- Мужи новгородские! - Внезд широко раскинул руки, словно желал обнять всю площадь. - Богом клянусь - нет на мне вины! Что побили боярина Иванка, про то спорить не стану - видал его язвы ныне... Но откуль взял он, что мои холопы его отлупили?.. Есть у него послух, видок?.. Коль есть, пусть выйдут, скажут пред всем Новгородом о том - тогда признаю свою вину. А не сыщутся - знать, солгал всем вам боярин Тимошкинич! На посадника похотел заставить вас руку поднять!
- А того не ведомо ему было, что посадник Внезд княжеский слуга ныне, - послышался рядом сиплый, но ещё полный властной меди голос Семёна Борисовича. Огромный, одышливый, седой, как лунь, и молчавший, пока на помосте был ненавистный ему Стефан Твердиславич, боярин сейчас выдвинулся вперёд. - Как прознает князь, как с его слугой город поступил - всем плохо придётся, коль карать начнёт!.. Можете ли вы сейчас выдать городу тех, кто грабил посадничий дом?.. Нет? - строго оглядел Семён Борисович затихающую под его голосом площадь. - Тогда поплатятся все!
Внезд Вадовик был от души благодарен старому боярину. Тот долго держал его сторону в спорах с Иванком Дмитричем и прочими, молчаливо одобряя, но заговорил лишь сейчас.
Ныне был самый лучший день для того, чтобы расправиться со всеми врагами - Иванок Дмитрич и Вячеслав Борисыч, старые посадник и тысяцкий, далече, удрали в Переяславль. Их сродственники забились в вотчины, в городе носа не кажут. Прочие их сторонники хоть и остались, но после сегодняшнего замолкнут, поняв, на чьей стороне сила. А кто не успокоится сам, тех заставят замолчать княжеские дружинники.
- Покамест не дошло до князя и не присудил он нам покарать татей, вершите суд сами, мужи, новгородские! - уже не звал, приказывал Внезд Вадовик.
Вече понемногу распалялось. В разных углах площади начали раздаваться голоса о том, что впрямь хватили лишку, что не дело по наговору громить всех подряд. Сторонники посадника шумели всё громче.
- Дать Волхова испить! - кричали они. - Эдак всяк будет орать, а потом мы спину подставляй!..
- Вершите суд сами, мужи новгородские! - повысил голос посадник. - Как решишь ты, Великий Новгород, так тому и быть!
Он знал, как решит город - за посадника стояли многие. И даже те, кто недавно громил его дом, сейчас орали громче всех, чтобы хоть так замазать невольный грех. Кроме того, как назло, ни Стефана Твердиславича, ни других сторонников Иванка Тимошкинича на вече не было. Этим они как бы доказывали свою слабость и страх, а кто трусит - тот и виноват.
- Иванок, небось, сам себя избил, а потом наговорил на посадника! - кричали с помоста, подливая масла в огонь.
- Стой, православные, стой! - вдруг послышался новый голос. В толпе возникло движение - кто-то торопливо продирался сквозь ряды ближе к помосту. - Кого вы слушаете?.. Лиходеев! Татей и мздоимцев, кои готовы реки крови пролить христианской!.. Им важнее князя посадить такого, чтоб власти их мешать не мог! Они весь Великий Новгород хотят под свою руку поставить!..
Посадник был несказанно поражён и возмущён явлением нежданного недоброхота, тем более что был им ни кто иной, как неродовитый боярин Волос Блудкинич. Не древним родом - деньгами, что его дед и прадед, купцы новгородские, своим хребтом заработали, проложил он себе дорогу в Грановитую палату и совет бояр. Ещё и досей поры его ладьи с товарами ходили за море и на Низ.
Волоса Блудкинича люди знали - послышались одобрительные выкрики.
- Кого вы слушаете, за кем идёте? - продолжал тот, остановясь у помоста. - Вы сами себе кровопивцев на шею посадили, верите им!.. Аль не знаете вы Иванка Тимошкинича? Кому из вас он дорогу перешёл, кого обидел?.. Только и вины его было, что правду молвил в лицо боярину!..
- Молчи, худородный! - зашипел сверху посадник и нацелился ткнуть Волоса посохом. - Пёс приблудный!
- Меня лаешь - сам себя позором покрываешь, посадник, крикнул в ответ Волос. - Люди, не слушайте его! Он за мзду богатую и город весь, и нас, и мать родную кому хошь продаст!
- Уж не тебе ли? - взвился Внезд Вадовик. - Позвени-ка тугой мошной, поведай, кого ты подкупал на вече, чтоб тебя в совет кричали? Никак три дня весь Людин конец пивом поил!..
- Ах, ты сатана! - не выдержал Волос Блудкинич. - Черниговский прихвостень!.. Вот гляди, доберусь я до тебя!.. Жаль, не догадался я у хором твоих очутиться, когда их грабили! Уж не пожалел бы красного петуха!..
Он бросился было на помост, намереваясь за бороду стащить посадника наземь, но тут на него с боков накинулись дворовые Внезда и Семёна Борисовича. Они столкнули Волоса Блудкинича обратно и навалились на него кучей.
- Бейтя его! - закричал Внезд Вадовик, в порыве занося посох и опустив его на сцепившихся в драке людей. - Он дом мой хотел пожечь!
Взбудораженное вече береговой волной накинулось на дерущихся. Волос Блудкинич отбивался, но его повалили наземь и топтали ногами до тех пор, пока он не затих вовсе.
Внезд Вадовик больше помалкивал, смотря и слушая. После побоища вече гудело и бурлило, подогревая само себя. Его не надо больше было подталкивать, оно само, вскипев, как готовое варево, перелилось через край и ринулось по улицам. Размахивая дубинами и дрекольем, толпа с гамом и шумом текла по улицам, и к ней в первые ряды уже мешались переодетые холопы Внезда Вадовика и его ближних. Посадник всегда имел в толпе своих людей, чтобы в случае чего именно они первыми начинали кричать на вече то, что потом становилось мнением всего города. Сейчас они вели людей к домам врагов своего хозяина.
Так уж бывало, что при всяком бунте и нестроении громили не только дома и усадьбы виновных - находились люди, которые под общий шум пытались расправиться со своими врагами. Поэтому обычно горели целые улицы, а народ, пьяный от грабежей и суеты, рыскал вокруг и искал, кого бы ещё разбить. То тут, то там в вечернее небо поднимались клубы дыма - горели усадьбы. Зажгли дом Волоса Блудкинича, чет труп так и остался валяться на вечевой площади. Подпалили хоромы Иванка Тимошкинича. Самого Стефана Твердиславича напугали, снеся ворота в его терему, пограбили всех его соседей и свойственников.
Глава 18
Долго в тот раз буйствовал Новгород - чуть не до рассвета город не сомкнул глаз. Сперва грабили боярские хоромы, дрались и делили добро, потом, когда уже чуть начали расходиться, от красных петухов, выпущенных в ту ночь без счета, загорелся Славенский конец. За грабежом и делёжкой этого вовремя не заметили, и пожар успел разойтись по нескольким улицам. Скоро горело столько домов и усадеб, что горожане забыли о мятеже и вовсю тушили пламя. С огнём воевали ещё целый день, а когда управились, выяснилось, что погибло и попорчено добра столько, что о разграбленных боярских домах нечего и вспоминать. У нескольких десятков семей не осталось ни кола ни двора, у многих уцелело только то, в чём успели выскочить. Хорошо, была весна и ночи начинали теплеть.
Занятые свалившейся бедой люди даже не вспоминали о том, с чего всё началось. Боярские распри отошли в тень, тем более что сами бояре притихли и более не шумели.
Впрочем, шуметь было особо не с чего - вое, кого мог посадник Внезд считать своими врагами, ныне не были для него опасны. Стефан Твердиславич спешно уехал в дальнюю вотчину, на Мету, и всё лето не показывался в Новгороде. А Иванок Тимошкинич, с коего всё началось, был убит. Когда начали грабить его подворье, он, несмотря на увечья, сумел с несколькими верными людьми выбраться из терема и поспешил укрыться в ближней церкви. Но его перехватили по дороге, узнав по платью, поймали и, избив ещё раз, отволокли в Волхов, где и утопили. Остальные недоброхоты, сражённые примером, помалкивали и были тише воды, ниже травы.
Так в затишье прошло почти всё лето, бывшее для Новгорода чуть легче, чем два предыдущих. С той поры, как принял княжение Михаил Черниговский, Русь трепали беды. От дождей вымокли поздние яровые, лен, не родили огороды, а те озимые, что посеяли, вымокли и вымерзли зимой, так что новый урожай оказался не в пример скуден.
Надеялись на помощь Низовских земель, но на Волоке Ламском сидела дружина Ярослава, заворачивающая торговые обозы. Впрочем, в то время ей заниматься этим почти не приходилось - новым летом обозов по всей Руси стало меньше. Год и другой урожаи не задались нигде. Возить в Новгород для торговли было нечего - самим еле хватало. Обильно, как встарь, родила разве что Киевская да Галицко-Волынская земля. Оттуда шли товары, но разве могла прокормить оскудевшая людьми и ремёслами Киевская Русь огромную, обильную народом и жадную до жизни Владимирскую Русь вкупе с Новгородом!
В малых городках и весях всё ж было полегче - помогали лес и река. В самом Новгороде поневоле вспоминали времена, когда город душил князь Ярослав Всеволодович. Как и тогда, ели кору, мох и собак. Люди бежали из города, чтобы умереть спокойно, ибо случалось, что поедали и человеческие трупы. Матери продавали своих детей богатым людям и даже на чужбину. По улицам бродили толпы людей - выискивали дома богатых и разбивали в них житницы, надеясь найти хлеб. Много хлеба похватали при грабеже посадничьих хором и потом при погроме его недоброхотов.
Новым летом, когда люди после волнений и пожара притихли и занялись своими делами, наконец-то пришло избавление и от голода - едва можно стало пуститься в плаванье, через Волхов и Нево-озеро Варяжским морем пришли купцы из Висби и Любека. Прознав о голоде, они привезли в Новгород хлеб. Лето тоже выдалось хорошим по всей земле и на Низу, и можно было надеяться на лучшее.
Единственное, что тревожило новгородские и псковские земли - это ливонцы. Самим рыцарям в связи со смертью епископа Альберта было не до походов, но литовцы, приохоченные ходить на псковские и новгородские земли с войной, чуть не ежегодно совершали набеги на русские земли. Избегая сражений, они проходили по земле, захватывая добро и угоняя полон. Бояре терпели набеги на свои вотчины, вынужденные смиряться с тем, что из-за них меньше становится и без того скудная от неурожаев дань. Но защищать Новгород и Псков от набегов должны были княжеские дружины, а Михаил Черниговский бывал на столе наездами. Вместо него сидел мальчик, который даже со своим пестуном пока сражался деревянным мечом и не мог повести полки в битву. Усмирённые Внездом Вадовиком и его союзниками люди молчали, но постепенно начали поварчивать. Стефан Твердиславич, хоть и не выступал более открыто и позвать князя Ярослава не подговаривал, тем не менее не молчал. И постепенно в городе сложилось тихое мнение, что пора бы уж князю показать свою настоящую силу и либо приструнить литовцев, сходив на них походом, либо уйти подобру-поздорову и уступить место достойному. Слушая эти разговоры со всех сторон, посадник отправил Михаилу в Чернигов грамоту, и тот обещал, что скоро пойдёт в Новгород, чтобы оттуда отправиться прямиком на Ливонию.
В конце осени, почуяв, что в городе опять начали поднимать голову сторонники Ярослава Переяславльского и стараясь оградить малолетнего княжича от возможного бунта, посадник и тысяцкий увезли юного Ростислава в Торжок. Всем в городе они говорили, что там будут собираться войска для похода на Ливонию, но на самом деле бояре спешили укрыться подалее - голос Стефана Твердиславича со времени пожара на Словенском конце стал звучать всё увереннее и громче. Он становился народным любимцем, ему прочили власть, а это при посаднике и тысяцком попахивало бунтом. Но Новгород бунтовал всегда - нет хлеба, есть ли, ему всё едино. Затаившись, Внезд Вадовик ждал.
В начале зимы нежданно-негаданно на посадничье подворье прискакал гонец из Новгорода. Конь под ним поводил запавшими боками и шатался, роняя розовую пену с губ, у крыльца всадник сполз с седла и неверными шагами быстро поднялся в терем.
Упреждённый о гонце, Внезд Вадовик вышел ему навстречу и с удивлением признал в нём своего дворового холопа Стёпку. Тот посерел, спал с лица и смотрел затравленно. Встретясь глазами с хозяином, он мешком бухнулся ему в ноги:
- Христом Богом молю, боярин! Не гневайся на раба твоего верного!..
Внезд тихо ахнул, крепче опираясь на посох. Подумалось о самом страшном:
-Что?
- Беда, боярин! - не поднимая лица от пола, выкрикнул Стёпка. - В Нове Городе бунт! Выло вече, на нём боярин Стефан против тебя и родни твоей лаял!.. Кричал, что не надобен им такой князь, уговаривал Ярослава Всеволодовича звать!.. Народишко разошёлся, к твоему подворью побежал...
Внезд покачнулся. Всё поплыло перед глазами. Как сквозь туман, долетали сбивчивые слова холопа:
- Дом и подворье пограбили... До ближней вотчинки добрались, там всё порушили... У тебя и брата твоего, и у свойственников тож... Терем новый боярича Глеба Внездовича погорел... У боярина Бориса тоже грабили...
- Неужто - все? - одними губами шепнул Внезд, чувствуя, как спирает грудь, и трудно становится дышать. - А другие что ж? Семён Борисыч?..
- Убили его, - Стёпка всхлипнул, жалея своего хозяина, и выпрямился, отирая рукавом красный от мороза и слёз нос. - Дубьём забили, потом до Волхова волочили - и в прорубь...
Всё потемнело перед глазами Внезда Вадовика, и он тихо осел на пол.
Уже когда он пришёл в себя на постели, чуть отойдя от хватившего его удара, не отлучавшийся от отца Глеб Внездович сообщил ему остальные страшные подробности.
Семьи уехавших с княжичем бояр были схвачены и заточены в монастырь. Посадничество забрал себе Стефан Твердиславич, а должность тысяцкого отдали некоему Никите Петриловичу. Новый посадник сразу же постановил послать грамоту Ярославу звать его на новгородский стол, и горожане согласились.
Разбитый тяжёлой вестью Внезд Вадовик ещё хворал, когда из Новгорода на него и его спутников свалился новый, более тяжкий, удар. Несколько дней спустя в Торжок прискакали новгородские послы с грамотой для малолетнего княжича Ростислава. Вместе с Ростиславом и его боярами гонцов встречал бывший тысяцкий Борис Негоцевич, заменив не встающего с постели посадника. Выходя к послам, он заранее трепетал, не зная, сможет ли сдержать гнев, ежели увидит кого из знакомых. Но Новгород словно понимал это - из пяти послов ни одно лицо не осталось в памяти даже смутно.
Юный Ростислав, всё ещё воспринимая многое по-детски открыто, с любопытством посматривал на чужих людей. В окружении своих бояр он не боялся их, но и не понимал полностью смысла произносимых по-писаному священником слов:
- ...Ибо отец твой обещался сесть на коня и в поход идти с Воздвиженья, а теперь уже Николин день. С нас крестное целование долой, а ты ступай прочь, мы же себе сами князя помыслим...
Дочитав грамоту до конца, священник свернул пергамент и с поклоном вручил его застывшему, словно окаменевшему, Борису Негоцевичу. Тот понимал сказанные слова, но не верил, что всё вот так быстро кончено.
Сколько раз случалось такое, что бояре, поссорившись, отъезжали из города в свои вотчины или даже на службу к иному князю, бросив нажитое. Но всегда возвращались. Борис Негоцевич часто видал таких изгнанников через несколько лет - они как ни в чём не бывало расхаживали по улицам и даже приходили в Грановитую палату, ежели до побега занимали там места. Однако он сам никогда не верил, что может оказаться изгнанником. Ему чудилось, что вмешалась злая воля, чьё-то дьявольское попущение, может, кара за грехи. Про него и семейство Вадовиков не было сказано в грамоте ни слова, будто их не существовало вовсе. Но это умолчание и означало изгнание.
Его невесёлые размышления прервал маленький Ростислав. Подавленный свалившимися на него малопонятными заботами княжения, мальчик начал рано взрослеть и старался многое понимать, но самого главного детская душа ещё не умела постичь. Он подёргал боярина за рукав долгой шубы и снизу вверх глянул на него светлыми, не по-детски суровыми глазами.
- Чего он сказал такого? - спросил мальчик. - О чём?
Борис Негоцевич словно проснулся.
- О чём? - тяжко вздохнул он. - Путь нам указали, княже!
- Какой путь?
- Тебе - в Чернигов-город, к батюшке твому, а нам куда - неведомо...
- К батюшке? - оживился Ростислав столь явно, что боярин почувствовал глухую досадливую ненависть к мальчику, находившему светлые стороны среди сгущавшегося мрака.
Кое-как проводив послов, Борис Негоцевич вернулся в палаты. Глеб Внездович и братья Внезда уже ждали его. Краем уха, от Ростиславовых бояр, они слыхали о содержании грамоты, но боялись верить.
- Ну, что? - воскликнул младший из трёх братьев, Даньслав Вадовикович.
- Путь нам указали, братья! - сухо отмолвил Борис. - Нам и князю нашему, Ростиславу Михайловичу.
- Куда же теперь? - растерянно выдохнул третий Вадовикович, Михаил.
Борис только покачал головой. О возвращении нечего было и думать - нетерпеливый Стефан Твердиславич уже послал грамоту Ярославу Всеволодовичу, и тот спешил в Новгород ближней дружиной, оставив жену, детей и бояр собираться и двигаться поездом следом.
Ярослав прискакал в город в самом конце декабря - налегке, без припасов. Сам посадник Стефан, извещённый с полдороги, вышел встречать его. В городе звонили в колокола, заговорила даже Святая София, созывая народ, словно на вече. Проехав запруженными народом улицами, Ярослав спешился на вечевой площади, поднялся на ступень и стоял там почти один - посадник, тысяцкий, бояре и дружинники оставались внизу и чуть в стороне, пока на площадь стекался народ. Счастливый тем, что видит их, Ярослав улыбался мальчишеской открытой улыбкой, а потом шагнул вперёд, к краю, срывая с тёмных кудрей шапку.
- Великий Новгород! - пронёсся над постепенно замирающей толпой его голос. - Принимаешь ли ты меня князем своим?
На миг пала тишина - для того лишь, чтобы откуда-то изнутри стёкшихся к вечевой площади толп вдруг родился и волной прокатился слитный многоголосый гул приветствия. Он ураганом ударил в грудь Ярославу громким криком, и князь раскинул руки в стороны и засмеялся беззвучным довольным смехом.