Военный корреспондент - Александр Чаковский 11 стр.


Потом он встал и подсел на топчан, рядом со мной.

- Скажите, - спросил врач, - лётчику тому здорово досталось?

- В ногу, - ответил я. - Он сначала не почувствовал. А потом я заметил кровь; он говорит, что не больно.

- Так всегда сгоряча бывает, - объяснил врач. - Но, видно, счастливо отделался.

- "Мессеров" было три, - вспомнил я, - а он один. По-моему, он напрасно полез в драку.

- Как напрасно? - удивился врач. - А самолёт с людьми и грузом?

- Он был уже над лесом. Цель была достигнута. Лётчику надо было уходить.

- Ну, это вы бросьте, - недовольно проговорил врач. - А вдруг они погнались бы за самолётом? Нет, ни один советский лётчик так не поступит. Ну вот, теперь последний заход. - Он схватил котелок и нырнул под полог.

Фельдшер на топчане мирно посапывал. Я посмотрел на часы. Час ночи. Через шесть часов наступит утро, и я смогу двинуться обратно.

- Прямо невозможно держать в руках металлическое, - заметил врач, появляясь. - Вмиг пальцы отморозишь. Вот холодина-то! - Он рывком поставил котелок на огонь. - Теперь всё. Закипит - и можно класть.

Я почувствовал, что хочу спать. Врач подошёл к полочке и взял оттуда концентрат. Потом подумал и взял второй.

- Сварим два, - обратился он ко мне. - Кутить так кутить!

- Давайте я тоже буду что-нибудь делать, - предложил я.

- Вы будете есть, - ответил он. - Вот смотрите за водой. Скажите, когда закипит.

Глупо было приставать к нему. Как будто требовался штат поваров, чтобы сварить кашу. Но мне было неприятно сидеть сложа руки. Врач высыпал из мешка несколько сухарей и крошки.

- Это вместо хлеба. Надеюсь, у вас зубы не вставные?

Он стал ломать куски. Я видел, что они твёрже камня.

- Замёрзли, - пояснил врач. - Впрочем, предпочитаю сухари мёрзлому хлебу.

Я не разбирался в этих тонкостях. К тому же вода закипела. Размельчив концентрат, я высыпал его в котелок. Вода кипела, и пшено немедленно стало подниматься на поверхность. Вода была мутной.

- Теперь надо потерпеть минут пятнадцать, - сказал врач. - Есть сильно хотите?

Я ответил, что хочу.

- Правильно. Раз корреспондент, - значит, хотите. Орла будем будить? - спросил он, кивая на нары. - Пожалуй, не будем. Собственно, ему повезло больше, чем нам. Лучше хорошо выспаться, чем быть сытым.

Я сомневался в правильности этого афоризма. В палатке запахло варёным пшеном. Это был очень приятный запах. Я никогда не замечал раньше, что пшено пахнет.

- Поедим и заляжем, - объявил врач, потягиваясь. - Сказать вам откровенно, я уже третьи сутки не могу выспаться.

Мне было непонятно, что это за работа у медиков на льду, из-за которой нужно не спать по суткам. Я сказал ему об этом.

- Ну, работа разная бывает, - ответил он и, зачерпнув лучинкой кашу, попробовал.

- Готово? - спросил я. Мне очень хотелось есть.

- Готово, - ответил он. - Масло и жареный лук подразумеваются. Возьмите котелок и слейте воду.

Я вышел из палатки. Буран едва не сшиб меня с ног. У меня захватило дыхание, и в лицо врезались сотни игл. Я стал осторожно сливать воду. Где-то неподалёку я снова услышал звук буксующей машины и подумал, что шофёру сейчас несладко.

Затем я вернулся в палатку. Мокрый полог хлестнул меня по лицу, когда я пролезал. Врач поставил на топчан две жестяные тарелки. Он потирал руки и, видимо, был доволен.

- Ну вот, и всё в порядке, - объявил врач.

- У кого-то неподалёку не всё в порядке, - ответил я.

- А что такое?

- Где-то машина буксует. Вот, видно, достаётся шофёру!

- Машина? - переспросил врач. Мне показалось, что он помрачнел. - Ну, давайте быстрее.

- Куда торопиться? - спросил я.

Врач ничего не ответил и стал накладывать кашу на тарелки. Когда я приготовился опустить ложку в дымящуюся кашу, снаружи послышался скрип шагов.

- Так, - сказал врач и отложил ложку.

Полог откинулся, и в палатку пролез человек. На нём был промасленный, когда-то белый полушубок, подпоясанный ремнём. Пот грязными струйками стекал с его лба на лицо. Ушанка была сдвинута на затылок, и виднелись слежавшиеся на лбу волосы.

Он стоял у входа в палатку, и возле его валенок от тающего снега сейчас же образовалась лужа. Он смотрел своими воспалёнными глазами на нас и, как мне казалось, никого не видел.

Наконец он спросил хрипло и невнятно:

- Здесь… чего?

Я сразу понял, что это шофёр с той машины.

- Санчасть, - ответил врач.

- Медики… - хрипло сказал шофёр. - А мне бы толкнуть… машину толкнуть… Самую малость. - Он говорил, ни к кому не обращаясь.

Он всё ещё стоял у входа, но я видел, как под влиянием света и тепла его взгляд проясняется. Потом шофёр сделал шаг к печке и протянул над ней руки. Я вздрогнул, увидя их. Кисти были ало-фиолетовые, распухшие, как бочки. Волдыри на них были видны даже издалека.

- Опустите руки и идите сюда, - резко сказал врач.

Затем он повернулся и потормошил спящего на нарах фельдшера.

- Подъём! - скомандовал он.

Шофёр стоял у печки, не двигаясь и не опуская рук.

- Вы что, оглохли, что ли? - закричал врач. - Опустите руки! - Он подошёл к шофёру и оттащил его от печки. - Вы что, не видите, что у вас с руками?

Шофёр поднёс руки к глазам.

- Малость поморозил, - ответил он.

- Снимайте полушубок, - приказал врач.

- Да ничего я не буду снимать, - с внезапной злобой сказал шофёр и упрямо мотнул головой. - У меня машина там, гружёная. И человек у груза. Мне толкнуть надо.

- Снимите полушубок! - закричал врач. - Смирнов, помоги ему снять полушубок.

Фельдшер подошёл к шофёру и взялся за его ремень. Но шофёр резко повернулся и хотел нырнуть под полог.

- Держите его, дурака! - закричал врач, и Смирнов ухватил шофёра за полу полушубка. - Ты же без рук останешься! Понимаешь ты это? Гангрену хочешь?

Шофёр больше не сопротивлялся. Смирнов стал расстёгивать на нём полушубок.

- Вот что, - буркнул шофёр, - если смазать или перевязать, то давайте, только побыстрее. Мне ещё людей надо найти, машину толкнуть.

- Ты никуда не поедешь, - сказал врач, перебирая на полке какие-то склянки. - Тебя сейчас положат в постель.

- А машина? - спросил шофёр. В его голосе звучали растерянность и испуг.

- У машины выставят часового. Потом поедет другой шофёр.

- Да вы что? - рванулся к выходу шофёр. - Вы что, смеётесь, что ли, товарищ военврач? Машину бросить на полдороге - и в постель? - Он схватился за полушубок.

- Ты не дури, - прикрикнул врач, - у тебя обморожение второй степени. Ты понимаешь, что это такое? С культяпками жить хочешь?

Шофёр растерянно смотрел на свои руки.

- Да и не больно совсем, - сказал он внезапно осевшим голосом.

Врач посмотрел на меня.

- Видите? - воскликнул он. - Этому тоже не больно. Всем им сначала не больно.

Он подошёл и налил что-то из бутылки в жестяную кружку.

- Выпей, - протянул врач кружку шофёру.

Тот взял, понюхал и улыбнулся.

- Это, конечно, можно. - Шофёр выпил. - Сильна, чёрт! - воскликнул он восхищённо.

- Теперь давай сюда руки, - приказал врач.

Вдвоём с фельдшером они стали чем-то смазывать ало-фиолетовые кисти рук. Шофёр не стонал и не морщился.

- Сколько в ей градусов? - спросил он. - Наверно, коньяк?

- Коньяком ещё тебя поить, - проворчал Смирнов.

- Ну, довольно болтать, - сказал врач, бинтуя правую руку. - Сейчас - в постель.

Но шофёр вырвал руки и сделал шаг к выходу. Лицо его снова стало злым.

- Сказал, что не пойду никуда, товарищ воендоктор. - Он схватил забинтованной рукой полушубок, лежавший на топчане. - У меня там груз продовольственный. Для Ленинграда!

- Ты у меня поагитируешь! - закричал врач.

Я смотрел на него с удивлением. В начале знакомства он показался мне флегматичным и уравновешенным человеком. Было странно, что он двух слов не мог сказать спокойно.

- За бинты спасибо, - поблагодарил шофёр. - А только я пойду!

В его голосе было столько решимости, что, попробуй мы его задержать, он полез бы в драку.

- Где тут ещё палатки есть? - спросил шофёр, надевая полушубок. - Пойду людей собирать.

- Далеко твоя машина? - спросил врач.

- Да вот, недалече, метров пятьдесят от вас.

Врач сорвал свой полушубок с крюка.

- Одевайся, Смирнов! - приказал он.

Я стал тоже натягивать полушубок.

Один за другим мы вышли из палатки. У меня тут же захватило дыхание. Мне показалось, что ветер стал дуть ещё сильнее. Казалось, что он пронизывает насквозь, а острые иглы снега впиваются в тело. С первых же шагов я залез в какой-то сугроб и зачерпнул полные валенки снега.

- Левее держите! - крикнул врач из темноты.

Я повернул на его голос. Идти было очень трудно. Приходилось преодолевать сплошную стену из ветра и снега. Я не мог себе представить, как можно ехать в такую погоду на машине.

Шофёр шёл где-то впереди и время от времени окликал нас.

- Идём, идём, - ворчал врач, - чтоб тебе пусто было!

Мы шли очень долго. Мне показалось, что тут не пятьдесят метров, а целый километр. Очевидно, это так и было: у шофёров своя манера определять расстояние.

Наконец мы пришли к машине. Полуторка стояла, увязнув передними колёсами в сугробе.

- Федюшов, вылазь! - весело крикнул шофёр. - Подмога пришла.

В ответ я услышал голос откуда-то сверху: "Ого-го!" Потом спрыгнул человек.

- Теперь нас пятеро, - сказал шофёр. - Неужто не сдвинем?

- Подкопать надо малость, - предложил Федюшов.

Он вытянул откуда-то из темноты две лопаты и сунул одну мне.

Мы подошли к передним колёсам и стали освобождать их от снега. Моя лопата была маленькой и неудобной, вроде игрушечной.

- Попробую мотор разогреть, - услышал я из темноты голос шофёра.

Я работал без устали. Мне стало до того жарко, что я снял полушубок. Я уже не чувствовал, как снежные иглы вонзаются в лицо.

- Идёт дело! - услышал я голос фельдшера; он откапывал другое колесо.

- Не берёт стартер! - крикнул шофёр. - Крутануть надо!

- Давай ручку, - крикнул врач. Потом я услышал рывки от заводной ручки и отчаянную ругань. - Да она у тебя промёрзла вся! - кричал врач.

- Ещё раз крутаните, - умоляюще отвечал шофёр. - Ну, ещё разок, товарищ военврач!

Затем раздалось ровное тарахтение мотора.

Теперь оставалось главное: вытолкнуть машину на трассу.

Мы остервенело толкали машину, но она не двигалась. Я чувствовал, что с меня катится пот. Я ощущал его липкие струйки под рубашкой. Мы толкали машину и под команду и вразброд, но она будто примёрзла ко льду.

- К чертям! - закричал врач, подходя к кабине. - Иди ложись в постель, а у машины поставим часового. Так до утра без толку пробьёмся.

Шофёр выскочил из кабины.

- Да нет же, товарищ военврач, - сказал он, и мне послышались слёзы в его голосе, - сдвинем мы её, честное слово, сдвинем! Вот погодите, я под колёса постелю. - Он быстро снял полушубок и подпихнул его под правое колесо. - Ну, ещё разок двинем!

Снова хлопнула дверца кабины и затарахтел мотор. Мы снова стали толкать машину. Мне казалось, что мы упираемся в борт с такой силой, что ноги проломят лёд. Внезапно я почувствовал, как борт машины медленно уходит из-под наших рук.

- Пошла! - закричали все. - Пошла!

Машина двигалась. Мы шли за ней, подпирая борт руками. Так мы выкатили машину на трассу.

- Ну, спасибо вам! - крикнул из кабины шофёр. - Я уже не вылезу, боюсь, мотор сдаст. Спасибо вам!

Он дал газ, мотор затарахтел сильнее, и машина, гремя цепями, провалилась в темноту.

- Стой, стой! - неистово закричал врач. - Полушубок оставил, дурья башка!

Он схватил лежащий на снегу полушубок и побежал в темноту.

- Как приедешь - в госпиталь немедленно! - услышал я его голос. Затем загремели цепи.

Он вернулся.

- Ну, пошли, - сказал он усталым, упавшим голосом.

Мы шли молча. Обратный путь показался мне более коротким. В палатке было очень холодно. Печка погасла. Каша в тарелках покрылась тонкой ледяной коркой. Врач устало опустился на топчан.

- Это преступление, что я его отпустил, - вздохнул он. - Каждую ночь я совершаю такое преступление и говорю себе: это в последний раз. И опять то же самое. Я кричу и ругаюсь - не помогает. Нечего тут делать медику! - выкрикнул он злобно. - Смирнов! Растопить печку!

Смирнов кубарем скатился с топчана, на который только что забрался. Видимо, он знал характер своего начальника.

- Агитирует меня, сукин сын! - бормотал врач в бороду. - Ленинградский груз! Агитатор! - Потом он повернулся ко мне. - А вот если этого гаврика посадить на тот самолёт, а того лётчика на полуторку… Что будет?

Я молчал.

- То же самое будет, вот что! Все они такие! - Врач взял тарелку с кашей и раздавил ложкой ледяную корку. - Сейчас будем разогревать кашу, - спокойно объявил он.

Я посмотрел на часы. Было четыре часа утра. Я предложил просто лечь спать.

- Мы будем есть кашу, - повторил врач.

Он лёг на спину, раскинув руки, свесив ноги вниз.

- Дурацкая профессия: медик на льду, - сказал он. - Приходится больше ругаться и толкать машины, чем лечить.

- Никто вас не заставляет толкать машины, - возразил я. - Этот шофёр вас и не просил толкать машину.

- Вас он тоже не просил, - возразил врач. К нему уже вернулось его благодушно-ироническое настроение. - Верно? Теперь вспомните, что вы здесь только несколько часов, а я уже два месяца.

Смирнов раздувал печку. Маленький огонёк уже облизывал обуглившиеся поленья.

- Кашу будешь есть, Смирнов? - спросил врач. - Нет? Тогда ложись.

Я подсел к печке на место фельдшера. Поленья весело потрескивали, печь нагревалась быстро.

- Вы какой-то странный корреспондент, - лениво заметил врач. - Сидите и молчите. Почему вы не просите показать вам лучших людей, орденоносцев и медаленосцев? Что вы, устали, что ли? Или, может быть, больны? Тогда мы вас вылечим.

Я ответил, что здоров.

- Врёте вы всё, - сказал врач. - Я знаю, зачем вы приехали. Вам Лиду надо было. Так ведь?

Я вздрогнул и выпрямился. Это было слишком неожиданно.

- Вы ошибаетесь, - пробормотал я, приходя в себя. - Я, конечно, хотел бы её увидеть. Мы не виделись очень давно. Но я и написать что-нибудь хотел бы… - Я чуть не сказал: "Пару очерков".

Он подошёл ко мне, опустил руки на мои плечи и посмотрел прямо в глаза.

- Так вот, - сказал он, - она служила здесь у меня фельдшерицей… Она пришла добровольно, - не знаю, известно ли вам об этом. Когда она пришла, трассу только ещё прокладывали. Лёд был тонкий, "дышал", когда по нему ходили. Эта женщина чем-то напоминала мою жену. - Он говорил сухо и бесстрастно, будто диктовал историю болезни. - Мы жили втроём: я, Смирнов и она. Спали вот на этих нарах. Она работала хорошо: из неё вышел бы отличный врач. Вам, может быть, кажется, что наша работа здесь - мелочь, чепуха? - спросил он внезапно резко.

- Нет, мне это не кажется, - возразил я.

- Мы здесь у пульса стоим, понимаете, у пульса!.. По этой ладожской жиле страна кровь в Ленинград вливает… свежую кровь… Только вы знаете, каково медикам на льду. Приходилось делать всё. И она делала всё. Она была упрямая! Лезла всегда куда не надо. Один раз попала в прорубь. Я думал, что схватит воспаление лёгких, но ничего, обошлось. В самом начале она ходила с изыскательскими партиями. Теперь, когда всё более или менее пришло в норму, она захотела перейти в армию. Я не мог её отговорить. Вы сможете узнать о ней в санупре. Мне очень не хотелось расставаться. В ней было много теплоты. - Он снял руки с моих плеч, отвернулся и опустился у печки. - Есть вопросы? - спросил он.

У меня не было вопросов. Мы сидели, не глядя друг на друга. Он говорил о ней так, как никто не говорил. Дело было даже не в словах, дело было в голосе, которым эти слова произносились.

- Могу добавить ещё, - сказал врач. - Она мне многое говорила, но о многом и умалчивала. Я знал, что она кого-то ждёт. Этого она мне, правда, не говорила, но я догадывался. Она знала, что я никого не жду. На льду надо быть снисходительными друг к другу. - Он усмехнулся. - Когда вы спросили о ней, я понял, что вы тот самый…

Я сидел, слушал и старался не пропустить ни одного слова.

- Сколько времени она пробыла здесь?

- Больше месяца.

- Она жила здесь?

- Да. Я уже сказал. Спала на этих нарах.

- Как её здоровье?

- Ничего. Для ленинградки - ничего.

- Почему она не осталась здесь?

- Я же вам сказал. - Я почувствовал, что врач волнуется. - Когда всё пришло в норму, она захотела перейти в действующую часть.

- У неё не было других причин? - жёстко спросил я.

- Вы хотите спросить, не приходилось ли ей… избегать меня?

- Да, - сказал я.

Врач встал.

- А по какому праву вы меня об этом спрашиваете? - тихо спросил он. - Вы не видели её с начала войны. Вы не были с ней, когда у неё умерли мать и ребёнок…

Он замолчал. Молчал и я.

Так бывает. Ты сидишь в комнате и долго беседуешь с человеком. Тебе кажется, что ты его уже давно знаешь, и ты привык ко всему: к окружающим вещам, к свету и к тому, как звучит в этой комнате его голос. Но вот произнесено одно какое-то слово, и всё обжитое пропадает: выступают острые углы у вещей, свет режет глаза, и тебе кажется, что ты на вокзале и поезд вот-вот отойдёт…

- Что же вы молчите? Злитесь? - внезапно спросил врач своим прежним иронически-благодушным тоном.

- Нет, - ответил я. - Во всяком случае, вы здесь ни при чём.

- Гордость? - пожал он плечами.

Внезапно всё показалось мне каким-то новым. Во всякое другое время я стремился бы поставить все точки над "ї". Сейчас это мне уже не казалось важным.

Я подошёл к нему почти вплотную.

- У вас была жена? - спросил я жёстко, как следователь. - Вы сказали, что Лида напоминала вам жену.

Мне показалось, что он испугался чего-то на секунду, но тут же взял себя в руки.

- Ну вот, теперь говорит корреспондент, - пошутил он.

- Перестаньте иронизировать! - сказал я. - Расскажите лучше всё о себе. Вы обязаны рассказать. Ну? У вас была жена? Она погибла? От голода? От бомбёжки? Бросила вас?

- Нет. Она тоже была врачом. Её убили немцы, - ответил каким-то чужим голосом врач. - Так много горя сейчас, что если кто-нибудь находит счастье, он обязан им поделиться.

Мне захотелось плакать. Я подошёл к врачу и протянул ему руку.

- Я рад, что мы встретились.

- Это правда? - спросил он и посмотрел мне в глаза. И только сейчас я заметил, что он совсем не молод: на его лице внезапно резко обозначилась каждая морщинка.

- Разве можно сейчас говорить неправду? - воскликнул я.

Он схватил мою руку и придвинулся к печке.

- Ну… ну вот… каша пригорела, - пробормотал он.

…В ту ночь мы так и не легли спать. Было уже утро, когда я вылез из палатки, чтобы отчистить снегом тарелки. Буран утих, и воздух был прозрачен. Всюду, насколько охватывал взгляд, была ровная и спокойная ледяная поверхность.

Назад Дальше