Потом он встал и подсел на топчан, рядом со мной.
- Скажите, - спросил врач, - лётчику тому здорово досталось?
- В ногу, - ответил я. - Он сначала не почувствовал. А потом я заметил кровь; он говорит, что не больно.
- Так всегда сгоряча бывает, - объяснил врач. - Но, видно, счастливо отделался.
- "Мессеров" было три, - вспомнил я, - а он один. По-моему, он напрасно полез в драку.
- Как напрасно? - удивился врач. - А самолёт с людьми и грузом?
- Он был уже над лесом. Цель была достигнута. Лётчику надо было уходить.
- Ну, это вы бросьте, - недовольно проговорил врач. - А вдруг они погнались бы за самолётом? Нет, ни один советский лётчик так не поступит. Ну вот, теперь последний заход. - Он схватил котелок и нырнул под полог.
Фельдшер на топчане мирно посапывал. Я посмотрел на часы. Час ночи. Через шесть часов наступит утро, и я смогу двинуться обратно.
- Прямо невозможно держать в руках металлическое, - заметил врач, появляясь. - Вмиг пальцы отморозишь. Вот холодина-то! - Он рывком поставил котелок на огонь. - Теперь всё. Закипит - и можно класть.
Я почувствовал, что хочу спать. Врач подошёл к полочке и взял оттуда концентрат. Потом подумал и взял второй.
- Сварим два, - обратился он ко мне. - Кутить так кутить!
- Давайте я тоже буду что-нибудь делать, - предложил я.
- Вы будете есть, - ответил он. - Вот смотрите за водой. Скажите, когда закипит.
Глупо было приставать к нему. Как будто требовался штат поваров, чтобы сварить кашу. Но мне было неприятно сидеть сложа руки. Врач высыпал из мешка несколько сухарей и крошки.
- Это вместо хлеба. Надеюсь, у вас зубы не вставные?
Он стал ломать куски. Я видел, что они твёрже камня.
- Замёрзли, - пояснил врач. - Впрочем, предпочитаю сухари мёрзлому хлебу.
Я не разбирался в этих тонкостях. К тому же вода закипела. Размельчив концентрат, я высыпал его в котелок. Вода кипела, и пшено немедленно стало подниматься на поверхность. Вода была мутной.
- Теперь надо потерпеть минут пятнадцать, - сказал врач. - Есть сильно хотите?
Я ответил, что хочу.
- Правильно. Раз корреспондент, - значит, хотите. Орла будем будить? - спросил он, кивая на нары. - Пожалуй, не будем. Собственно, ему повезло больше, чем нам. Лучше хорошо выспаться, чем быть сытым.
Я сомневался в правильности этого афоризма. В палатке запахло варёным пшеном. Это был очень приятный запах. Я никогда не замечал раньше, что пшено пахнет.
- Поедим и заляжем, - объявил врач, потягиваясь. - Сказать вам откровенно, я уже третьи сутки не могу выспаться.
Мне было непонятно, что это за работа у медиков на льду, из-за которой нужно не спать по суткам. Я сказал ему об этом.
- Ну, работа разная бывает, - ответил он и, зачерпнув лучинкой кашу, попробовал.
- Готово? - спросил я. Мне очень хотелось есть.
- Готово, - ответил он. - Масло и жареный лук подразумеваются. Возьмите котелок и слейте воду.
Я вышел из палатки. Буран едва не сшиб меня с ног. У меня захватило дыхание, и в лицо врезались сотни игл. Я стал осторожно сливать воду. Где-то неподалёку я снова услышал звук буксующей машины и подумал, что шофёру сейчас несладко.
Затем я вернулся в палатку. Мокрый полог хлестнул меня по лицу, когда я пролезал. Врач поставил на топчан две жестяные тарелки. Он потирал руки и, видимо, был доволен.
- Ну вот, и всё в порядке, - объявил врач.
- У кого-то неподалёку не всё в порядке, - ответил я.
- А что такое?
- Где-то машина буксует. Вот, видно, достаётся шофёру!
- Машина? - переспросил врач. Мне показалось, что он помрачнел. - Ну, давайте быстрее.
- Куда торопиться? - спросил я.
Врач ничего не ответил и стал накладывать кашу на тарелки. Когда я приготовился опустить ложку в дымящуюся кашу, снаружи послышался скрип шагов.
- Так, - сказал врач и отложил ложку.
Полог откинулся, и в палатку пролез человек. На нём был промасленный, когда-то белый полушубок, подпоясанный ремнём. Пот грязными струйками стекал с его лба на лицо. Ушанка была сдвинута на затылок, и виднелись слежавшиеся на лбу волосы.
Он стоял у входа в палатку, и возле его валенок от тающего снега сейчас же образовалась лужа. Он смотрел своими воспалёнными глазами на нас и, как мне казалось, никого не видел.
Наконец он спросил хрипло и невнятно:
- Здесь… чего?
Я сразу понял, что это шофёр с той машины.
- Санчасть, - ответил врач.
- Медики… - хрипло сказал шофёр. - А мне бы толкнуть… машину толкнуть… Самую малость. - Он говорил, ни к кому не обращаясь.
Он всё ещё стоял у входа, но я видел, как под влиянием света и тепла его взгляд проясняется. Потом шофёр сделал шаг к печке и протянул над ней руки. Я вздрогнул, увидя их. Кисти были ало-фиолетовые, распухшие, как бочки. Волдыри на них были видны даже издалека.
- Опустите руки и идите сюда, - резко сказал врач.
Затем он повернулся и потормошил спящего на нарах фельдшера.
- Подъём! - скомандовал он.
Шофёр стоял у печки, не двигаясь и не опуская рук.
- Вы что, оглохли, что ли? - закричал врач. - Опустите руки! - Он подошёл к шофёру и оттащил его от печки. - Вы что, не видите, что у вас с руками?
Шофёр поднёс руки к глазам.
- Малость поморозил, - ответил он.
- Снимайте полушубок, - приказал врач.
- Да ничего я не буду снимать, - с внезапной злобой сказал шофёр и упрямо мотнул головой. - У меня машина там, гружёная. И человек у груза. Мне толкнуть надо.
- Снимите полушубок! - закричал врач. - Смирнов, помоги ему снять полушубок.
Фельдшер подошёл к шофёру и взялся за его ремень. Но шофёр резко повернулся и хотел нырнуть под полог.
- Держите его, дурака! - закричал врач, и Смирнов ухватил шофёра за полу полушубка. - Ты же без рук останешься! Понимаешь ты это? Гангрену хочешь?
Шофёр больше не сопротивлялся. Смирнов стал расстёгивать на нём полушубок.
- Вот что, - буркнул шофёр, - если смазать или перевязать, то давайте, только побыстрее. Мне ещё людей надо найти, машину толкнуть.
- Ты никуда не поедешь, - сказал врач, перебирая на полке какие-то склянки. - Тебя сейчас положат в постель.
- А машина? - спросил шофёр. В его голосе звучали растерянность и испуг.
- У машины выставят часового. Потом поедет другой шофёр.
- Да вы что? - рванулся к выходу шофёр. - Вы что, смеётесь, что ли, товарищ военврач? Машину бросить на полдороге - и в постель? - Он схватился за полушубок.
- Ты не дури, - прикрикнул врач, - у тебя обморожение второй степени. Ты понимаешь, что это такое? С культяпками жить хочешь?
Шофёр растерянно смотрел на свои руки.
- Да и не больно совсем, - сказал он внезапно осевшим голосом.
Врач посмотрел на меня.
- Видите? - воскликнул он. - Этому тоже не больно. Всем им сначала не больно.
Он подошёл и налил что-то из бутылки в жестяную кружку.
- Выпей, - протянул врач кружку шофёру.
Тот взял, понюхал и улыбнулся.
- Это, конечно, можно. - Шофёр выпил. - Сильна, чёрт! - воскликнул он восхищённо.
- Теперь давай сюда руки, - приказал врач.
Вдвоём с фельдшером они стали чем-то смазывать ало-фиолетовые кисти рук. Шофёр не стонал и не морщился.
- Сколько в ей градусов? - спросил он. - Наверно, коньяк?
- Коньяком ещё тебя поить, - проворчал Смирнов.
- Ну, довольно болтать, - сказал врач, бинтуя правую руку. - Сейчас - в постель.
Но шофёр вырвал руки и сделал шаг к выходу. Лицо его снова стало злым.
- Сказал, что не пойду никуда, товарищ воендоктор. - Он схватил забинтованной рукой полушубок, лежавший на топчане. - У меня там груз продовольственный. Для Ленинграда!
- Ты у меня поагитируешь! - закричал врач.
Я смотрел на него с удивлением. В начале знакомства он показался мне флегматичным и уравновешенным человеком. Было странно, что он двух слов не мог сказать спокойно.
- За бинты спасибо, - поблагодарил шофёр. - А только я пойду!
В его голосе было столько решимости, что, попробуй мы его задержать, он полез бы в драку.
- Где тут ещё палатки есть? - спросил шофёр, надевая полушубок. - Пойду людей собирать.
- Далеко твоя машина? - спросил врач.
- Да вот, недалече, метров пятьдесят от вас.
Врач сорвал свой полушубок с крюка.
- Одевайся, Смирнов! - приказал он.
Я стал тоже натягивать полушубок.
Один за другим мы вышли из палатки. У меня тут же захватило дыхание. Мне показалось, что ветер стал дуть ещё сильнее. Казалось, что он пронизывает насквозь, а острые иглы снега впиваются в тело. С первых же шагов я залез в какой-то сугроб и зачерпнул полные валенки снега.
- Левее держите! - крикнул врач из темноты.
Я повернул на его голос. Идти было очень трудно. Приходилось преодолевать сплошную стену из ветра и снега. Я не мог себе представить, как можно ехать в такую погоду на машине.
Шофёр шёл где-то впереди и время от времени окликал нас.
- Идём, идём, - ворчал врач, - чтоб тебе пусто было!
Мы шли очень долго. Мне показалось, что тут не пятьдесят метров, а целый километр. Очевидно, это так и было: у шофёров своя манера определять расстояние.
Наконец мы пришли к машине. Полуторка стояла, увязнув передними колёсами в сугробе.
- Федюшов, вылазь! - весело крикнул шофёр. - Подмога пришла.
В ответ я услышал голос откуда-то сверху: "Ого-го!" Потом спрыгнул человек.
- Теперь нас пятеро, - сказал шофёр. - Неужто не сдвинем?
- Подкопать надо малость, - предложил Федюшов.
Он вытянул откуда-то из темноты две лопаты и сунул одну мне.
Мы подошли к передним колёсам и стали освобождать их от снега. Моя лопата была маленькой и неудобной, вроде игрушечной.
- Попробую мотор разогреть, - услышал я из темноты голос шофёра.
Я работал без устали. Мне стало до того жарко, что я снял полушубок. Я уже не чувствовал, как снежные иглы вонзаются в лицо.
- Идёт дело! - услышал я голос фельдшера; он откапывал другое колесо.
- Не берёт стартер! - крикнул шофёр. - Крутануть надо!
- Давай ручку, - крикнул врач. Потом я услышал рывки от заводной ручки и отчаянную ругань. - Да она у тебя промёрзла вся! - кричал врач.
- Ещё раз крутаните, - умоляюще отвечал шофёр. - Ну, ещё разок, товарищ военврач!
Затем раздалось ровное тарахтение мотора.
Теперь оставалось главное: вытолкнуть машину на трассу.
Мы остервенело толкали машину, но она не двигалась. Я чувствовал, что с меня катится пот. Я ощущал его липкие струйки под рубашкой. Мы толкали машину и под команду и вразброд, но она будто примёрзла ко льду.
- К чертям! - закричал врач, подходя к кабине. - Иди ложись в постель, а у машины поставим часового. Так до утра без толку пробьёмся.
Шофёр выскочил из кабины.
- Да нет же, товарищ военврач, - сказал он, и мне послышались слёзы в его голосе, - сдвинем мы её, честное слово, сдвинем! Вот погодите, я под колёса постелю. - Он быстро снял полушубок и подпихнул его под правое колесо. - Ну, ещё разок двинем!
Снова хлопнула дверца кабины и затарахтел мотор. Мы снова стали толкать машину. Мне казалось, что мы упираемся в борт с такой силой, что ноги проломят лёд. Внезапно я почувствовал, как борт машины медленно уходит из-под наших рук.
- Пошла! - закричали все. - Пошла!
Машина двигалась. Мы шли за ней, подпирая борт руками. Так мы выкатили машину на трассу.
- Ну, спасибо вам! - крикнул из кабины шофёр. - Я уже не вылезу, боюсь, мотор сдаст. Спасибо вам!
Он дал газ, мотор затарахтел сильнее, и машина, гремя цепями, провалилась в темноту.
- Стой, стой! - неистово закричал врач. - Полушубок оставил, дурья башка!
Он схватил лежащий на снегу полушубок и побежал в темноту.
- Как приедешь - в госпиталь немедленно! - услышал я его голос. Затем загремели цепи.
Он вернулся.
- Ну, пошли, - сказал он усталым, упавшим голосом.
Мы шли молча. Обратный путь показался мне более коротким. В палатке было очень холодно. Печка погасла. Каша в тарелках покрылась тонкой ледяной коркой. Врач устало опустился на топчан.
- Это преступление, что я его отпустил, - вздохнул он. - Каждую ночь я совершаю такое преступление и говорю себе: это в последний раз. И опять то же самое. Я кричу и ругаюсь - не помогает. Нечего тут делать медику! - выкрикнул он злобно. - Смирнов! Растопить печку!
Смирнов кубарем скатился с топчана, на который только что забрался. Видимо, он знал характер своего начальника.
- Агитирует меня, сукин сын! - бормотал врач в бороду. - Ленинградский груз! Агитатор! - Потом он повернулся ко мне. - А вот если этого гаврика посадить на тот самолёт, а того лётчика на полуторку… Что будет?
Я молчал.
- То же самое будет, вот что! Все они такие! - Врач взял тарелку с кашей и раздавил ложкой ледяную корку. - Сейчас будем разогревать кашу, - спокойно объявил он.
Я посмотрел на часы. Было четыре часа утра. Я предложил просто лечь спать.
- Мы будем есть кашу, - повторил врач.
Он лёг на спину, раскинув руки, свесив ноги вниз.
- Дурацкая профессия: медик на льду, - сказал он. - Приходится больше ругаться и толкать машины, чем лечить.
- Никто вас не заставляет толкать машины, - возразил я. - Этот шофёр вас и не просил толкать машину.
- Вас он тоже не просил, - возразил врач. К нему уже вернулось его благодушно-ироническое настроение. - Верно? Теперь вспомните, что вы здесь только несколько часов, а я уже два месяца.
Смирнов раздувал печку. Маленький огонёк уже облизывал обуглившиеся поленья.
- Кашу будешь есть, Смирнов? - спросил врач. - Нет? Тогда ложись.
Я подсел к печке на место фельдшера. Поленья весело потрескивали, печь нагревалась быстро.
- Вы какой-то странный корреспондент, - лениво заметил врач. - Сидите и молчите. Почему вы не просите показать вам лучших людей, орденоносцев и медаленосцев? Что вы, устали, что ли? Или, может быть, больны? Тогда мы вас вылечим.
Я ответил, что здоров.
- Врёте вы всё, - сказал врач. - Я знаю, зачем вы приехали. Вам Лиду надо было. Так ведь?
Я вздрогнул и выпрямился. Это было слишком неожиданно.
- Вы ошибаетесь, - пробормотал я, приходя в себя. - Я, конечно, хотел бы её увидеть. Мы не виделись очень давно. Но я и написать что-нибудь хотел бы… - Я чуть не сказал: "Пару очерков".
Он подошёл ко мне, опустил руки на мои плечи и посмотрел прямо в глаза.
- Так вот, - сказал он, - она служила здесь у меня фельдшерицей… Она пришла добровольно, - не знаю, известно ли вам об этом. Когда она пришла, трассу только ещё прокладывали. Лёд был тонкий, "дышал", когда по нему ходили. Эта женщина чем-то напоминала мою жену. - Он говорил сухо и бесстрастно, будто диктовал историю болезни. - Мы жили втроём: я, Смирнов и она. Спали вот на этих нарах. Она работала хорошо: из неё вышел бы отличный врач. Вам, может быть, кажется, что наша работа здесь - мелочь, чепуха? - спросил он внезапно резко.
- Нет, мне это не кажется, - возразил я.
- Мы здесь у пульса стоим, понимаете, у пульса!.. По этой ладожской жиле страна кровь в Ленинград вливает… свежую кровь… Только вы знаете, каково медикам на льду. Приходилось делать всё. И она делала всё. Она была упрямая! Лезла всегда куда не надо. Один раз попала в прорубь. Я думал, что схватит воспаление лёгких, но ничего, обошлось. В самом начале она ходила с изыскательскими партиями. Теперь, когда всё более или менее пришло в норму, она захотела перейти в армию. Я не мог её отговорить. Вы сможете узнать о ней в санупре. Мне очень не хотелось расставаться. В ней было много теплоты. - Он снял руки с моих плеч, отвернулся и опустился у печки. - Есть вопросы? - спросил он.
У меня не было вопросов. Мы сидели, не глядя друг на друга. Он говорил о ней так, как никто не говорил. Дело было даже не в словах, дело было в голосе, которым эти слова произносились.
- Могу добавить ещё, - сказал врач. - Она мне многое говорила, но о многом и умалчивала. Я знал, что она кого-то ждёт. Этого она мне, правда, не говорила, но я догадывался. Она знала, что я никого не жду. На льду надо быть снисходительными друг к другу. - Он усмехнулся. - Когда вы спросили о ней, я понял, что вы тот самый…
Я сидел, слушал и старался не пропустить ни одного слова.
- Сколько времени она пробыла здесь?
- Больше месяца.
- Она жила здесь?
- Да. Я уже сказал. Спала на этих нарах.
- Как её здоровье?
- Ничего. Для ленинградки - ничего.
- Почему она не осталась здесь?
- Я же вам сказал. - Я почувствовал, что врач волнуется. - Когда всё пришло в норму, она захотела перейти в действующую часть.
- У неё не было других причин? - жёстко спросил я.
- Вы хотите спросить, не приходилось ли ей… избегать меня?
- Да, - сказал я.
Врач встал.
- А по какому праву вы меня об этом спрашиваете? - тихо спросил он. - Вы не видели её с начала войны. Вы не были с ней, когда у неё умерли мать и ребёнок…
Он замолчал. Молчал и я.
Так бывает. Ты сидишь в комнате и долго беседуешь с человеком. Тебе кажется, что ты его уже давно знаешь, и ты привык ко всему: к окружающим вещам, к свету и к тому, как звучит в этой комнате его голос. Но вот произнесено одно какое-то слово, и всё обжитое пропадает: выступают острые углы у вещей, свет режет глаза, и тебе кажется, что ты на вокзале и поезд вот-вот отойдёт…
- Что же вы молчите? Злитесь? - внезапно спросил врач своим прежним иронически-благодушным тоном.
- Нет, - ответил я. - Во всяком случае, вы здесь ни при чём.
- Гордость? - пожал он плечами.
Внезапно всё показалось мне каким-то новым. Во всякое другое время я стремился бы поставить все точки над "ї". Сейчас это мне уже не казалось важным.
Я подошёл к нему почти вплотную.
- У вас была жена? - спросил я жёстко, как следователь. - Вы сказали, что Лида напоминала вам жену.
Мне показалось, что он испугался чего-то на секунду, но тут же взял себя в руки.
- Ну вот, теперь говорит корреспондент, - пошутил он.
- Перестаньте иронизировать! - сказал я. - Расскажите лучше всё о себе. Вы обязаны рассказать. Ну? У вас была жена? Она погибла? От голода? От бомбёжки? Бросила вас?
- Нет. Она тоже была врачом. Её убили немцы, - ответил каким-то чужим голосом врач. - Так много горя сейчас, что если кто-нибудь находит счастье, он обязан им поделиться.
Мне захотелось плакать. Я подошёл к врачу и протянул ему руку.
- Я рад, что мы встретились.
- Это правда? - спросил он и посмотрел мне в глаза. И только сейчас я заметил, что он совсем не молод: на его лице внезапно резко обозначилась каждая морщинка.
- Разве можно сейчас говорить неправду? - воскликнул я.
Он схватил мою руку и придвинулся к печке.
- Ну… ну вот… каша пригорела, - пробормотал он.
…В ту ночь мы так и не легли спать. Было уже утро, когда я вылез из палатки, чтобы отчистить снегом тарелки. Буран утих, и воздух был прозрачен. Всюду, насколько охватывал взгляд, была ровная и спокойная ледяная поверхность.