Отворить дверь приятелю художника она ничуть не побоялась. Не было ничего предосудительного, что он заставал ее здесь. Она могла свободно приехать с заказом или на сеанс для портрета. Она это сообразила сейчас же.
– Моя фамилия Елчанинов, – представился он, – а вас я узнал по этюду. – Он хотел еще добавить что-то, но остановился. Он увидел лежавшего на диване Варгина, и у него невольно выразилось одно только слово: "Успели!"
С первого же взгляда он понял все, не ища и не спрашивая объяснений.
– Что вы хотите сказать этим? – спросила леди Гариссон беспокойно и вместе с тем изумленно.
– Вчера было решено "отделаться" от него, а сегодня это уже приведено в исполнение.
– Что вы говорите? Кем решено?
– И решено из-за вас, – продолжал Елчанинов. – Он им мешал, потому что вы обратили на него внимание.
– Откуда вы знаете это?
– Знаю. Теперь не время объяснять. Нужно постараться – нельзя ли помочь ему. Как это случилось с ним? При вас?
– При мне. Я только что приехала, он почувствовал себя дурно, упал на диван, тут постучали вы.
– Нужно скорее за доктором.
– Нет, доктор едва ли поможет, если это то, что я предполагаю и что подтверждается вашими словами. Пока вы побежите за доктором будет уже поздно, доктор приедет разве только для того, чтобы подтвердить его смерть, да едва ли в официальной медицине найдется и лекарство. Я думаю, что сама лучше помогу. Мне только нужно узнать, что он ел или пил.
– Вы полагаете, что это отрава?
– Не сомневаюсь. Все признаки яда, и притом сильного, известного только братьям иезуитам. Ради Бога, нельзя ли узнать, с чем он проглотил этот яд? Мне нужно рассчитать, какое количество дать противоядия.
– У вас оно есть?
– Я его ношу всегда с собой. Имея дело с этими людьми, необходимо принимать меры и быть готовой на всякий случай. Секрет противоядия открыт мне одним из их же братьев.
– Так дайте побольше!
– Нельзя! Нужно знать точно, сколько капель, иначе не поможет.
– Что же делать? Кроме чая, он, вероятно, ничего не пил сегодня. Чай он заваривает обыкновенно сам, – ответил Елчанинов.
– Погодите, – остановила его вдруг леди, – я, кажется, нашла. Он успел рассказать мне, что к нему приезжал какой-то граф от моего имени, Кастильский, а никакого графа Кастильского я не знаю. Этот граф заставил его рисовать акварельными красками. Художники, рисуя акварелью, имеют обыкновение брать кисть в рот... Ваш приятель, вероятно, тоже?
– Да, это его привычка.
– Гадкая привычка, но теперь я знаю, что делать. Скорее принесите мне воды!
Говоря это, молодая женщина схватила со стола граненый стакан, полный еще замутившейся от красок жидкостью, в которую Варгин макал кисть, когда рисовал портрет графа. Затем она достала из кармана флакон и начала капать из него в стакан.
Когда упала в него пятая капля, мутная жидкость вдруг получила фиолетовый отлив, потом побелела и стала молочной с перламутровым оттенком.
– Так и есть, – сказала леди Гариссон, – я не ошиблась. Так вот отчего почернели и краски на портрете! Яд был подброшен ему в стакан для красок в расчете на обыкновение художников брать кисть в рот. Скорее воды!
– Вот она! – сказал Елчанинов, подавая ей стакан с чистой водой.
Леди пустила в него пять капель из флакона и ловким движением потихоньку влила в рот Варгану содержимое стакана. Елчанинов поддерживал ему голову.
У Варгина хватило силы проглотить противоядие, которое единственно могло спасти его. Сделал он это бессознательно, захлебываясь, но действие лекарства стало заметно сейчас же. Судороги прекратились. Он задышал ровно и тихо.
– Спасен! – радостно проговорил Елчанинов.
– Не совсем еще! – возразила леди Гариссон. – Еще придется похлопотать над ним, прежде чем можно будет сказать, спасен он или нет! Вы видите эти закатившиеся, полузакрытые глаза, эти синие губы? Это признаки того, что количество яда было значительное, да и потребовалось целых пять капель противоядия – это очень много. Я никогда не решилась бы дать столько, если бы не убедилась, что это необходимо. Каждая лишняя капля лекарства действует быстрее и сильнее самого яда. Теперь нужно внимательно следить за ним. Вероятно, нужно будет повторить прием противоядия через некоторое время.
– Так вы останетесь со мной при нем?
– Не в этом дело. Вопрос в том, как мне остаться?
– Ради спасения человеческой жизни нужно пожертвовать всем, – твердо и уверенно произнес Елчанинов.
– Ах, дело опять вовсе не в этом! Я боюсь, что сюда придут, чтобы убедиться, умер он или нет, – промолвила леди.
– И застанут вас здесь? Вы боитесь, что это отзовется на вас дурно?
– Не столько на мне, сколько на нем. Если удастся отходить его, через два дня он будет здоров, но эти два дня потребуют большой возни и ухода. Едва ли, кроме меня, кто-нибудь может указать, что и как нужно будет делать, я одна могу угадать симптомы улучшения или ухудшения; следовательно, в течение двух, по крайней мере, дней я должна следить за ним. К себе на яхту я не могу его взять.
– Вам не позволят этого?
– Да, мне не позволят. Мало того, если застанут или увидят меня здесь при нем, не пустят больше сюда... просто силой не пустят, и тогда все будет потеряно.
– Что же делать?
– Единственно – перевезти его сейчас куда-нибудь отсюда, куда бы я могла приезжать так, чтобы не знали, что я езжу к нему. Другого выхода я не нахожу.
– Но едва ли выход этот возможен, – упавшим голосом возразил Елчанинов, – кроме моего собственного угла, я ничего не имею, но перевезти Петрушку ко мне при данных условиях – все равно что оставить здесь. Вам одинаково неудобно быть у меня, как и в квартире Варгана.
– Конечно. Но нет ли у вас родственницы, знакомой, какой-нибудь близкой семьи?
Родственники Елчанинова жили в провинции, а близких людей в Петербурге у него только и было что Кирш да Варгин.
– Нет, у меня никого нет! – ответил он.
– Я тоже не знаю никого в Петербурге, я чужая здесь! – сказала, в свою очередь, леди.
И оба замолчали, словно придя к преграде, сокрушить которую, казалось, не было человеческой силы.
– Вот что, – проговорил наконец Елчанинов, – сделать все-таки что-нибудь надо. Можете вы мне дать час в распоряжение?
– Вы придумали что-то?
– Не знаю, не надеюсь; мое предположение почти невозможно, но утопающий хватается за соломинку! Все, что я могу сказать: авось! Позвольте мне уехать, через час я вернусь... Дайте мне час в распоряжение.
– Это, пожалуй, будет слишком долго. Возьмите мою карету, чтобы съездить скорее.
– Нет, туда, куда я хочу отправиться, мне в вашей карете нельзя. Если мне удастся сделать что-нибудь, я вернусь в ямском экипаже и перевезу в нем Варгина.
– Одному вам, пожалуй, не справиться. Нет ли у вас еще кого-нибудь, кто бы помог вам?
– У меня есть один человек, я заеду за ним. Мы приедем сюда, вы уедете, чтобы не вызвать подозрения у ваших слуг, и затем отправитесь в то место, куда мы перевезем Варгина. Туда вы можете явиться смело. Никто не заподозрит, что Варгин там. Лишь бы мне удалось устроить его.
– Так идите. Я подожду вас здесь.
ГЛАВА XXIV
Сговорившись с леди Гариссон, Елчанинов выбежал из дома, вскочил на первого попавшегося извозчика и первым делом отправился домой, откуда послал денщика за ямской каретой.
Станислав, которого он приютил у себя, спал крепким сном, очевидно, вознаграждая себя за неудобства, причиненные ему в погребе; Елчанинов разбудил его и велел быть готовым на всякий случай. Он сказал ему, что, может быть, скоро вернется и они поедут вместе в карете, которую приведет денщик. Куда и зачем они поедут – Елчанинов не объяснял Станиславу, потому что не имел на то времени. Он поспешил дальше.
Соломинкой, за которую он схватился, как утопающий, было его свидание с Верой, назначенное ею на сегодня в два часа. Ему пришла в голову отчаянная мысль уговорить Веру взять Варгина на два дня в верхотуровский дом, где она жила.
В самом деле, если бы оказалось возможным поместить тайно бедного художника где-нибудь, хоть в той же оранжерее, через которую Елчанинов имел сообщение с домом князя, – леди Гариссон могла бы смело приехать туда явно, не вызвав никаких подозрений. Очевидно, она была знакома с Верой, и никто не помешал бы ей навещать свою знакомую по нескольку раз в день.
Сильно билось сердце у Елчанинова, когда он подъехал на извозчике, загнавшем по его приказанию лошадь, к знакомой уже оранжерее. Здесь его ждал карлик Максим Ионыч.
– Пожалуйте, – встретил он Елчанинова, так и сияя весь радостной улыбкой. По его лицу было видно, что он чем-то чрезвычайно обрадован и доволен сегодня. – Пожалуйте, – повторил он и сделал своей маленькой ручкой не лишенное грации движение, с которым обыкновенно важные слуги важного дома приглашают важных гостей.
Елчанинов думал, что карлик опять проведет его в беседку, но тот вместо того, чтобы повернуть к группе акаций, за которыми стояли стол и скамейка, направился по дорожке, ведущей прямо к дому.
"Что это значит? – удивился Елчанинов, – и отчего он такой счастливый сегодня?"
Дорожка между клумбами цветника вела к большой каменной террасе, уставленной статуями и вазами с растениями. На террасе за маленьким столиком сидела Вера. Она была одна.
Она издали увидела приближающегося Елчанинова, улыбнувшись, кивнула ему головой и встретила его словами:
– Ну, здравствуйте! Я рада, что вижу вас целым и невредимым. Значит, ваше ночное приключение обошлось благополучно. Станислав освобожден?
– Вы этого хотели! – ответил Елчанинов.
– Где же он теперь?
– У меня пока, а что нам делать дальше – приказывайте.
– Потом подумаем об этом. Но я крайне рада, что все окончилось благополучно.
– Благополучно, – вероятно, благодаря только вам, – сказал Елчанинов.
– Как благодаря мне? – удивилась Вера. – Причем же тут я? Разве не вы сами проникли каким-то непостижимым образом в этот дом и вывели оттуда бедного поляка?
– Я-то, я, – вздохнул Елчанинов, – но не совсем. Я чуть не остался сам запертым в подвале.
– Да не может быть!
– Разве не вы выпустили нас оттуда?
– Я, может быть, и сделала бы это, если бы могла предположить, что моя помощь нужна вам. Но я и не подозревала, что вы находитесь в новой опасности. Как же это было?
– Очень просто или, вернее, вовсе не просто, потому что, если вы говорите, что не знали даже, что меня заперли вместе со Станиславом, то я ничего не понимаю. Дело в том, что, когда я проник в подвал и Станислав увидел меня, он сначала очень обрадовался, а потом заартачился и не хотел идти за мной на свободу.
– Неужели? Отчего же?
– Он сильно был напуган могуществом братьев иезуитов. Он оробел и стал уверять, что в этом доме стены слышат, и так далее в этом роде, что мы попадем в ловушку. Я хотел силой увести его, и, пока возился с ним, дверь в подвал задвинули болтом с наружной стороны. Кто это сделал, не знаю, но только мне пришлось убедиться, что страх Станислава был вовсе небезоснователен.
– Как же вы вышли?
– Через некоторое время, когда я снова попробовал отворить дверь, она оказалась уже отпертой так же таинственно, как была заперта. Я объяснил себе это только тем, что вы спустились к подвалу и отодвинули болт.
– Нет, я все время оставалась наверху. Я прислушивалась, но все было тихо.
– Тогда я ничего не понимаю.
– Да вы точно помните, что дверь была заперта?
– Еще бы. Я в нее ломился несколько раз. Я отлично помню.
– Как бы то ни было, вам удалось перехитрить отцов иезуитов. Ну и слава Богу!
– А вы не боитесь так громко говорить это?
– Теперь не боюсь... Сегодня, как видите, я принимаю вас уже не потихоньку в беседке, а открыто на террасе.
Елчанинов оживился и с любопытством спросил:
– Значит, случилась какая-то перемена для вас?
– И большая.
– К лучшему?
– Если хотите, да, к лучшему.
– То-то ваш карлик Максим Ионыч такой сияющий сегодня.
– Да, он очень рад. Он предан мне всей душой.
"Он ли один?" – внутренне усмехнулся Елчанинов.
– Чего вы улыбаетесь? – спросила Вера.
– Ничего... так... не знаю... Так какая же радостная перемена была сегодня для вас? Или, может быть, нескромно с моей стороны спрашивать?
– Нет, отчего же! Я вам скажу.
– Дело, вероятно, идет о маркизе, о его здоровье. Вы сказали мне при нашей встрече в доме у него, что он пришел в сознание. Ему лучше?
– Да, лучше, – подтвердила Вера, – он теперь уже вне всякой опасности, и это меня очень успокоило. Но в его выздоровлении я не сомневалась; по ходу болезни я ждала этого, и то, что он почувствовал себя лучше, не явилось для меня новостью. Нет, сегодня я получила известие, которое сильно изменило мою жизнь.
"Ну да, все кончено, – подумал Елчанинов, – вероятно, решено, что она выходит замуж за маркиза, который выздоровел, и это, конечно, изменит ее жизнь".
– Сегодня, – продолжала между тем Вера, – я узнала наконец, кто я такая, или, вернее, могу говорить о том, кто я. Прошлый раз я приняла вас в беседке потихоньку, как бедная, ничего не знающая девушка, не имеющая ни роду, ни племени, чужая всем в этом доме, а сегодня я – полная хозяйка тут, настолько сильная, что могу вступить в открытую борьбу, если это понадобится, с отцами иезуитами и во всяком уже случае имею возможность не бояться их козней так, как вынуждена была это делать еще вчера.
Она приостановилась.
Елчанинов с изумлением слушал ее, в душе радостно волнуясь за это благополучное изменение ее судьбы.
Между тем Вера втянула в себя полной грудью воздух и продолжала:
– Бывший покойный владелец этого дома князь Николай Иванович Верхотуров был моим отцом. Этого никто не знал, так как князь не был женат на моей матери, она была его крепостной. Воспитывались мы, его дети, за границей под фамилией Туровских, и только незадолго до своей смерти отец выписал меня к себе. Я жила у него на правах дочери для всех домашних, но в городе вовсе не знали об этом. Князь в последнее время никуда не выезжал и сам никого не принимал. О моем существовании не подозревали и, когда умер отец, думали, что у него нет наследников. Завещания не осталось, а прямых наследников не оказывалось. После смерти отца я осталась в его доме в самом неопределенном положении, не зная, что предстоит мне в будущем. Дворовые, которые обожали мою мать, вышедшую из их же среды и умершую, когда мне было пять лет, – относились ко мне с большой добротой и продолжали служить как будто законной дочери их покойного барина. Они все сделали это по собственному желанию, потому что получили перед смертью князя все до одного вольную. Но, конечно, навсегда мне здесь оставаться было нельзя, и приходилось думать о том, что делать. Без родных – по отцу, если бы они и были, они не признали бы меня, а со стороны матери у меня только карлик, которого вы знаете, Максим Ионыч – он приходился ей двоюродным братом, – так вот, без родных, без связей, без всяких средств я была в сильных руках иезуитов. Волей-неволей мне приходилось опасаться их и просить вас хранить в глубокой тайне, что я просила вас хотя бы о таком деле, как освобождение Станислава. И вдруг сегодня я получила известие, что отец перед смертью, давая вольную дворовым, обращался с письмом к государю, прося утвердить наследство за его детьми и дать нам дворянскую фамилию. Государь ввиду заслуг, как сообщено мне теперь, покойного князя Верхотурова, изъявил согласие исполнить его предсмертную волю, и, по Высочайшему повелению, нам дана фамилия Туровских, а все наследство утверждено за нами.
Из всего этого рассказа Веры, который Елчанинов прослушал не перебивая, он понял только два обстоятельства и сделал два вывода: что теперь она – счастливая и равноправная невеста маркиза де Трамвиля и что ему, Елчанинову, легче теперь рассчитывать на то, что она, уже как хозяйка верхотуровского дома, согласится приютить у себя Варгина.
О первом он счел за лучшее промолчать, потому что Вера не упоминала о маркизе, ему заговаривать о нем не приходилось еще раз, тем более что он уже не утерпел сегодня и задал вопрос о Трамвиле. Что же касается второго, то есть помещения Варгина, то Елчанинов сейчас же поспешил прямо приступить к делу. Он рассказал Вере все без утайки, как случайно узнал о существовании подземного хода в доме на Пеньках, как достал к нему ключ, как шел по этому ходу, что услышал, притаившись за дверью в столовой, и что случилось сегодня с Варгиным.
– Так скорее привезите его ко мне! – решительно проговорила Вера, сразу сообразив, в чем было дело, и прежде чем Елчанинов успел договорить ей свою просьбу.
– Я так и думал, я не сомневался, что вы не откажете, если будет хоть какая-нибудь возможность! – воскликнул он, невольно восхищаясь ею.
– Теперь есть полная возможность, – сказала она. – Так не теряйте времени, отправляйтесь за ним, подвезите его к оранжерее, об остальном я распоряжусь. Вас встретят и проведут в дом. Я велю приготовить комнату. Доктор нужен?
– Нет, по-видимому, леди знает лучше доктора, что нужно делать.
– Тогда пусть леди приедет ко мне с главного подъезда, как будто в гости. Она уже была у меня тут один раз. Отлично, идите же! – и Вера, встав, протянула ему руку.
В то время рукопожатие между мужчиной и девушкой не было вовсе в обыкновении. Если девушка протягивала руку кому-нибудь, ей целовали ее.
Елчанинов поднес к губам руку Веры и несколько дольше, чем это нужно было для официального поцелуя, не отнимал губ от руки. Она, словно забывшись, позволила ему сделать это.
– Так я вас увижу еще сегодня? – спросил он на прощанье.
Она посмотрела на него своим ясным, светлым взглядом и, наклонив голову, ответила:
– Да!
Елчанинов бросился домой.
Денщик успел уже привести ямскую четырехместную карету. Она ждала у подъезда.
– Куда пан хочет везти меня? – спросил Станислав, который чувствовал себя очень хорошо и надежно в квартире Елчанинова и не имел ни малейшей охоты выходить.
– Едемте, едемте, некогда рассуждать! – торопил его Елчанинов. – Мне нужна ваша помощь.
– Так мы едем с паном по панскому делу?
– Да.
– А не по моему?
Станислав, чувствуя себя несчастным, в наивности своей искренне предполагал, что теперь у Елчанинова только и заботы что о нем, Станиславе.
– Да садитесь же! – нетерпеливо сказал ему Елчанинов.
Они сели и поехали.
Елчанинов был все утро в таком волнении, что не мог еще хорошенько собраться с мыслями, и теперь, когда все более или менее наладилось уже, ощутил приятное чувство некоторого покоя, качаясь на рессорах наемной кареты. Некоторое время он ехал, вполне наслаждаясь этим покоем, как вдруг выпрямился, словно его толкнул кто-то.
"Да что же это я делаю? – сообразил он, оглядываясь на Станислава. – Я везу его туда, к Варгину, а там леди Гариссон!"
Взяв с собой Станислава, он совсем забыл о подробности, узнанной им из разговора патера с управляющим, а именно, что леди каким-то образом приходится женою Станиславу и что она не знает о его пребывании здесь, в Петербурге. Эту подробность он совсем упустил, занятый более близким для себя делом, и вдруг выходило, что он вез жене мужа, от которого она скрывалась или который сам скрывался от нее – этого Елчанинов не знал.