- А я так думаю, что он и вовсе сюда не пойдет. - Он глянул на Зазыбу, будто чего-то ожидая от него, а потом принялся рассуждать: - Ну, за каким лешим ему идти к нам? В Бабиновичи, там ясное дело, что ни говори, а местечко, дорога большая есть, езжай себе хоть на машинах, нигде не загрузнешь. А что у нас? Домов богатых нет, дороги тоже не проложены. Словом, глухомань кругом, только волки да мы вот. Так нас, что ли, стеречь? Тогда и сторожей не хватит. Германия, она не то, что мы, мале-е-е-нькая… Ей с нами, если разум иметь в голове, так и связываться не стоило. Это где тот Хабаровск, а за Хабаровском тоже земля. Просто диву даешься, как он только посмел напасть. Это ж, если посчитать, так ихний один на наших трех или четырех…
Зазыба поправил:
- Четырех не будет.
- Ну, нехай трех, - легко согласился Прибытков, - но попробуй уследи - даже трех зайцев и тех не уследишь, а тут люди.
- Так людей, наверное, и он набрал, раз на Москву целит.
- Москва, она как приманка. С войной на Москву ходили и в старину. Да все через нас, все через Беларусь. - Прибытков покачал явно в осужденье головой и продолжал: - Я так вот думаю иногды, что очень уж чудно размещена эта Беларусь наша, будто господь бог с умыслом ее положил так. Все через нас с войной на Москву, все через нас. Кажется, кабы кто перенес ее в другое место, так и нам бы лучше зажилось в одночасье. А земля хорошая, может, даже лучше, чем тот рай. Это ж подумать только, у других голод так уж голод, люди как мухи мрут, а у нас мужики только поопухали. И завсегда вот так - не кора, так ягода подоспеет, не ягода, так гриб вырастет, а там уж бульба пойдет, рожь высыплет, и человек как-то выбьется из беды, лишь бы не сидел сложа руки. Нет, не говори, земля наша взаправду райская, а вот же… - Старик потушил самокрутку - мол, великовата, за один раз не высосешь! - и положил ее рядом с собой на край лавочки. - Вот и Гитлер этот теперь… Сперва с дружбой лез, а потом и дружбу кобыле под хвост, и все такое прочее.
- Играла кошка с мышкой…
- Так, ей-право! Я и сам…
Между тем распахнулось окно в хате Прибытковых и послышался голос Кузьмовой снохи Анеты:
- Тата, бульба сварилась!
Старик, наверное, этого и ждал. Опершись обеими руками о посох, он встал на ноги.
- Может, и ты, Денис, не снедал еще, так хочешь? - Он посмотрел на крышу Зазыбовой хаты, усмехнулся: - Что-то бабы наши сегодня… позднятся… похоже, и в самом деле ждут германца…
- Мужиков дома нет, так и роскошествуют, хоть выспятся.
Щупая посохом землю, Прибытков пошел к себе во двор, обутые в лапти ноги - в свои годы он не мог их променять ни на какие сапоги! - ставил так, будто боялся наступить на что-то колючее. Зазыба подумал: верно, износился Кузьма!.. Но люди помнят еще, как Прибытков не очень давно шутя разгибал железную подкову, а когда-то походил с сыновьями почти по всему Забеседью - от Большого до Малого Хотимска. Почти все полы в хатах, построенных за последние тридцать лет в деревнях, были положены из его досок. Пильщик он был отменный и вечно ходил в опилках.
Зазыба даже пожалел, что так сразу ушел Прибытков.
Но в переулке как раз появился сын Гоманьковой Христины. Иван явно спешил, таща надетый через голову хомут из черной кожи. Видимо, парень бежал по улице, но приостановился, когда увидел в переулке Зазыбу, на какой-то момент даже растерялся, однако свернуть уже было некуда, и он, смущенный, что наскочил на заместителя председателя колхоза, перешел на другую сторону, хотя хата Гоманьковых стояла рядом с Прибытковой. Когда Иван приблизился, Зазыба спросил:
- Это куда ж вы надумали ехать?
- Н-не, мы не поедем, - испуганно уставился па Зазыбу парнишка.
- Тогда зачем хомут?
- А я его взял в конюшне! Там теперь берут кто хочет. Зазыба вздрогнул, как от неожиданного удара.
- Ты вот что, - сказал он без особой злости, - неси назад, раз не поедете. - И чуть не бегом направился к конюшне па берегу озера. Пока шел по улице, понемногу успокоился, но уже у самых ворот, которые были открыты и в которых, толпясь, гомонили деревенские бабы, сжал пальцы в кулаки.
- Здорово, - кивнул бабам.
Те сразу притихли, точно увидели привидение, и расступились, давая Зазыбе дорогу.
- Ну, чего вы сбежались сюда? - прикрикнул на них Зазыба.
Кто-то сдержанно хихикнул. Тогда вперед выступила Кулина Вершкова:
- Мы это, Евменович, па работу пришли, а тут…
- Несите все на место, - сказал Зазыба.
Бабы, пристыженные, бросились наперегонки в трехстенку, побросали на пол хомуты, седелки - все, что держали до этого в руках. Зазыба стоял в проходе конюшни, и на лице у него под кожей ходили желваки. Он мог всего ожидать от своих веремейковцев - где только ярмарка, и они всегда там, - но то, что видел сейчас, не укладывалось в голове. Выходило, стоит лишь отвести глаза, так сразу разнесут все колхозное по дворам. Утешением могло служить одно, что не было здесь мужиков.
Через минуту к Зазыбе подошла та же Кулина Вершкова.
- Это все Роман, - сказала она виновато, - он начал первый таскать к себе, даже телегу закатил во двор, а мы, глядя на него, тоже загорелись.
- Какой там еще Роман? - недоумевающе посмотрел на женщину Зазыба.
- Да Семочкин.
- Его ж призвали?
- А родимец его знает, - пожала она плечами. - Видим только, ходит по деревне, грозится колхоз распустить. А тут ни Чубаря, ни тебя.
"Значит, Парфен тогда правду подсказывал, - вспомнил ночной разговор Зазыба. - Дезертировал Роман…" Он подобрал оброненные кем-то вожжи, отнес в трехстенку. Там, подпирая левым плечом косяк, действительно стоял Роман Семочкин. Глаза его так и смеялись, выпуская на волю задиристых чертиков. Зазыба приблизился к Роману. Все в нем возмущалось против этого человека.
Раньше в Веремейках были два брата Семочкины - этот, Роман, старший, и Павлик. Но Павлика лет пять назад посадили за убийство кулигаевской Домны Ворониной. Убивали старую женщину они вдвоем. В Веремейках знали об этом. Кто-то видел их в ту ночь вместе, братья шли в Кулигаевку. А началось все с того, что вдруг у младшего Семочкина стала усыхать нога. И что ни год, то хуже. Роман возил брата и в районную больницу, и в областную, но доктора ничего не могли посоветовать. Тогда кто-то в Веремейках подсказал, что в Латоке есть шептуха, которая снимает такие болезни. Поехали к ней. Шептуха поглядела на ногу, покрутила головой - кто-то сушит. Братья начали думать, кто бы это мог. Перебрали по дворам все Веремейки, потом Кулигаевку с Мамоновкой. Наконец сошлись на Домне Ворониной. Вспомнили, что один раз, когда возвращались с ярмарки на Илью, отрясли ее сад. Известное дело, с точностью подсчитали годы, время как раз совпадало. Тогда шептуха посоветовала разрушить в Домниной хате дымоход, забрать оттуда землю со следом, которая должна была висеть в мешочке.
В Кулигаевку Семочкины отправились ночью. Но подвешенной земли в трубе не нашли. Тогда они подступились к самой Домне. Просили, чтоб отдала след. В конце концов, обезумевшие, задушили старуху. Однако на суде, который состоялся в Крутогорье через несколько недель, Павлик взял вину на себя, сказал, что душил Домну один - пожалел семью женатого брата…
Зазыба, обминув Романа, прошел в трехстенку. Там валялась разбросанная по земляному полу колхозная упряжь, и он принялся подбирать ее, вешать на большие деревянные гвозди, вбитые в просверленные в стене дырки.
- Дорвался? - зло бросил Роману. А тот сказал, будто играя словами:
- А что, нельзя?
Тогда Зазыба подступил к нему вплотную.
- Заруби себе на носу, в другой раз по рукам получишь! Семочкин презрительно усмехнулся:
- Мое, потому и беру. Когда-то принес, следовательно, а теперь назад беру!
- Тут не одно твое! Тут общее! Колхозное! И не тебе распоряжаться им!
- Так и не тебе уже! - крикнул Роман. - Хватит, следовательно, покомандовал!
- Ну, вот что, - вскипел Зазыба, - марш отсюда!
- Ты не кричи, а то знаешь!..
- Что - знаешь?
- Руки неохота пачкать!
- А то тебе привыкать?! - Зазыба помутневшими от злости глазами сверлил Романа. - Только не взяли еще тебя за шиворот! Но не думай, возьмут! Теперь пойдешь под трибунал, дезертир! Доберутся до тебя!
- Кто, большевики? - визгливо спросил тот.
- Не фашисты ж!
- Не-е, - не своим голосом захохотал Роман, - товарищам-большевикам, следовательно, стало некогда. Они хоть бы себе спасение нашли за Уралом. - И открыто начал угрожать: - А тебе, Зазыба, я посоветовал бы придержать пока язык. Теперь суда нет. Придавит кто-либо, как клопа, и отвечать, следовательно, не надо. Лучше ходить не котом, а мышкой. И дезертирством не попрекать. Не один я, следовательно, сделал так. Вон вся армия разбежалась, так и дезертиры, по-твоему?
- Ты армию не трогай. Армия отступила.
- На заранее подготовленные, следовательно, рубежи? Так мы, солдаты, знаем, что это за рубежи!
- Ничего ты не знаешь! Да и какой ты солдат! Может, прямо из военкомата удрал да спрятался на чердаке. Молись богу, что не догадались, а то бы скинули, как воробья киловатого. Был бы хорош!
- Я уже вымолил свое у бога, теперь тебе надо молиться. Посмотрим, следовательно, как он тебе поможет, - оскалил зубы Роман и вышел из трехстенки с видом человека, которому что-то удалось.
Он всегда был упрям, мог броситься даже с завязанными глазами на каждого, кто станет поперек, и потому Зазыбу немного удивило то, что сегодня обошлось так спокойно. Роман, наверное, хитрил, как зверь, который после неудачи обычно поджимает хвост лишь до первых кустов. Очевидно, настораживала его неопределенность - и немцев по эту сторону Беседи не видно, и красные, не иначе, далеко не отошли.
"Все-таки зря не выведал тогда у Парфена Вершкова, - вспомнив опять ночной разговор, начал укорять себя Зазыба, - и совсем легко было все сделать: скажи лейтенанту, и тот непременно послал бы бойцов достать Романа с чердака".
Пошатываясь, словно нехотя, покинул вскоре конюшню и Зазыба.
Погода резко переменилась. Ветер, неожиданно подув с северо-запада, прогнал с пригорков туман. Но в лощинах и над овсяным полем, на краю которого стояла обгоревшая под утро танкетка, туман еще плавал. Солнце поднялось вверх, однако совсем чистым, кажется, сегодня оно не пробыло и часа. Сперва его закрывал туман, потом заволокла дымка, похожая на водяные брызги; теперь оно плыло под разреженной завесой туч; первыми достигли его белые облачка, гулявшие над озером утром, когда Зазыба стоял еще на своем крыльце, затем из-за леса выплыли тучи, и ветер погнал их прямо на восток: наверное, где-то далеко уж который день поливал землю дождь. Озеро было как застывшее, и на его пепельной глади еще не горбились волны. Между лесом, что перевернулся в воде вверх комлями, и тем берегом, который порос сушеницей, болотником и аистиными ножками, паслись выпущенные из стойла кони.
Зазыба услышал голоса - разговаривали на бревнах, лежавших на скатах за конюшней. Бревна те уже второе лето как были привезены из леса на хатку для конюхов. Но хатку так и не построили, и под бревнами пока прятались от собак одичавшие кошки да деревенские парни приводили туда по вечерам разомлевших девок.
На бревнах Зазыба увидел в окружении подростков веремейковских мужиков - Вершкова, сухорукого Хрупчика, Ивана Падерина, которого в деревне прозвали Цукром Медовичем и которого из-за грыжи не взяли в армию, и Романа Семочкина. Пятым среди взрослых сидел незнакомый человек с лицом восточного типа.
Говорил Роман:
- Так, переехали мы, следовательно, Сож, глядим, а немец уже у реки. Следовательно, дело швах. Тогда мы с Рахимом…
"Должно быть, тот", - окинул взглядом Зазыба скуластое лицо незнакомого человека.
- …тогда мы с Рахимом кувырком из машины да в кусты. Ну, а немцы, они, следовательно, тоже не дураки - увидели наши грузовики на дороге и давай чихвостить по ним, только гайки летят.
Роман рассказывал и одновременно наблюдал за односельчанами.
Те слушали его по-разному.
Парфен Вершков, например, сидел с опущенной головой, тихо шевелил носками порыжевших обрезней - сапог без голенищ - высохшую кору под бревнами. Щетинистое и длинноносое лицо его казалось безразличным, но толстая шея от внутреннего напряжения покраснела.
Силка Хрурчик между тем не сводил глаз с Романа Семочкина, ловил каждое его слово.
Иван Падерин беспокойно вертел головой, сидевшей на кадыкастой шее, и все ухмылялся, будто говоря: ладно, бреши уж до конца.
И Роман продолжал:
- … вдруг, слышим, перестают стрелять. Тогда я, следовательно, толкаю под бок Рахима, показываю глазами - бежим. Видим, кое-кто тоже встает на карачки. А кто-то кричит: "По машинам!" Но куда поедешь, если командёров нема? Это ж как начали стрелять по нас около реки, так те на броневике своем и удрали. Ну, подошли мы с Рахимом, следовательно, к своему грузовику, глядим, совсем разбитый и бензин вытекает.
Зазыба не спеша приблизился к бревнам, сел поодаль. Роман Семочкин стрельнул в его сторону глазами, заговорил громче:
- Оно и правда, что мы без командёров, одни? Следовательно, начали расходиться кто куда. Мы с Рахимом тоже решили податься сюда, благо до Веремеек недалеко. Верст сорок, если напрямик.
До этого все, кто слушал Романа, по разным причинам могли сдерживаться и не высказывать своего отношения, ибо то, что он говорил, было обычным трепом человека, который не только хвастался, выдавая неправду за правду - веремейковцы не знали действительного положения в армии и на фронте, - но вместе с тем и не хотел показать себя в глазах односельчан явным дезертиром, мол, так сложились обстоятельства… Однако Роман допустил одну ошибку, даже не ошибку, скорее, обыкновенную промашку - неточно назвал расстояние от Сожа до Веремеек. И этого было достаточно, чтобы Иван Падерин поправил:
- Считай, с гаком.
А деревенским людям только начни.
- Да и гак надо еще померить, - добавил тут же Силка Хрупчик.
- Парфен, наверное, точно знает, - сказал Иван Падерин, - он ведь когда-то ходил в Чериков, так…
Но Роман Семочкин не дал ответить Вершкову.
- Это когда то было, что Парфен ходил, - возразил он, - а мы вот с Рахимом, следовательно, нынче ногами померили все. Напрямки, так верст сорок, не больше.
Вершков посмотрел на Зазыбу, заговорщицки усмехнулся.
- Роман, должно быть, сигал здорово, сам себе на пятки наступал?
- Так нехай скажет он! - сделал обиженный вид Роман Семочкин и кивнул на Рахима, который с одинаковым вниманием слушал каждого, как-то по-волчьи наставляя ухо.
- Рахим твой тоже едва ли успел оглянуться хоть раз, - помогая Парфену Вершкову, отозвался наконец со своего бревна Зазыба.
Мужики захохотали.
- Рахиму, с его ростом, наверное, пришлось делать по два шага вместо твоего одного, - не переставая смеяться, сказал Силка Хрупчик.
- А что? - вскочил Роман Семочкин. - Ты не гляди, что он мал ростом. Бывает маленький, да удаленький. Вот увидите, Рахим приживется у нас. Теперь в деревне мужиков не хватает, так пускай обслуживает молодух. А там, может, еще и власть передадим ему. Походили в начальниках Чубарь да Зазыба, теперь нехай Рахим.
- А сам что, будто и не хочешь? - подмигнул Парфен Вершков.
Роман отрицательно замотал головой.
- Боязно? - усмехнулся Вершков.
- Я, сам знаешь, не очень пугливый. Да и некого, следовательно, бояться.
- Значит, тебе прямая дорога в начальники, - сказал Иван Падерин.
- Начальником я не хочу быть, - вполне серьезно сказал Роман.
- Так уж и не хочешь? - прищурившись, поглядел на него Парфен Вершков.
- И не хочу!
- А может?
- Что - может?
- Да то, что голову еще крепкую надо иметь, чтоб начальником быть.
- Ну, это мы посмотрим!
- А что смотреть? - уже явно поддразнивал Романа Парфен Вершков. - Раз считаешь, что голову хорошую имеешь, так бери в свои руки власть, зачем отдавать кому-то? Что этот Рахим тебе, брат или сват?
- Мне власть не нужна.
- Экий ты осторожный! Кажется, человек, как и все мы, а тоже кумекаешь - власти теперь искать, так все равно что петлю на шею. Потому ты и привел вот Рахима. Все же не своя шея!
От Парфеновой откровенности Роман даже глазами захлопал, ища поддержки у остальных веремейковских мужиков. Силка Хрупчик и Падерин Иван поглядывали друг на друга, и в глазах их таилась скрытая усмешка, которую трудно было заметить. Из всех только Зазыба не скрывал своего удовлетворения: Парфен говорил Роману то, что мог высказать и он, Зазыба, но тогда все выглядело бы по-другому и воспринималось бы не так категорично. Парфен выждал немного, как раз столько, чтоб не очухался Роман, потом снова начал:
- Ты вот говоришь, будто некого бояться. Но это ты своей головой думаешь так, а я своей так по-другому маракую. Да и баба моя вчера на сковородке ворожила, выходило, что наши вернутся.
Роман Семочкин молчал. Тогда спросил Иван Падерин:
- Скажи, а заместо кого ты своего Рахима ставить хочешь? Заместо Чубаря или заместо Зазыбы?
- Почему заместо Чубаря? - будто удивился Роман, - Колхоза при немцах не будет, следовательно, и должности такой не будет.
- Ага, значит, волостным? - подсказал Силка Хрупчик.
- И это еще неизвестно, - сказал Роман Семочкин. - Это как немцы сами скажут. Но могу об заклад биться, больше ни сельсовета, ни колхоза не будет!
- Много ты знаешь!
- А тут и знать нечего. Тут уже все ясно.
- Значит, у нас теперь будет командовать Рахим? - спросил Парфен Вершков.
- А чем он хуже Чубаря или Зазыбы? - уставился на Вершкова Роман.
- Так я не говорю. А если вдруг Денис возьмет да не захочет отдать Рахиму власть?
- Ну, об этом, допустим, спрашивать у него не будут. Теперь орден Зазыбин не играет.
Вершков взглянул на Зазыбу.
- Роман, видать, продумал все.
- Еще бы, - засмеялся Иван Падерин. - Времени ведь хватало, пока где-то на чердаке прятался!
- Вот только поздно, - сказал вдруг Парфен Вершков.
- И правда, никак поздно, - засуетился Силка Хрупчик. - Пора домой идти, а то мы что-то сегодня разболтались.
- Я не про это, - удержал его Парфен Вершков, - я полагаю, что Роман с Рахимом, наверное, уже опоздали. Браво-Животовский опередил их. Еще на рассвете в Бабиновичи пошел. Может, как раз с немцами договаривается там.
- Так и Браво-Животовский в Веремейках? - удивился Силка Хрупчик.
- А ты думал, один я? - обрадовался Роман.
- Ну-у-у, - развел руками Силка.
- Они с Романом с одного насеста слетели, - засмеялся Иван Падерин.
- Все мы тут, следовательно, с одного шестка, - возразил Роман Семочкин, - это, может, только Зазыба с другого.
- Однако ж Браво-Животовский! - как бы в восторге сказал Иван Падерин.
- Не надо было так долго сидеть Роману, - сказал тем временем Парфен Вершков. - Теперь не быть Рахиму начальником у нас. Все Браво-Животовскому немцы отдадут.