17
Проснулся Жигин внезапно, будто его в бок толкнули. Вскинулся на пышной пуховой постели, опустил ноги на пол, на половичок, и чутко прислушался. Тихо было в горнице, за окном стояла темная, без просвета, ночь, и лишь глухо, едва различимо, доносился стук деревянной колотушки приискового сторожа, который бодро нес свою службу возле складов, где хранились съестные припасы.
Вот и колотушка смолкла. Звенящая, установилась тишина. А Жигин все сидел, сгорбившись, и прислушивался. Никак не мог понять - по какой причине он проснулся от неясной тревоги? И, вглядываясь в темноту, в узкой щели между занавесками, висевшими на входе в горницу, различил мутное белое пятно. Оно не шевелилось, маячило, словно застывшее. Жигин осторожно дотянулся до табуретки, стоявшей в изголовье, вытащил из кобуры револьвер, и хотя проделать это пытался бесшумно, постель под ним все-таки скрипнула. Мутное пятно шевельнулось и двинулось вперед, распахнув занавески.
"Тьфу ты, скоро тени от плетня пугаться буду!" Жигин сунул револьвер под подушку, потому что скорее догадался, чем разглядел в темноте, что в горницу вошла Катерина, белея исподней рубахой.
Он не ошибся. Хозяйка остановилась перед ним и огорошила тихим голосом:
- Уходить тебе надо, Илья Григорьевич… Чем скорей уйдешь, тем целее будешь.
- А что такого случилось, что мне посреди ночи убегать требуется? Полюбовник явится? - так же тихо, как и хозяйка, спросил Жигин.
Катерина вздохнула и, будто не услышав вопроса, прежним голосом продолжила:
- Как за палисадник выйдешь, направо тропинка, она избу мою огибает и на огород идет, а там сарайчик на задах стоит. Пережди в нем до утра, тебе же лучше будет…
Жигин молчал, не зная что предпринять. Не доверял он хозяйке. А вдруг она для того и посылает в этот сарай, потому что именно в нем устроена ловушка? С другой стороны, может, ловушка и была изначально задумана, еще тогда, когда приезжала к нему Марфа Шаньгина? Черт ногу сломит!
- А кого мне бояться? Я представитель власти, пусть меня боятся. Скажи - кто такой смелый, кто пожаловать должен?
- Кто пожалует, тот никакой власти не боится. И ничего я тебе больше не скажу, мне еще на белый свет любоваться не надоело. Сам решай.
Катерина повернулась и неслышно скрылась за занавесками, а Жигин продолжал сидеть на постели и все прислушивался, ожидая различить за стенами скрип снега или другие звуки, которые известили бы об опасности. Но тихо было и в доме, и за его стенами. Все-таки он решился. Встал, быстро оделся и вышел на крыльцо, ничего больше не спросив у хозяйски и не сказав ей ни слова; понимал, что правдивого ответа все равно не услышит.
На крыльце замешкался. Темень стояла - хоть глаз коли. И где прикажете искать тропинку и сарай на задах огорода? Да еще и неизвестно, что там ожидает его в этом сарае… Жигин переступил с ноги на ногу, прислушиваясь, не скрипят ли доски; звуков не различил и, повернувшись, на цыпочках, на ощупь, остерегаясь, чтобы ничего не опрокинуть, вернулся в сени. Нашарил деревянную вертушку и открыл дверь в кладовку, вошел в тесное пространство, где властвовал, несмотря на мороз, густой, устоявшийся запах. Чиркнул спичку, быстро огляделся и, увидев невысокую кадушку, закрытую досками, присел на нее. Спичка, догорая, обожгла пальцы и вокруг снова сомкнулась темнота.
Он сидел, чутко прислушивался, ждал.
И дождался.
Скрипнули на мерзлом снегу сани, тяжелые шаги быстро простучали по крыльцу, через щели в досках мелькнули отблески пламени, и дверь в избу настежь распахнулась, ударившись о стену. Никто дверь не закрыл, и Жигин хорошо расслышал, как властный мужской голос коротко спросил:
- Где он?
В ответ зазвучал спокойный голос Катерины:
- Собрался молчком и ушел, а куда - не знаю…
- Давно ушел?
- Да вот, перед вами…
- Ты что ему говорила?
- Ничего. Накормила, постель постелила, он спать лег… А незадолго до вас поднялся, оделся, я только и услышала, что дверь стукнула.
- Где теперь его искать?
- Да откуда ж я знаю!
- Смотри, Катерина, если ты ему шепнула про нас - худо тебе будет!
Ответа на эту угрозу не последовало - Катерина молчала. И ясно было, что молчит она по одной простой причине: с людьми, которые так по-хозяйски явились к ней посреди ночи, разговаривать следовало без лишних слов и уж тем более без лишних вопросов.
Послышались шаги, видимо, оглядывали горницу.
"Сейчас и кладовку проверят, - Жигин осторожно расстегнул кобуру и вытащил револьвер. - Ну, Земляницын, ну, кусок дерьма, ты на какой постой меня определил?! Погоди, дай только утра дождаться! Всю душу выну!"
Снова застучали шаги, свет фонаря брызнул в щели кладовки, Жигин, не поднимаясь с кадушки, чтобы случайно чего-нибудь не опрокинуть, напрягся и положил палец на курок. Но свет фонаря, не задержавшись, соскользнул из сеней на улицу и там, на крыльце, фонарь погасили. Негромко хлопнули вожжи, скрипнули полозья саней, и все стихло. Установилась такая тишина, что Жигин, шевельнувшись, расслышал, как шуршит его шинель.
"Сколько их было? Если по шагам судить, не меньше трех-четырех… Наверняка кто-то на улице еще оставался, возле коней… Многовато! И все, выходит, по мою душу приезжали… Хорошо, что спрятаться успел, иначе пришлось бы тут пальбу открывать…"
Жигин не испытывал страха - служба научила не бояться. Но он всегда был разумно осторожен и никогда не бросался сломя голову в неизвестность. Именно по этой причине, не выходя из кладовки, дождался, когда в мутном окошке, врезанном в стену, тускло замаячит рассвет, и лишь тогда выбрался из своего укрытия. Первым делом оглядел следы у палисадника саней, судя по полосам от полозьев, подъезжало двое. "Это что же, целое войско, выходит, подкатывало? - хмыкнул Жигин, - хорошо, что не высунулся…"
Он еще прошелся по дороге, в оба конца, но никого и ничего, кроме следов, в этот ранний час не увидел. В избах начинали теплиться неяркие огоньки. Затеплился такой огонек и в доме у Катерины, а над трубой, ровный в безветрии, встал столбик густого дыма. Жигин еще раз огляделся и направился к месту своего ночлега - пора было побеседовать с хозяйкой.
Катерина встретила его, как ни в чем не бывало, будто он только что с постели поднялся:
- Доброго утречка вам, Илья Григорьевич! Проходите, за стол садитесь, у меня и самовар вскипел.
Не раздеваясь, Жигин присел к столу молча попил чаю и, отодвинув чашку, сказал:
- Ну, рассказывай, Катерина, кто в гости приезжал…
- А никто не приезжал! - живо откликнулась хозяйка, не оборачиваясь к гостю - она в это время, растопив печку, засовывала в нее, подцепив ухватом, большущий черный чугун. Когда засунула, обернулась, оперлась на ухват и глянула на Жигина, поблескивая темными глазами. От пламени в печи на нее падали отсветы и в этих отсветах по-особенному ясно виделось, что Катерина - красавица. Статная, с покатыми плечами, с пышной грудью, выпирающей из кофточки, с гордо посаженной головой, она смотрелась по-царски, будто опиралась не на ухват, а на позолоченный посох.
- Ты прямо как королевишна на картинке, - усмехнулся Жигин. - Может, все-таки спустишься до меня, расскажешь, по какой причине тревога поднялась, что пришлось мне в кладовке скрываться? И по какой причине гости ночные грозились, что тебе худо будет?
Катерина продолжала стоять на прежнем месте, опираясь на ухват, молчала и только дышала глубже и чаще, отчего грудь колыхалась и туже натягивала кофточку. Показалось, что она сейчас закричит. Но нет. Ухват отставила в сторону, тихо спросила:
- Обедать-то придете, Илья Григорьевич? Или Земляницын с Савочкиным угощать будут?
- Про обед не знаю, а прийти - обязательно наведаюсь. И ты до моего прихода из дому никуда не отлучайся. А заодно подумай, чего мне отвечать станешь, когда я допрос по всей строгости учиню. Уразумела?
Не дождавшись ответа, Жигин поднялся из-за стола, погрозил Катерине пальцем и, надев шинель, запоясав ремень, поправив шашку на боку, вышел на улицу.
Было уже совсем светло. Прииск просыпался, наполнялся звуками: где-то лаяли собаки, слышались людские голоса, из кузницы долетали гулкие удары молота по наковальне. Жигин постоял, прислушиваясь, огляделся. Увидел узкую, почти заметенную тропинку, которая огибала палисадник и уходила в огород, на задах которого, действительно, стоял старый сарай, накрытый большущей шапкой снега. Жигин не поленился, прошел до сарая - ничьих следов там не маячило. Значит, и ловушки никакой не было. Выходит, не обманула Катерина и без всякого тайного умысла предупредила об опасности?
Выходит, так.
"Ладно, пойдем в другом месте полюбопытствуем, а сюда еще успеем вернуться, - Жигин выбрался с тропинки на дорогу и пошагал к конторе прииска, досадуя, что слишком все непонятно закручивается. - Ничего, помолясь, раскрутим…"
Он надеялся и ни минуты не сомневался в том, что своего обязательно добьется, иначе… Иначе как ему дальше без Василисы жить?
18
Первым, кого он встретил, подходя к конторе прииска, был Земляницын. Тот сдвинул на затылок лохматую казенную шапку, протянул крепкую руку, чтобы поздороваться, и удивился:
- А ты чего в такую рань поднялся? Неужели Катерина не приласкала? Баба она одинокая, а ты кавалер видный…
- Приласкала, приласкала, - отозвался Жигин, - добрая баба, жалостливая… Если бы не пожалела, я и не знаю, что бы со мной случилось…
Земляницын сразу насторожился, шапку опустил на лоб, и глаза у него прищурились - будто матерый зверь, почуявший опасность. Но спрашивать ни о чем не спрашивая, выжидая, что сообщит ему урядник. Жигин таиться не стал, да и не мастер он был вести вокруг да около витиеватые разговоры:
- Какие-то люди приезжали ночью, думаю, человек пять-шесть их было, посчитать не получилось… Приезжали по мою душу… Катерина предупредила, пришлось в потайном месте отсиживаться… Вот по этой причине и поднялся раным-ранешенько… Теперь пошли, Земляницын, разговоры разговаривать, не на улице же нам стоять…
- Пошли, - кивнул Земляницын и первым, не оборачиваясь, направился к конторе прииска. Ходил он, чуть наклонившись вперед, опустив голову, и шаг у него был тяжелый, будто он давил землю большими, крепкими ногами.
"Такой, пожалуй, и затоптать может, - невольно подумал Жигин, шагая вслед за ним, - остерегаться надо…"
Странное чувство испытывал в последние дни урядник: едва ли не от каждого встреченного им человека ожидал он подвоха, опасности и все чудилось ему, что за спиной кто-то стоит, и он едва сдерживал себя, чтобы не оглядываться.
С этим настороженным чувством он и вошел в маленькую комнату в конторе прииска, где Земляницын, не раздеваясь, сел на стул с резной спинкой и показал рукой Жигину на другой такой же стул, приглашая и его присесть. Жигин сел, поставил между ног шашку, словно собирался при первой опасности выдернуть ее из ножен. Земляницын усмехнулся:
- Ты, никак, воевать со мной собрался, Илья Григорьич?
- Да не хотелось бы воевать-то, - ответил уклончиво. - Лучше бы миром обойтись. Миром всегда лучше… Ты сам-то как думаешь?
- Миром, конечно, лучше, да только не всегда получается… Иной раз и рад бы не воевать, а в лоб тебе прилетело… Как не ответить?
- Говорим мы с тобой, Земляницын, будто два ужа ползаем, извиваемся, и ног не отыскать. Давай напрямки - знаешь, какие люди ночью к Катерине приходили? И зачем я им понадобился? Они ведь за мной приходили! И почему грозились Катерине, что, если она слово скажет, худо ей будет? Когда они узнали, что я приехал и что у Катерины остановился? Я ведь ни с кем вчера не разговаривал, кроме как с Савочкиным и с тобой… Что скажешь?
- Погоди, не понужай, все скажу… Ты, главное, сделай вид, что ничего мне не рассказывал про ночных гостей. Как будто не доверяешься мне. Ты ведь и взаправду не доверяешься… Так?
Жигин промолчал. Слушал Земляницына, чуть наклонив голову и не глядя тому в лицо; смотрел на его крупные руки с растопыренными пальцами, лежавшие на коленях - не руки, а здоровенные грабли, если ухватит ими за глотку - не вырвешься. Не верил он Земляницыну, ни одному слову не верил. А тот, словно читая его мысли, продолжал:
- Ты ведь как думаешь? Думаешь, если мне Парфенов деньги платит, значит, я любое темное дело здесь покрою, если он прикажет. Да только не приказывал он мне темные дела покрывать, ни единого разу не приказывал, одного требует - чтобы порядок был… - Земляницын внезапно прервался, прислушался и заговорил громче: - Давай-ка, Илья Григорьевич, делом займемся, пойдем с твоего беглого допрос снимать, да казенную бумагу писать по начальству. Он уж, наверное, заскучал, твой каторжный. А после баню истопим и попаримся всласть. Давно не парился - аж кости чешутся, веничка просят!
Последние слова Земляницын договаривал, уже поднявшись со стула и направляясь к дверям. На ходу махнул рукой, давая Жигину знак - ступай за мной.
Жигин, ничего не понимая, удивленный до крайности, тоже поднялся и пошел следом.
В конце узкого коридорчика, в который выходила дверь комнаты, где они беседовали, высилась большая, круглая печь, обитая железом. Возле печи, на корточках, сидел невзрачный мужичок и обдирал кору с березовых поленьев. Обернулся на скрип открывшейся двери и закивал головой, быстро и часто, будто она сидела у него на тряпичной шее.
- Раненько ты нынче топить начал, Тимофей, печка с вечера еще не остыла, жара будет, не продохнуть, - мимоходом сказал ему Земляницын и пошел по узкому коридорчику, не оглядываясь; грузно топтал пол тяжелыми ногами и половицы под ним жалобно попискивали.
- Жар костей не ломит! - весело отозвался мужичок Тимофей, и слышно было, как он чиркнул спичку, разжигая разорванную на ленточки бересту.
Жигин уже не удивлялся внезапной перемене, произошедшей с Земляницыным, понял, что тот опасается, чтобы их не подслушали.
Они обогнули контору и с глухой, подветренной стороны остановились возле входа в подвал. Земляницын, пошарив в карманах, вытащил ключ и отомкнул большой амбарный замок, поднатужился и оттащил с глухим скрипом тяжелую заиндевелую дверь; из проема пахнуло теплом, и донеслась громкая, бодрая несуразица Комлева:
- Кура-вара, буса корова, григи-кики петухи, вчера яиц нанесли! Крули-марули, бедны забирули, тренькнул балалайкой, ножкой танцевал, оглянулся сзади, нос отпал! Привет-салфет вашей милости!
И раскланялся беглый перед вошедшими, даже простреленный треух почтительно с головы сдернул. По сравнению с тем, каким он смотрелся вчера, даже после того, как у костра оттаял, сегодня Комлев был, словно первый, только что вызревший, молодой огурец - лишь зеленого цвета да пупырышек не хватало. Притопывал, приплясывал, будто ему пятки поджаривали, и весело скалился узким, вытянутым лицом, показывая редкие, но крупные, будто у коня, зубы.
- Какой он веселый у тебя, - Земляницын фыркнул по-кошачьи и, продолжая разглядывать приплясывающего перед ним Комлева, насмешливо спросил: - А скажи нам, сердешный, за какие грехи угодил на каторгу? Наверняка не одну душу загубил?
- Не-не-не, - заторопился Комлев и даже руками замахал, будто шел по жердочке и вдруг зашатался, не удержав равновесия. - Ни одной жизни не загубил, ручки у меня чистые и греха смертоубийства на душе не имею! Я невинно пострадал, господа хорошие! Желаете знать, как получилось? Истинно расскажу!
- Рассказывай, - разрешил Жигин и присел на березовую чурку, стоявшую возле низкого топчана, доски которого были застелены рваными тряпками. Он хорошо понимал, о чем попросил Земляницын - побыть здесь какое-то время, будто они допрос с Комлева снимают, а уж после, в уединенном месте, можно будет и разговаривать откровенно.
- Я же из приличной семьи происхожу, папенька мой - торговец известный в городе Ельце, даже собственный выезд имел, а маменька у меня очень набожная и каждое лето в Сергиеву лавру ходила молиться. Да-да, собственный выезд имелся, а она пешочком, котомочку приладит за плечики, посох в руки возьмет, и пошла, и пошла… - Комлев остановился, поднял глаза к потолку и поморгал, будто бы у него слезы выкатились; поморгал и продолжил: - И вот, значит, подрастал я в добропорядочной семье и дорос до двадцатилетнего возраста, в гимназии обучался, папеньке в торговых делах помогал, послушным был, как полагается хорошему сыну. Но тут случилось большое событие - решили меня родители женить, потому как спать я стал беспокойно и непонятная тоска у меня объявилась. Встану, бывало, с постели посреди ночи и смотрю в окно, смотрю, смотрю… А для чего это делаю, сам себе объяснить не могу! Не могу - хоть плачь! Вот родители и обеспокоились, видя, что творится со мной неладное. Призвали расторопную сваху, и начала она мне невесту подыскивать, да только кого ни найдет, все маменьке не нравятся: одна толста, друга худа, третья грязнуля, а четвертая слишком уж норовистая… В конце концов отыскалась единственная - дочь купца Калабухина. Всем хороша была Степанида Федоровна: и обличием, и характером, и красотой, а уж как она маменьке поглянулась - словами не описать…
Рассказывая, Комлев не переставал перебирать ногами и говорил так складно, будто читал по написанному; Жигин и Земляницын невольно заслушались, даже позабыли на короткий срок, зачем они в подвал пришли. А Комлев, видя, что его слушают, взмахивал руками, будто крыльями, и воспарял все выше: