальный доклад.
Операцией руководил Гейдрих. Непосредственное руководство из опорного "пункта" в городке Оппельн поручалось начальнику гестапо Мюллеру (лишь три месяца назад вступившему в НСДАП).
Операцию разделили на три этапа. Штурмбанфюрер СС Науйокс с командой из шести человек по сигналу "бабушка умерла" должен захватить радиостанцию в городке Глейвиц и передать в эфир "воззвание польских борцов за свободу". Затем сто пятьдесят эсэсовцев, переодетых в польскую форму, занимают здание таможни в Хохлиндене, и той же ночью, с 31 августа на 1 сентября, после получения условного сигнала "Агата", следует инсценировать нападение на германскую таможню у польско-германской границы. Само здание подлежало разрушению.
К провокации в Глейвице Гиммлер активно привлекал вермахт: начальник генерального штаба сухопутных войск Гальдер еще 17 августа приказал главе военной разведки Канарису подобрать польские военные мундиры и передать их СС.
И, наконец, в ноль часов сорок пять минут должно начаться вторжение немецких войск на территорию Польши.
Гитлер, напряженно слушавший, на этих словах Гиммлера выпрямился и глубоко вздохнул.
- Хорошо, - произнес он и повторил: - Хорошо. Однако нужно позаботиться и об… истории.
- Все лишние свидетели будут немедленно ликвидированы, - уточнил Гиммлер.
- А как вы назвали операцию? - поспешно спросил Гесс. - Слова "смерть", "умерла" отрицательно заряжены, они не годятся.
Гиммлер усмехнулся:
- Изначально, операция имела название "Гиммлер".
- Хорошо, - снова согласился Гитлер. - Это подходяще.
"Как тянется время… - жаловался он Гессу. - Я бы вычеркнул эти дни и поставил на завтра 1 сентября!!!"
Снова гнали по разбитой колее… Коменданту Хессу было приказано ничего не менять в распорядке.
Заключенных выстроили для наказания на "большом" аппельплаце. Посреди квадратной площади стояли "кобылы". К ним привязывали ремнями, головы закутывали мешковиной, чтобы заглушить крики. Еще имелось четыре столба с перекладинами, на которых болтались веревки, - на виселицы это не было похоже.
Лагерь был наказан за побеги. Комендант назначил порку каждому десятому, в течение десяти дней.
Уже совсем стемнело. Прожектора слепили глаза. Охранники с собаками двигались вдоль рядов. Кого-то вытаскивали и по пути избивали; кто-то выходил сам и шел к "кобыле" или к перекладинам. Послышались первые крики - прерывистые, хриплые рыдания и другие, похожие на вой. Свет так бил в глаза, что невозможно было разглядеть, что там происходило, - повсюду плясали причудливые тени. Один из прожекторов немного отвернули в сторону, чтобы лучше высветить какое-то место, и Лей увидел, как эсэсовцы у столбов на веревках начинают медленно подтягивать вверх двоих заключенных. Он отчетливо видел, как напрягались обнаженные торсы и деревенели мышцы и как потом с хриплым вскриком обрывалась эта борьба - выворачивались плечевые суставы и тело обмякало тряпкою.
Эсэсовец шел по их ряду; на счет "десять" тыкал рукоятью плетки в шеренгу. Двое других пинками гнали очередную жертву. Все происходило очень быстро: "кобылы" не пустовали ни минуты; на перекладинах подвешивали одновременно по восемь человек… Все это - и слепящий, кажущийся беспорядочным свет прожекторов и фонарей, и мечущиеся силуэты собак, и смешение людей и теней внезапно предстало перед Леем воплощением дикой неразберихи, которой уже невозможно управлять. Впервые ему стало страшно.
Он стоял в первом ряду и уже точно знал, что сейчас рукоять плетки равнодушного охранника упрется ему в грудь.
Он ощутил этот толчок так, точно засаленная деревяшка толкнула его в сердце… (Охранник держал ее на расстоянии метра.)
Лей вышел из ряда и сделал несколько шагов. Остановился… Секунды тошнотворно растянулись в его мозгу. До него никто не дотронулся. Он повернулся и пошел куда-то прочь.
Он шел, стараясь сохранять достоинство.
На станции дожидался поезд, который шел в Берлин из Ганновера. Поезд задержали всего в 15 километрах от Берлина, чтобы прицепить к нему особый салон-вагон, в каких обычно ездили сам фюрер или верховные вожди.
В этом поезде возвращалась после путешествия по Северному морю графиня фон Шуленбург, супруга заместителя полицай-президента Берлина.
Вилли фон Шуленбург уже полчаса гуляла по платформе и громко возмущалась таким безобразием - одного человека вынуждена ожидать сотня!
Наконец подъехал кортеж из черных "Мерседесов". Из одного вышел Феликс Керстен, которого графиня хорошо знала; из другого… в накинутой на плечи куртке, небритый и странный Роберт Лей. Увидев графиню, он изобразил улыбку и скрылся в свой вагон.
Вилли поджала губы. За минувшие два года она одержала множество громких побед и имела репутацию "самой соблазнительной недоступности", как галантно окрестил ее Геббельс. Но появление юной Инги Лей ввело Вильгельмину в новый соблазн. За сопливой девчонкой увивается сам фюрер! Вот бы какую соперницу ей "обставить" и "обойти"!
Вилли, надувшись, сидела в своем купе, когда ее неожиданно пригласили в салон-вагон.
Подремав в горячей ванне, Лей отказался от услуг Керстена: ему захотелось женских рук.
Лежа в постели, он приказал отдернуть шторы и приоткрыть окно. За прошедшие двое суток он так свыкся с ветром и сыростью, что теперь впустил их к себе, как старых знакомых. В роскошной спальне у него было все, не хватало только ощущения женских пальчиков на утомленном теле.
Вилли пришла, и он, легко раздразнив в ней чувственность, получил то, что хотел: приятный массаж женскими ноготками и зубками, и уже начал сладко засыпать, как внезапно точно догнал его и ударил по сомкнутым векам белый луч прожектора.
Навстречу шел товарный состав - "экспериментальный". Начальник Главного бюджетно-строительного управления и Управления концентрационными лагерями СС Освальд Поль распорядился пустить несколько таких экономичных составов с открытыми платформами для перевозки заключенных. Четыре платформы, до отказа забитые людьми, двигались сейчас к Заксенхаузену.
Всего на несколько мгновений, как из ада, вышли на мутный свет спрессованные человеческие тела, острые плечи, жалкие лица…
"Зачем мне все это нужно было?.. - лениво пытался припомнить Лей. - Ах, да, вспомнил. И напомню немецким рабочим, как теперь ходят германские поезда. Пусть благословят фюрера! Он дал их детям шанс - ехать в моем поезде. А победи тогда коммунисты - скотов опять перемешали бы с богами и получилось бы… дрянное "человечество". В котором хорошо плодятся одни неполноценные. Селекция неизбежна… Но раса лучше доллара. Боже мой, Грета! Почему… почему ты этого не приняла?!"
- Что ты бормочешь? - целуя его, спрашивала Вильгельмина.
- Так, ничего.
- Ты любишь меня?
- Люблю, детка.
4 сентября 1939 года.
"Я не стану объяснять Вам, почему выбрал Вас в качестве адресата для этого трагического сообщения. Наша с Вами общая цель сейчас - максимально смягчить этот удар для всех, кто искренне любит леди Юнити. Первое и главное - она жива. Обстоятельства сейчас таковы, что никаких сообщений по поводу случившегося вы пока получать не будете, поэтому я считаю своим долгом написать Вам правду и только для тех, кому следует ее знать.
Сегодня утром, в одном из мюнхенских парков, возле Нусбаумштрассе, леди Юнити нашли без сознания, с двумя пулевыми ранениями в висок. Но, повторяю, она жива. Наш посол в Берне сообщит все подробности ее состояния, как только это станет возможным. Но уже сегодня вы можете передать барону Редсдейлу, что, несмотря на объявление войны между Германией и Англией, он может приехать в Мюнхен. Хотя в этом нет необходимости. Жизнь его дочери будет спасена - в этом меня заверил лично профессор Магнус. В письмо я не могу вложить записку, оставленную леди Юнити перед попыткой самоубийства: записка адресована фюреру. Я приведу Вам лишь ее суть. Первые несколько фраз - о выборе между долгом подданной королевства и преданностью нашему вождю. Леди Юнити также считает, что начавшаяся война - катастрофа для обоих братских народов, и теперь они обречены на падение в пропасть. Она пишет и о том, что все, кого она любила, разделены этой пропастью, а потому ее собственная жизнь потеряла для нее смысл.
Все это очень печально.
По просьбе фюрера я сам буду держать известный Вам круг лиц в курсе происходящего. Барон Редсдейл, миссис Дебора Мосли и мисс Джессика Редсдейл могут связываться со мной по каналу, о котором сообщит курьер.
Повторяю, все это очень и очень печально. Мы искренне сожалеем и по-настоящему удручены.
Р. Л."
Это письмо было доставлено самолетом и вручено мадмуазель Андре, бывшей гувернантке двойняшек и подруге Маргариты и Джессики, жившей с ними в Нью-Йорке, вечером 4 сентября 1939 года.
Лей отправит еще три письма. Последнее, о состоянии Юнити, Маргарита получит в конце марта 1940 года, когда после многомесячной комы Юнити сможет говорить, несмотря на прогрессирующий паралич. В письмо будет вложена записка:
"Мои дорогие! Я мечтаю увидеть вас дома. Все это был очень длинный и скверный сон. Сейчас я проснулась и улыбаюсь заходящему солнцу. День оказался таким коротким…
Валькирия".
Олег Дарк
ПОЛЕТ ПОД ГНЕЗДОМ ОРЛА
На двух страницах подряд читаем в новом романе Елены Съяновой:
"Альбрехту Хаусхоферу
7 января, 1938.
Прости меня. Я как будто заболела, тяжело и безнадежно, и такою тебе лучше не видеть меня и поскорей забыть. Я виновата перед тобой и перед тем человеком, твоим другом, о котором ты спросил меня и все понял. Забудь меня, выброси из своей жизни, как случайную колючку из букета. Бог любит тебя, и он защитил тебя от такой никчемной и порочной глупышки. А меня бог не простит. Это я знаю.
Инга".
"Из письма полномочного представителя СССР в Англии И. Майского народному комиссару иностранных дел СССР.
25 октября 1938 г.
…Какова будет дальнейшая линия английского премьера? …Никаких серьезных попыток противостоять германской экспансии в Юго-Восточной Европе со стороны Чемберлена ожидать не приходится… Чемберлен недавно создал специальную комиссию для выработки плана или планов по удовлетворению колониальных притязаний Германии. …Германия создает себе "африканскую империю" в составе Того, Камеруна, Анголы и большей части Бельгийского Конго…". И т. д.