"Эх, теоретик, теоретик, насколько хватит тебя?" Славка проверил уже один разъем. "Все должно быть чисто и вымыто". Схемно проверить бы, но некогда… Руки дрожат, раньше такого не замечал, и что-то с ногой, тянет и всё, надо бы показаться врачу, да некогда. А то оттяпают и будешь тогда, как Сильвер с деревянной ногой, да и сейчас у них – пиратские методы, а теоретик кто тогда, Джим Хокинс? Стойко ведет себя, настоящий тягомотник. Пожалуй, с этим всё. Кончено. "Abgemacht". Не вышло. Теперь скорее этот разъем. Конечно, так проверять запрещено, доморощенными методами, но если не там, то где?
– Эй, что тут делаешь?
Слесарь-теоретик. Явился – не запылился. Откуда его принесло?
– Не шуми, лучше помоги, подержи…
Капнул пот. Откуда? В КИСе холодно.
– Я включал, постучало чуть.
И этот с версией, а он думал… напрасно что ли… Опять вроде холодно.
– Подержи…. потом объясню.
Ну, вот дрогнуло…Кажется?… Не может быть?… С четвертого раза пальцем не в небо попал, а в звезду… Стрелка тестора дрогнула. Не бойся, отрывай разъем. Да, не тяни. Вот посмотри, два десятка штекеров, а на этом припой. Посмотри, остренький, застыла капелька и изоляцию прорвала. А в невесомости, возможно, и не было бы ничего, а может и было бы. Гадай теперь. Прогнулся, стервец, и замкнуло. А сигнал? Это – вторично, не ясно ещё, может объект дрожит или кран громыхнул? Нам не заметно, а ДУСы ущучили. Они ведь чувствительные.
Всё. Расслабление до апатии. Славка видел, как в противоположном конце зала появился Главный. Ведущий рядышком торопливо докладывал. И Главный шел наклонив голову словно бодаться. Но мы сейчас всех обрадуем. Поголовно всех.
Глава десятая
В отделе теперь повсеместно обсуждали Мокашова. Рассказывали, что он выполнил немыслимое – золотой дубль – смоделировал и посчитал на ЭВМ за ночь. А ещё придумал способ, разрешающий суточный вариант – проверку вблизи Земли. И в КИСе достойно себя повёл. Даже Невмывако сказал:
– А что Мокашов? Становится легендарной личностью. Говорят, что дважды ошибся, но в целом в нужную сторону.
За эти дни Невмывако поменял отношение к теоретикам. До этого он считал их нелепостью на производстве. "В самом деле, это всё то же, что мускулистому в многочисленных шрамах льву приделать дельфинью голову". Теперь он повсеместно повторял: и теоретик – человек и признавал их пользу.
На его взгляд эволюция в КБ проходила не по-Дарвину, а по-Кювье, в виде катастроф. Упразднили макетку, отдельское микро-КБ, решили снести "кутузку" – здание на отшибе, в котором испытывались перекисные двигатели, убирали динамические стены. В этом было само по себе усиление теоретиков. И если их раньше никуда не пускали ("Для чего они в КИСе? Для мебели?"), то теперь стали повсеместно в программы совать. Но Невмывако увидел в этом и умаление практической стороны дела.
– Ответьте мне, – спрашивал он Вадима, – все-таки новичок – голова? Нет дыма без огня.
Однако Вадим отвечал ему в обычной манере.
– Вы думаете голова – сила? А она и слабость. Вот у животного что? Инстинкты. Его не собьешь. А человек обязательно подумает: "может быть". И это "может быть" его и погубит.
– Отдайте мне новичка.
– Зачем?
– Отдайте вместе с "Узором".
А что, это – вариант. B Славка остался доволен новичком, но при встрече с Вадимом говорил: "Из КИСа его забери. Он – чокнутый. Неуправляемый. Знаешь, как в горах. Все себе катаются и вдруг крик: неуправляемый, и все расступаются. И он летит сверху, с горы, сам в ужасе и ещё разгоняется. Его невозможно практически остановить… Говорю ему: клапан потёк. А он в ответ: какой момент? Причем тут момент, – говорю, – клапан течет, утечка топлива. А он говорит: и пусть. Если момент маленький, то, может, даже и очень хорошо. Прошу, убери, ведь уши кругом, а слово – не воробей.
– Ты вместо того, чтобы на товарища тянуть, подучился бы маненько в свободный момент. В том есть смысл, темнота, и Мокашов его постиг. Представь, утечка и слабый момент, просто моментик крохотный, но тебя к одной границе жмет. Сработал двигатель, и возмущение тебя к всё той же границе привело.
– Катись, – мотал головою Славка, – так, если всю дорогу ПСО, а если в закрутке или система выключена?
– Тогда действительно.
– Голову мне не морочь, убери. Магомет сделал свое дело…
– Перебьешься. То дай ему, то убери. Выпустили джина из бутылки и помяни мое слово, будешь ещё работать у него.
– На него?
– На него ты уже работаешь.
Вадим был прав, сам того не зная.
– Теперь счётчик частиц снова требуется снять, – говорил Славка.
– Не снимай. Умоляю тебя. Повремени, – просил Мокашов. – А если оставить, можно его в полёте включить?
– Натурально, – отвечал Славка. – В рамках программы.
"Это просто сказать: в рамках программы, а сколько для этого всего? Согласований, вопросов: почему? Хотя везение – расчудесная вещь. Случилось немыслимое: вернули датчик космических лучей. Нет, в этом даже что-то мистическое. Один ноль в его пользу. Но как бы снова не сняли.
"Неужели, – прикидывал Вадим, – Невмывако действительно возьмет на себя эту дохлую кошку – "Узор"?"
– Вы как, Петр Федорович, возьмете "Узор" официально или для вида? А выполнять, как всегда, придётся нам самим?
– Обижаете. Целиком и полностью, с потрохами и даже с вашим удивительным новичком.
Мокашов для Вадима на время стал необходимостью. Таких и подключать прежде не стоило бы, но дело на глазах разрослось. Теоретикам придётся переквалифицироваться. Рафинированными они не нужны КБ. "Сапоги" уже сыграли подобную роль, когда нужно и головой соображать и хватка требуется.
"Отлично, – подумал Вадим, – пускай возьмёт, не сделает, так хоть потянет, а там, глядишь, и всё закончится".
– Хорошо, я подумаю, Петр Федорович.
Практически некому было заниматься "Узором". И что такое "Узор?" Перекисные движки с системой управления. Стенд строили прямо на территории, за садом. А что с того? Ведь испытывали микродвигатели. Унитарные, экологически чистые. Результатом выхлопа – кислород и вода.
Масштабы объектов росли, потребовались ЖРД, и захотелось их испытать. Всего разок и разом двух зайцев убить: сэкономить время и не строить стенд. Доводом "за" – это всего лишь микро-ЖРД с работой импульсами. Но для импульсов проблема смешения и разный подход. Двигателисты традиционно за полноценный импульс. Но это против экономии топлива. Неполноценный, может, это как раз то, что нужно и очень хорошо? Минимальный импульс для экономии топлива. Импульсы волновали всех.
– Я предлагаю посчитать им импульсы у одной границы, – говорил Викторов, – и затем их ополовинить у другой. Отвечают, нельзя пока. Не могу их убедить.
"Паразитство, – ругался Славка, – Вадим как всегда изящно уходит в сторону. Что толку охать и ахать. Каждому свое. Конъюнктурщики. У них в уме теперь только пилотируемые и получается: они на уровне классных команд, а он остался в дворовой. Хотелось подключиться к пилотируемым".
– Ну, что еще, – скажет ему Вадим, – ведь всё уже сделано, хотя со сближением наверняка ещё горя хлебнём.
Что же, каждому свое. А от Мокашова не поймешь больше пользы или вреда? То с баллистиками затеял он разговор: послать станции не к планетам, а в точки Лагранжа. Собрать межпланетное правещество. Как будто не проще собирать его в Антарктике, на ледяных её естественных стеллажах.
Куча народа в КБ: ведущие и исполнители – проектанты, прибористы, конструкторы, наконец, испытатели – коллективные руки и мозг, но не нужны здесь дикие изобретатели, способные разнести всё. Вот теоретики заявили, отработаем манипуляторы. Они потребуются. Но совсем не для того. Манипуляторы – не предметы первой необходимости. Так можно докатиться до того, что манипулятором станут между лопаток чесать и в туалет въезжать на воздушной подушке. Можно, только не нужно. И пускай у них пилотируемые, а у него маленький отработанный "гибрид". Достаточно ли отработанный?
– Что, Славочка? – звонила ему Инга. – Оторвался от всего? Как твой объект? Я ведь привыкла конкурировать с объектом. Объект, объект, у вас на уме одни объекты.
– Ты – лучший в мире объект.
– А настоящий и железный?
– Не конкурентен, состарился уже. Представляешь? Ребенок старится, становится дряхлее тебя.
– Ужасно, – смеялась Инга, – просто чудовищно. Я слышала у вас кукушонок появился, новенький. Смотри, вытолкнет тебя из гнезда.
– И хорошо. Разом бы на пенсию.
– Смотри, вытолкнет, Славочка.
Славка и сам ревниво относился к подключению новеньких. Они ещё школы не прошли, не ценят прошлого, на всё плюют, а тут нужно сердцем и душой прикипеть. А теоретиков постоянно тянет в дебри. Уходят в сторону и откликаются из зарослей дрожащим "ау". С объектом нужно шуровать, как с миноискателем, и он всегда прав, как бы ты не говорил: не может быть. Теоретиков приходится постоянно тыкать носом с криком: "ищи". А они, как самостоятельные собаки, сразу уходят в кусты.
Он попросил Мокашова:
– Посчитай вероятность отказа?
– А исходные? – пробовал уйти тот.
– Исходные из формуляра возьми.
Сегодня обратился ведущий:
– У вас вероятность отказа посчитана?
– А нет отказов, схема надёжная.
– Так могут ответить лишь дикари. Ты цифру выдай.
– Для чего?
– Готовится заключение о полете.
Последнее время готовностью занималась внешние комиссии. Они же писали заключение на эскизный проект. От прибористов лишь требовали сведения. О вероятности отказов Славка прежде бы сказал: "Это не к нам", а теперь поручил Мокашову:
– Посчитай.
– Когда? – удивился Мокашов.
– Хватит часа?
– Свихнулся? Даже Ньютон…
Теоретики всегда тянут время.
– Ты на Ньютона не вали. Он когда жил?
– Ньютон нетленный, он на все времена.
– Запомни, нетленное только то, что делаем мы.
– Ну, как ты со Славкой? – поинтересовался Семёнов.
– Странное дело, – пожимал плечами Мокашов, – я говорю: нет такого решения, а Славка: хочешь сказать не было, даю тебе на решение полчаса. Или, например, зашла речь о неустойчивости, а я по глаза вижу: Славка ни бум-бум.
На самом деле Славка разбирался в неустойчивости. Он и аспирантскую тему выбрал – неустойчивость импульсных схем. Но с теоретиками не соскучишься. Прошлой осенью в лабораторию прислали на стажировку студента-дипломника. Дипломник этот считался на курсе светлой головой. В КБ он, правда, тогда появлялся редко, но все же схему собрал – воплощение теоретических идей.
Смотрел на неё, точно молился, спрашивал разрешения осциллограф включить. А лаборанты придумали, провели трубочку, и тотчас кто-нибудь отправлялся за дверь, закуривал и пускал в трубочку дым. Студент тем временем включал осциллограф и из схемы валил клубами дым. Он тотчас всё выключал и оглядывался – не видели ли? Но все работали, а он думал, думал… В конце концов разработал теорию неустойчивости подобных схем и даже диплом защитил успешно. А разбирая схему, нашел за панелью трубочку, ведущую за шкафы, всё понял, покраснел, и больше его в отделе не видели.
Ведь теоретики – звери диковинные, обоснуют чёрте что.
– Ступай к Невмывако. Обыскался.
Мокашов мучался. Идти к Невмывако ему вовсе не хотелось. Начнется: Как дела? Как вообще и как с "Узором"?
А Пальцев учил: не дай на голову себе садиться. Прояви самостоятельность.
– Разрешите, Петр Федорович. Спрашивали?
– Именно, Борис Николаевич.
Спасибо, хоть не гражданин Мокашов.
– Вы хорошо начали, заявили о себе. В отделе послушаешь: посчитал Мокашов, выпустил Мокашов. За моделирование даже выделена премия, но я обязан вас этой премии лишить…
В душе Невмывако хотел ободрить новичка, что так теперь подстрелено смотрит, ждёт подвох, но одновременно он понимал: только погладь…
– На вас в этом месяце поступила докладная – нарушили проходной режим, и получается плюс на минус. В итоге ноль.
"Да, черт с ней, с премией". Мокашову вспомнилось, что про моделирование Семёнов сказал: Отбросим разные умные слова – экстремум и фазовый портрет, и что останется? Умница Мокашов.
– По "Узору" сроки на носу. Что вы об этом думаете?
А что он думает? Ровным счётом ничего. Пришла пора определиться, и невозможное вчера выглядит пустяком. Ему, разумеется, повезло. Прибор оставили, не желая иметь головную боль с нарушением центровки. И в этом его везение, а в остальном? Должно быть, он попал в силовое поле и должен был встроиться в силовые линии, но воспротивился вопреки всему. "Он должен". Кто это сказал? Он никому ничего не должен. Спросите лучше: хочу ли я? Нет, вы за меня решаете. Да, я и сам ещё, может, не понял, чего хочу? Ну, рвался в строй и после расхотелось в строю, и я и сам себя за это осуждаю.
– Я думаю, Петр Федорович, пора отделить котлеты от мух. Отдельно считать динамику, отдельно испытывать двигатели. Создать общую вычислительную программу, чтобы всё обсчитывала.
– Напрасно вы сопротивляетесь, – пожевал губами Невмывако, – я предлагаю вам стоящее дело.
– Не наше это дело – двигатели. Важнее создать теперь универсальный вычислительный стенд. На случаи жизни – мыслимые и не мыслимые, штатные и нештатные. Его нельзя, разобрать и места он не займёт.
"Конечно, это только деталь в задуманном им. В его собственном деле, а не в общем потоке. И он готов на время стать изворотливым дипломатом… на час, на два, на сколько потребуется, пока не убедит всех".
Он даже представил: повиснут на подлёте к Земле упреждающие детекторные буи в таинственных точках Лагранжа и заработают на их приёме Центры, справляясь с потоком информации. Как всё изменится, завися от того, что пока только в его голове, как…Словом, многое ещё.
"А теоретик, пожалуй, дело говорит, – подумал Невмывако. Чужая уверенность обычно убеждала его. – В этой кошмарной обстановке (сегодня упраздняют стенды, а завтра спохватятся) сохранить невидимый стенд – уже кое-что. Вот хватит ли сил? Временами сердце пошаливало".
– Вычислительная программа – тот же эксперимент. Вычислительная программа мостиком к теории. Согласитесь, Петр Федорович. Для совершенной теории нужен безукоризненный эксперимент.
– Убедили меня, – улыбаясь сказал Невмывако. – Займитесь испытанием " Узора", а предлагаемую программу я в планы включу и попробуйте отвертеться тогда, не выполнить. Учтите, сроки "Узора" на носу.
– Обязательно учту, Петр Федорович.
И Мокашов отправился к себе, подумав: "Вот они рядовые деловые триумфы".
Позвонил Славка из КИСа:
– Куда пропал?
– Срок по "Узору" подошёл.
– Ты мне устойчивость выдай.
С программированием вышло не просто. В институте он пренебрёг этим курсом. Программирование читалось факультативно. Придётся начать с азов. Это похоже на чтение на чужом языке. Он полистал сборник стандартных программ, напоминающих фразы разговорника: "Здравствуйте. Как дела?" "Спасибо, очень хорошо".
Случай опять помог. Подвернулся Сева и предложил за основу одну из своих гигантских программ. "Всего-то чуть переменить". Затея оказалась болотом: программа не была отлажена, и Мокашов чувствовал себя теперь камикадзе на самолете-торпеде со взведенный взрывателем, когда невозможна нормальная посадка.
Он понимал, Сева – не Рио-де-Жанейро, background и хуже того, но считал, что с Севой он сладит по принципу схем из ненадежных элементов. Сева был ему удобен и прост. Только был он всеми недоволен.
– Ты с ними не очень, – советовал Сева. – Поосторожней. Разденут в два счёта. Ведь это я навигацию начинал. Ну, провозился и промахнулся чуть, и их ко мне подключили для помощи. А что теперь? Где они и где я? Так что не советую. С ними – не очень.
С программой Севы возились до одури, а в перекурах Сева расписывал Мокашову, как ему повезло.
– И диссертацию можешь запросто написать.
– А ты написал?
На это Сева страшно обиделся. В Краснограде защиту не считали важным и позволяли отличившимся в ином. Когда Семёнов, наконец, решился посоветоваться с начальником отдела Викторовым, тот не скрывая рассмеялся:
– Это не диссертация, а чёрте что.
После такого трудно вторично подойти. В Краснограде защищались единицы, и защитившиеся были на виду. Вот-вот собирался защититься Воронихин. Он стал бы вторым кандидатом в отделе. Первым был Вадим, а единственным доктором – Викторов.
Глава одиннадцатая
Защита проходила в актовом зале. Высокий зал облицован деревянными панелями, высокие окна, прикрытые шторами, лампы дневного света на потолке, разгороженном металлическими клетками. От них с потолка рассеянное сияние. А под потолком спутник – первый, искусственный в натуральную величину. Он на гибком подвесе и, когда вентиляция приводит в движение воздух, он колеблется, приходит во вращение, сверкая никелированными боками и антеннами. На стене впереди большой портрет первого космонавта, недавно такого знакомого и обычного для многих присутствующих, а теперь далёкого и знаменитого. Прямо в центре убегающая вверх доска и ещё дополнительные передвижные доски.
Ученый совет за зеленым длинным столом, но мест не хватает и поэтому приставлен второй и третий ряд стульев. Викторов сидит во втором ряду и незаметно читает газету. Он использует каждую минуту, потому что очень организованный человек, низкая энтропия. Воронихин ждет сбоку, когда вызовут. А ученый секретарь загорелый и в очках читает его документы блеющим голосом: что окончил, где и кем работает. И вот его приглашают. Воронихин выходит, молчит и смотрит в зал, и пауза затягивается. А Мокашов в центре зала с отдельскими ребятами, которых не всех ещё знает как следует.
После защиты собралась на втором этаже, в ресторане на вокзале. Стол был накрыт в вытянутой комнате с длинным рядом полукруглых окон. От этого на столе, на полу, на лицах присутствующих чередовались полосы света и тени. Перед началом разбрелись: кто – куда, смотрели с балкона, опоясывающего здание, посадку на поезда. А Мокашов и другие за маленьким фанерным столиком на тонких алюминиевых ножках репетировали приветствие: стихи и прочее.
А потом они их читали, и все смеялись. И Воронихин улыбался усталой и отчего-то грустной улыбкой. Может, он не умел улыбаться иначе? И затем, когда уже было немало выпито и пили без тостов, какой-то вихрь подхватил людей из-за стола, закружил в потоке музыки, в шуме, громе и визге захудалого ресторанного оркестра. За столом поредело и он увидел вдруг рядом с Воронихиным "Наргис".
Он вскочил и, отодвигая стулья, бросился приглашать. Она сидела в полуоборота к столу, и бородатый Афанасьев-Бонасье что-то тараторил ей, улыбаясь и пожимая плечами. Он не помнил, как она встала и вошла с ним в круг танцующих. Оркестр было приумолк, отчего все остановились, не зная, расходиться или нет, и заиграл с новой силой. От его шума и грохота не было слышно разговоров и показалось, что они танцуют одни.
Из слов, сказанных в танце, он запомнил одно.