Осиновый крест урядника Жигина - Щукин Михаил Николаевич 20 стр.


- Да не мудрят они, я тоже поначалу думал - чего уж проще: когда обоз пойдет, в какое время, они узнают, народу у них достаточно, ну и караульте в удобном месте, налетайте, как коршуны. Да только казаки-то, если вызовут их обоз охранять, не промах, видел я казачков в деле, могут и отбиться, а если уж не отобьются, не повезет, сколько они варнаков нащелкают… Останутся Расторгуев с Савочкиным без войска, а им еще много чего сделать надо будет - и обоз отогнать, и золото спрятать или вывезти его куда подальше. Нет, не мудрят они, а стараются наверняка делать, чтоб ни сучка ни задоринки… Вот поехали бы мы с этим обозом, и что они могли с нами сотворить?

- Да патроны бы сварили - и вся недолга.

- Как это - сварили?

- А как пельмени варят, в кипятке. Поварил их, вытащил, обсушил и щелкай после курком, хоть до посинения - все равно не выстрелит. Да чего угодно можно придумать, чтобы голыми руками взять, наверняка, как ты говоришь. Теперь у меня на этот счет и сомнений не осталось. Одно плохо - не знаем мы про них ничего.

- Так давай спросим! - вскрикнул Земляницын. - Хороший слуга больше хозяина порой знает!

Метнулся к двери, распахнул ее и крикнул:

- Комлев, тащи его сюда! Да живей шевелись, ноги-то не связаны!

Варнака затащили в избушку, усадили на сосновую чурку, прислонив спиной к стене, и Земляницын, не сказав ни слова, сшиб с него шапку, ухватил пятерней за волосы, и круглое бревно три раза подряд глухо отозвалось от крепких ударов затылком.

- Это еще так, на закуску, дальше хуже будет, - предупредил Земляницын, снял чашку со свечкой и поднес ее к самому лицу варнака, - вы гляньте на его, молодой совсем, а уже разбоем занялся! Отвечай, сукин кот, кто вы такие, кто такой Расторгуев и как вы сюда попали? Быстро отвечай, пока я не разозлился!

В колеблющемся пламени свечки ясно виделось, что парень, действительно, еще молодой, курчавая темная бородка только начинала отрастать на широких скулах, но взгляд из-под узких черных бровей был уже таким тяжелым, что хотелось отвести глаза, чтобы не смотреть. Но Земляницыну плевать было на тяжелый взгляд - страшнее видел. Не дождавшись ответа, он с размаху ударил парня в лицо, и тот, икнув, выплюнул вместе со сгустком крови половинку переднего зуба.

- Все до единого вышибу! - пообещал Земляницын. - Будешь только тертое дерьмо через тряпочку сосать! Отвечай, если я спрашиваю!

- А кто ты такой, чтобы я тебе отвечал? - парень снова икнул и сплюнул еще один сгусток крови.

Вместо ответа Земляницын растопырил пятерню, ухватил парня за волосы, и бревно еще три раза отозвалось на удары. Тяжелый взгляд у парня притух, в зрачках вспыхнули искорки неподдельного страха, да и мудрено было не испугаться Земляницына, когда он приходил в ярость.

- Ладно, - согласился парень, - скажу, что знаю, дайте только воды глотнуть.

- А воды не запасли еще, ваше превосходительство, - съехидничал Земляницын. - На речку надо сбегать, прорубь выдолбить - долго ждать придется. Комлев, принеси ему снега!

Комлев щедро, полную пригоршню, запихал парню в рот, и тот сморщился, разжевывая тающий снег, с трудом сглотнул и попросил:

- Руки бы еще развязали, совсем затекли…

- Может, чаю с баранками желаете, ваше превосходительство? Развяжу, когда расскажешь. Говори! - Земляницын отошел в сторону, прищурился и вдруг предложил: - А давай его на улицу вытащим и в снег зароем, может, к утру разговорчивей станет, если не околеет.

- Я мало знаю, - выдавил из себя парень. - Знаю только одно - уйти отсюда мы должны с каким-то золотом. Уйдем, и тогда у каждого своя доля будет. А больше ничего не знаю, нам Столбов не говорит.

- Кто такой Столбов? - быстро спросил Жигин.

- Главный наш. Теперь у него другая фамилия - Расторгуев. А еще раньше он Голубевым звался.

- А кто приказы отдает - Савочкин или ваш?

- Наш, конечно. Савочкин его слушается.

Жигин подошел ближе, наклонился над парнем:

- Скажи мне, братец, а зачем тебя в Елбань посылали? За женой урядника? И куда вы ее увезли?

- За женой урядника я не ездил, в зимовье оставался, а кто ездили, говорили, что баба бешеная, едва связали.

- Куда ее увезли?

- Не знаю, сначала на зимовье прятали, а после Столбов велел в попону закатать и сам увез куда-то. Один, никого с собой не взял.

Жигин отошел и сгорбился. Парень, похоже, говорил правду.

18

В зимовье царил такой страх, что иные из варнаков даже выскакивали на улицу, но Столбов-Расторгуев и там догонял их, размахивая плеткой, на конце которой, со свистом разрезая воздух, болталась внушительная свинчатка. Лупил всех без разбора. И тех, кто оставался в зимовье, и тех, кто вместе с ним ездили на прииск. Ярости его не было предела, он даже кричать не мог, только хрипел, как придушенный, и брызгал слюной. Когда же чуть успокоился и перевел дух, коротко приказал:

- Все, кто в зимовье оставался, завтра с утра, чуть свет, на коней. И не возвращайтесь, пока мне следы не отыщете. Трое здесь будут, остальные со мной поедут. Тоже с утра, как рассветет.

Еще до восхода солнца, в редеющих синих потемках, возле зимовья всхрапнули кони, заскрипел снег, послышались негромкие голоса, хриплые спросонья. После вчерашнего нагоняя никто не шутил, не смеялся, все были хмурыми и деловитыми - неглупые, сами понимали, что крепко лопухнулись, упустив двух сидельцев и прозевав веселого каторжного. Столбов-Расторгуев ничего не говорил, приказаний не отдавал, лишь сердито поглядывал из-под шапки, надвинутой на самые глаза. Но эти взгляды исподлобья были грозней, чем громкие крики и свист свинчатки на плетке.

Выехали гурьбой; добравшись до бугра, на котором вчера рыли снег Жигин с Земляницыным, разделились: одни направились на поиски следов, другие - на прииск.

Столбов-Расторгуев покачивался в седле, изредка шевелил своего коня стременами, по сторонам не оглядывался, ехал задумавшись и лишь время от времени, словно что-то вспомнив, встряхивался, и тогда плетка со свинчаткой полосовала воздух. Коня он не бил, жалел, ведь конь, если рассудить, не виноват в людском ротозействе.

На прииск заехали с дальней, нежилой, стороны, чтобы лишние глаза не видели, и сразу, не задерживаясь, проскользнули к дому Катерины. Столбов-Расторгуев соскочил на землю, прошелся туда-сюда, разминая ноги, и, не поднимаясь на крыльцо, постучал в окно, негромко позвал:

- Катерина, выйди.

Хозяйка, наскоро накинув шаль, выскочила на крыльцо. Торопилась, но лицо было совершенно спокойным, словно каждое утро заезжали в ее двор верховые с ружьями.

- Посмотри, Катерина, может, признаешь - кто такой? - Столбов-Расторгуев взмахнул рукой и с коня быстро сняли длинный куль, лежавший поперек седла. Положили на снег, раздернули в несколько раз завернутую рогожу, и под ней оказался человек. В разъеме раскрытых губ тускло поблескивали зубы, мерзлые глаза побелели, а неподвижное лицо обнесло инеем.

Катерина быстро взглянула на труп и отвернулась. Зябко натянула на полных плечах шаль и вздохнула:

- Спиртонос это, как я и говорила…

Повернулась и поспешила в дом. Столбов-Расторгуев неторопливо направился за ней следом, на крыльце обернулся:

- Отвезите подальше и в снег заройте.

В доме, не раздеваясь, он сел за стол, стащил рукавицы и положил перед собой, взглянул на Катерину и та, без слов его понимая, присела напротив на табуретку и сняла шаль. Уложила ее на коленях, разгладила. Заговорила негромко, неторопливо:

- Этого спиртоноса тут все знали. А в последнее время видели, что он к Савочкину заходил. Зачем, по какой причине - неизвестно. А не так давно его Земляницын с золотом поймал. В мешке, в котором спирт носят, золото оказалось. Посадили в подвал, а ночью кто-то замки сломал и спиртоноса выпустил. С тех пор его здесь на прииске никто не видел. А вот там, на бугре, видели. Охотник рассказал, что он у Савочкина в санках сидел. Подъехали к бугру, санки оставили, дальше пешком пошли, а спустился вниз один Савочкин. Сел в санки и уехал. Дальше сам догадывайся, что у них там случилось… Мешок-то при нем был?

- При нем, только пустой. Больше ничего не знаешь?

Катерина, продолжая разглаживать шаль, пожала плечами:

- Сорока на хвосте ничего не приносила. Как принесет, так доложу.

- Золотая ты моя, - Столбов-Расторгуев поднялся, натянул рукавицы, - только я в последнее время опасаться тебя стал. Почему так? Не скажешь, по какой причине?

Катерина убрала шаль с коленей, положила ее на стол и тоже поднялась. Спокойная, глядела прямо, не отводя взгляда, и голос оставался по-прежнему негромким и неторопливым:

- Не знаю я никакой причины, поэтому и ответить не могу. Извини…

- Да ладно уж, чего извиняться, свои люди. Если что - сочтемся…

- Сочтемся, сочтемся, - прошептала Катерина, когда за Столбовым-Расторгуевым закрылась дверь.

Солнце над прииском поднялось чистое, яркое. Мороз ослабел, отступился, округа заискрилась и заблестела, как будто народилась заново. От неистового света, отраженного снегом, невольно прищуривались глаза. Оставив коня и своих людей на дворе Катерины, шел Столбов-Расторгуев, направляясь к конторе прииска, шел, опустив голову и низко надвинув шапку, словно оберегался от искрящегося света. Шаг у него был легкий, скорый. Он и на второй этаж конторы, где находился кабинет Савочкина, взлетел стремительно, даже не запыхавшись.

Хозяин кабинета стоял в углу, возле раскрытого железного сейфа, что-то рассматривал, и от неожиданного стука вздрогнул. Обернулся, увидел на пороге Столбова-Расторгуева и досадливо поморщился:

- Стучаться бы надо…

- В следующий раз учту. Теперь бросай свои делишки и крепко думай - где может скрываться Земляницын?

- Так он, он же на зимовье, у тебя был!

- Был, был, а теперь нет. Сбежал вместе с урядником и с каторжным. Думай, друг сердечный, думай!

Савочкин закрыл сейф на ключ, ключ положил в карман, злорадно и раздельно выговорил:

- Про-во-ро-нили!

- Если от этого легче, считай, что проворонили, да только дальше тяжелее будет. Тебе - в первую очередь.

Думал Савочкин недолго. Вспомнил, что раньше Земляницын отъезжал на медвежью охоту, всегда возвращался с добычей и угощал его свежениной. Рассказывал, что есть у него где-то избушка в распадке, и даже предлагал туда наведаться, но он, Савочкин, отказался, потому что не любитель лазить по снегу и мерзнуть ради мяса, пусть даже и медвежьего.

- С кем он на охоту ездил? - нетерпеливо перебил его Столбов-Расторгуев.

- С кем-то из стражников своих, точно не знаю…

- Так узнай!

Через несколько минут Тимофей уже бежал от конторы разыскивать стражников, а в скором времени один из них ехал рядом со Столбовым-Расторгуевым и заверял:

- Дорогу я хорошо помню, не должен сбиться…

19

В избушке у Земляницына, как у хорошего, запасливого хозяина, имелась вся нужная утварь: чашки-плошки, чугунок, топор, лопата и даже пешня, скованная из цельного, толстого куска железа, на длинном деревянном черенке. Стояла она, глубоко воткнутая в снег, и на вид казалась тяжелой и неподъемной. Комлев покосился на нее, обошел кругом и предложил:

- Может, снегом обойдемся? Натолкаем в чугунок, поставим на плиту - и готова водичка, как из родника будет, чистенькая.

- Кому сказал - пешню бери! И ступай прорубь долбить, - сам Земляницын взял лопату, чтобы разгребать тропинку до речки. - Нам здесь неизвестно, сколько обитать придется, всякий раз с чугунком бегать… Не ленись, поработай, хоть раз в жизни!

- Трынди-брынди, трали-вали, а с хрена ли загуляли! Заяц по полю бежит, а под ним земля дрожит! У-ду-ду-ду-ду, висит мерин на дубу, ты за письку меня тронь, побегу с тобой, как конь! Привет-салфет вашей милости!

- Привет, привет, - бормотал Земляницын, раскидывая снег лопатой, - и нашей милости, и вашей, и салфет передавай, только пешню не забудь.

До речки было совсем недалеко, и скоро прямая тропинка уперлась в лед. Земляницын отставил лопату в сторону и ткнул пальцем, показывая Комлеву, где надо долбить прорубь. Тот вздохнул и нехотя ударил пешней, высекая мелкие льдинки. Земляницын не уходил, стоял, опершись на лопату, наблюдал за работником, который явно не торопился. Но прорубь все-таки продолбил и даже, наклонившись, зачерпнул ладонями воды, напился и доложил:

- Аж зубы ломит, не вода, а благородный напиток! Не желаете отведать, уважаемый?

- У меня зубы не казенные, беречь надо. Ладно, пошли теперь греться…

Они поднялись по тропинке к избушке и уже собирались зайти в нее, как Земляницын неожиданно насторожился:

- Тихо, не шебурши! Слышишь?

Комлев вытянул шею, прислушиваясь, и помотал головой - нет, не слышу. Но Земляницын даже не взглянул на него, рывком распахнул дверь и крикнул:

- Илья Григорьич, собирайся! Гости к нам едут! Не мог я ошибиться - конь где-то заржал.

- Может, случайно кто заехал, совсем не к нам?

- Нет, нутром чую - по наши души! В избушке зажарят, как карасей на сковородке! Есть у меня еще одно место, потайное, только успеть бы. Живей, живей шевелись! Жратву не забудь!

- А этого куда девать? - спросил Комлев, показывая на варнака, который сидел в углу.

- С собой берем, бросай поперек седла! - скомандовал Жигин, схватил ружье, мешок с едой, остановился. - Что за место? По следам все равно найдут!

- Найдут, Илья Григорьич, зато там отсидеться можно - нора в распадке! Видно, как на ладони, а сверху не подобраться - высоко!

- Тогда избушку сжечь! На голом снегу долго не высидят!

- Дело говоришь, - Земляницын отмахнул дверцу печки, в которой стеклянно позванивали большие жаркие угли, поленом выгреб их на пол и выскочил на улицу.

Впопыхах, запинаясь, падая, ведя коней в поводу, выбрались на речку и тронулись вниз по течению, оставляя за собой хорошо видный след, протоптанный в пухлом снегу. За первым же изгибом речки Земляницын круто взял вправо и полез вверх. Пробились, по грудь, через высокий сугроб, едва затащили за собой коней и оказались в длинном каменном мешке, над которым отвесно нависал гранитный выступ. Вид из каменного мешка на речку и на ее берег, действительно, был, как на ладони.

Отдыхиваясь, откашливаясь, сидели, обессиленные, прислушивались - не донесется ли какой звук, таящий в себе опасность? Но за пределами каменного мешка покоилась тишина, только сзади, за спинами, всхрапывали кони.

Первым отдышался Жигин. Придерживаясь рукой за гранитную стену, выглянул наружу - за речным изгибом поднимался над макушками ельника прямой в безветрии и черный столб дыма. Быстро загорелись сухие бревна избушки, теперь их наверняка уже не потушить.

- Погодите, он кишки вам вырежет и на кулак намотает, - голос у варнака рвался от злорадства, - еще не знаете, кому дорогу перебежали!

- Сначала я тебе отрежу все хозяйство мужичье, - отозвался Земляницын, - или язык вырву, раз ты его за зубами не держишь. Сиди и не вякай. Илья Григорьич, чего видишь?

- Избушка горит, а больше ничего, тихо.

- Может, и зря всколыхнулись, может, чутье меня подвело, мало ли кто заехать мог, на охоту, к примеру…

- Нет, не зря… Ползи сюда, сам увидишь…

На животе, разгребая снег, Земляницын выбрался на край каменного мешка и увидел, что из-за изгиба речки медленно, осторожно показались верховые. На чистом пространстве реки, отделенные расстоянием, они казались маленькими, почти крошечными, словно черные жуки ползли по белой простыне.

Часть третья
Огонь без дыма не живет

1

В зимовье после многолюдья было непривычно пустынно и тихо, как в доме, из которого внезапно выселились жильцы. Трое человек, оставленных на охране, слонялись без дела, зевали и явно не знали, чем им заняться. Конечно, можно было завалиться и вволю поспать, но недавний нагоняй еще не забылся, и приходилось бодрствовать. Вместе с ними маялся и Семен Холодов, тоже не зная, какое найти себе заделье. Он уже и овса дал Карьке, и напоил его, и даже поговорил с ним, доверив свои потаенные мысли. Хорошая все-таки животина - конь. Слушает, косит большим глазом, в котором лицо твое отражается, и кивает: "Все понимаю, сочувствую тебе, хозяин, да только подсказать не могу, ты уж прости, сам принимай решение, а я, если понадобится, из любой передряги вывезу".

Семен гладил Карьку ладонью по гриве, перебирал в пальцах жесткий конский волос и говорил:

- Он мне так приказал: оставайся в зимовье и ни шагу отсюда. Еще и пригрозил: если ослушаешься - рука у меня тяжелая. О плате теперь и разговора не заводит, получается, что в свою шайку меня зачислил и командует, будто я согласие дал. Вот влип, так влип. А главная беда, Карька, что обманул меня Капитоныч, вокруг пальца обвел, Василису-то не его люди украли, а Столбов, или Расторгуев, как его там… Жигин мне сам сказал, а он врать не станет, какая ему выгода сейчас - врать, он теперь как перед Богом на покаянии находится, знать не знает, сколько ему жить осталось. Эх, разведать бы - где они ее прячут?!

Карька переступил передними ногами, наклонил голову и положил ее на плечо Семену, словно повинился, что помочь беде хозяина ничем не может.

- Ну, оставайся, пойду я, после еще наведаюсь, - Семен погладил коня по гриве и направился к крыльцу зимовья. Настроение им владело, как будто сам себе удавку на шее затягивал.

На крыльцо вышел один из варнаков, окликнул:

- Эй, извозчик, ты бы дров прихватил по дороге, печи пора топить, холодает.

В зимовье действительно было прохладно. Растопили две печки, поели и, не расходясь, сидели за столом, лениво переговаривались, и видно было, что всех клонит в сон, да и немудрено: спать вчера легли поздно, а утром Столбов-Расторгуев поднял ни свет ни заря, еще в потемках. Задремывал и Семен, клевал носом и вдруг встрепенулся, будто его окатили ледяной водой, чуть на ноги не вскочил, но вовремя удержался и продолжал делать вид, что засыпает, даже глаза прищурил, а сам вслушивался в разговор, внезапно возникший между варнаками, и даже не шевелился, боясь пропустить хоть одно слово. Разговор у них начался со вздоха:

- Эх, бабу бы щас, потолще да помясистей! Вот кровь заиграла бы! Третий месяц пошел, как бабу не видел, забыл, как от них пахнет.

- Как это - третий месяц? Не ври! Недавно в руках держал, вот и понюхал бы, чем от нее пахнет!

- Некогда было нюхать, сам знаешь, так ногтями цапнула, чуть глаз не вынесла, ногти у нее, как зубы у волчицы.

- Поезжай, наведайся, так, мол, и так, голубушка, ранение ты мне причинила, теперь отрабатывай, потому как по бабьей ласке я шибко соскучился.

- Я бы съездил, да дороги не знаю.

- Хочешь, подскажу?

- Да ну!

- Запряги, а после нукай! На прииск он ее отвез, сам-один, никого тогда с собой не взял. Там она и пребывает, в каком-то доме, а доглядывает за ней холуй Савочкина, плюгавый такой мужичонка, забыл, как зовут…

- Тимофей!

- Во-во, Тимофей. Сам слышал, как он докладывал нашему - все в порядке, супруга урядника в целости и сохранности, в хорошем домике, под надежным запором, не убежит…

- Так домов-то много на прииске! В каком именно?

- Ой ты, сладенький! Может, тебе еще и свечку запалить, и за ноги подержать… Откуда я знаю - в каком?! Сам узнавай, у Тимофея спрашивай…

Назад Дальше