А братья погибли - Василий под Воронежем, а Петр - на Мамаевом кургане, причем Петр мог и не идти на фронт, потому что у него в бою была покалечена правая рука, его комиссовали, и он работал учителем в Малой Ивановке. А тут объявили набор добровольцев на фронт, и он пошел в военкомат. Ему сказали, дескать, куда же ты, калека, как воевать будешь, но он был левша и ответил, что может воевать и с покалеченной правой рукой. Поступить иначе он не мог, потому что был комсомольцем и считал, что должен бороться с врагом за свободу своей родины. С тех пор его никто из семьи не видел. На все послевоенные запросы был один ответ: "Пропал без вести в период боев в Сталинграде".
Клавдия, пережив первую, самую страшную бомбежку (перед войной совхоз отправил Алексея в Сталинград в двухгодичную школу бухгалтеров, семья жила с ним), твердо решила: "Надо спасать детей и уезжать отсюда". К тому времени немцами был оккупирован уже район нынешнего Красноармейска, где на Дар-горе жили ее родственники. Сначала собиралась переехать в Красную Слободу, куда переправляли местных жителей, но баржу, на которой она хотела эвакуироваться, разбомбили. Клавдия поняла, что "немец прет" вовсю, может случиться так, что придет и в Сталинград, и решила любыми путями добраться до Ивановки - там все-таки родня мужа и ее мать Ефимья, там будет легче пережить даже оккупацию, хотя сердце отказывалось верить в то, что такое может случиться. Они ехали всю ночь на грузовой машине, в чем успели во время дневной бомбежки убежать из дома, сидя на ящиках с боеприпасами. А вдали полыхал Сталинград. Страшное пожарное зарево было ночами видно даже в Ивановке, хотя она удалена от Сталинграда примерно на 80 километров.
Но и в Ивановке тоже были бомбежки, потому что в районе Дубовки было большое скопление наших войск, поэтому фашисты подвергали бомбардировкам и Дубовку, и другие села. Во время налетов жители Ивановки часто прятались в домах под кроватями, думая, что если обрушится крыша, то грядушки кроватей хоть немного защитят. Копали жители села и щели во дворах. Но ребят было трудно удержать в укрытии, любопытство выгоняло их на улицу, и мальчишки, наблюдая воздушный бой, шумно комментировали: "Во, наш поддал фрицу! Во, смотрите, немец горит!"
А потом через Ивановку погнали пленных, часть их была оставлена в селе. Все они были тихими, самоуверенность слетела с них окончательно. Много было обмороженных, потому что их летние кепи и шинели не были рассчитаны на зимнее время. Некоторые из пленных немецких солдат даже были довольны, что пусть через плен, однако ушли от войны, и есть гарантия выжить и вернуться домой. Один из таких показал Клавдии Дмитриевне фото троих детей и попытался объяснить, что на фото его "киндер", они такого же возраста, как и ее дети, и что "Гитлер - капут". Что она могла сказать? Что никто его сюда не звал, что по вине фашистов воюет ее муж, а они терпят страшные лишения? Она и сказала.
В обмен на еду (они тоже наголодались в окружении) кто-то из пленных немцев подарил Клавдии Дмитриевне ботинки тридцать девятого размера на одну ногу. В тех ботинках Женя и ходил в школу, в которой дети с первого до четвертого класса были объединены в одну группу.
Бунеевы жили в доме напротив их бывшего родового дома, который дедушка продал. И Лиде было непонятно, почему в нем живут чужие люди, а они ютятся на квартире. Жилось, как и всем, голодно. Ели лебеду, траву "калачики", желуди. Находились они под приглядом бабушки Екатерины Васильевны, а мать по наряду колхоза работала то в швейной мастерской, то на аэродроме. Бабушка, бывало, разделит мучной паек на неделю отдельными кучками в ларе, а Женя говорит Лиде:
- Давай возьмем понемногу от каждой кучки муки да съедим.
- Ой, - пугалась Лида, - бабушка узнает, попадет нам.
- Ничего, - утешал ее брат, - я приглажу все кучки точно так же, как и бабушка.
И не знали они, что бабушка видела все и, сидя у ларя, плакала от того, что не может как следует накормить детей, что вынуждены те украдкой брать съестное. Плакала да ругала на все лады Гитлера. Алексей между тем уже перешел границу Советского Союза и писал из Литвы: "Фашистов догоним до их логова". А еще он присылал стихи, такие, как "Сын артиллериста". Старшие дети читали их на школьных утренниках, вместе с ними стихи запоминала и Лида.
Однако до логова фашистов Алексею не довелось дойти - их часть оставили в Литве, и туда в 1946 году приехала Клавдия вместе со всеми детьми. Но Прибалтика - есть Прибалтика, даже тогда, когда наши войска освободили литовцев из-под ига фашистов, к русским относились они весьма настороженно, порой - враждебно. Советских военнослужащих убивали, и однажды в школе, где учились дети Бунеевых, были поставлены пять гробов с телами офицеров. И хотя к Алексею Бунееву и его жене соседи-литовцы относились вполне доброжелательно, Клавдия настояла на увольнении Алексея из армии, что он и сделал под предлогом того, что в Сталинграде осталась его престарелая мать, за которой нужен уход.
В Сталинграде Бунеевы жили у родственников в небольшой клетушечке - Бунеевский род был всегда дружен, и все помогали друг другу в беде. Сначала Алексей Максимович работал ревизором в райпотребсоюзе, потом его перевели председателем Ольховского райпотребсоюза - партия сказала, что он там нужнее, а коммунист Бунеев привык выполнять партийные решения.
Жили опять на квартире - Алексей Максимович отказался от большого дома, мол, есть более нуждающиеся, чем его семья. А между тем дети подросли. Зинаида поступила в пединститут, Евгений учился в Саратове, нужно было думать и о дальнейшем образовании Лиды. И Алексей Максимович попросил, чтобы его перевели в Сталинград.
Сталинград в то время все еще восстанавливался, залечивал раны войны, и тут Алексею Максимовичу предложили работу в Волжском - там хорошая перспектива квартиру получить, и работа интересная будет. Так город Волжский и стал для его детей городом их судьбы, хотя Зинаида после окончания института работала какое-то время в селе, у Евгения тоже были хорошие перспективы. Кстати, Зинаида Алексеевна участвовала вместе с другими студентами в движении по почину Черкасовой, которая обратилась к сталинградцам с призывом часть личного свободного времени посвятить восстановлению Сталинграда. И все-таки Волжский - их родной город по сути, хотя не является местом рождения. Вроде бы, банальные слова, но это на самом деле так, потому что его дети всего добились именно в Волжском. Евгений был первым секретарем горкома комсомола, перейдя в управление "Шинремстрой", дослужился до должности генерального директора. Зинаида работала в школе, а Лидия - в проектном институте.
- Вместе с папой в Волжском сначала жили мама, Люся - она родилась уже после войны - и бабушка, а я - в Сталинграде заканчивала десятый класс. В то время был построен в Волжском небольшой поселок, его звали Каменным. Папе дали комнату в первом квартале в одиннадцатом доме, потом в седьмом доме, а сейчас живу в 21 доме. Можно сказать, вся жизнь прошла в первом квартале. После школы поступала в институт, но не хватило одного балла, и я с институтской экзаменационной ведомостью поступила в Волжский индустриальный техникум на отделение "Промышленно-гражданское строительство". Ой, нет, сперва начала работать оператором в отделе испытаний и исследования нового оборудования "Сталинградгидростроя". Работать предстояло с рентген-аппаратурой. Меня направили на учебу, а там один добрый человек, иначе его и не назвать, сказал мне, что это очень вредная работа, и я отказалась от нее. Папа тогда сказал, что если я не хочу работать в лаборатории, тогда, дескать, иди в рабочие. Разгружала вагоны, потом меня табельщицей поставили, вот тогда-то я и поступила на вечерний факультет техникума.
В городе было принято решение о строительстве абразивного завода, потому группу студентов-проектировщиков направили в Москву на стажировку, и меня в том числе. В Москве я неожиданно серьезно заболела, не знаю, выжила ли, если бы не соседи по комнате да директор института, где я стажировалась. Соседки сообщили о моей болезни ему, а тот добился, чтобы меня срочно доставили в реанимацию. Так что свет - не без добрых людей, и хороших людей все равно больше, чем плохих, просто сделает человек доброе дело и молчит о том, а зло всегда наружу выходит.
Ну вот, вернулась я из Москвы, а научно-исследовательский институт абразивов и шлифования, где нам предстояло работать, еще не был сформирован, завод абразивный не построен. Стажерам сказали, мол, пока хоть бумаги перебирайте. Нам же хотелось что-то проектировать, чертить! Вот мы с подругой и пошли в филиал Ленинградского проектного института N 1 - он был на первом этаже нашего техникума - и там случайно познакомились с его директором. Он узнал, что мы архитекторы, недавно прошли стажировку в Москве, и принял нас на работу, потому что нужны были архитекторы. Вот я всю жизнь и работала в том проектном институте. Кстати, мы учились в техникуме вместе с Надежной Ильиничной Ганзенко, правда она тогда была еще Наденька Никитина.
Лидия Алексеевна Ерохина всегда, как говорили во времена ушедшего в небытие развитого социализма, имела очень активную жизненную позицию, потому много времени уделяла сначала комсомольской, а потом профсоюзной работе. Но всегда у нее была еще одна, и очень пламенная, страсть - песня. Впрочем, в роду Бунеевых все пели, а Петр умудрялся играть на балалайке левой рукой.
- Как рассказывали моя бабушка и тетя Мария Максимовна Бунеева, я уже в детстве очень любила петь. Когда мне шел третий год, я с удовольствием пела "Дайте в руки мне гармонь", в школьном хоре была запевалой песен "Вижу чудное мгновенье" и "Вечерний звон". А в девятнадцать лет я пела в квартете дворца культуры "Сталинградгидростроя". Помню, у нас были белые длинные платья, мы часто ездили с концертами в близлежащие села. Я пела "Вижу в сумерках я в платьем белом тебя". Как-то мы вспоминали вместе с Виктором Андреевичем Петриченко (это солист ансамбля "Гаудеамус") про самый-самый первый наш концерт во время открытия дворца. Надо же! Сорок пять лет прошло! Правда, я в то время считала свое песенное увлечение случайным, и все равно с песней связана вся жизнь, потому, когда Зинаида Алексеевна Лиходеева, моя сестра, организовала в обществе "Дети военного Сталинграда" хор, я стала петь в нем. Сестра, конечно, очень деятельный человек, однако, чтобы получить звание "Народный коллектив" требовался профессионал своего дела, вот мы и попросили известного в городе хормейстера, Нину Тимофеевну Попову, помочь нам. Она такая умница, столько времени с нами работала, конечно, без нее мы бы не получили звание "Народный коллектив". Естественно, что после присуждения нашему коллективу звания "Народный", мы хотели продолжать заниматься у нее. Зинаида Алексеевна не захотела. Ну что же, каждый человек живет по своему разумению, поступает так, как ему нравится. Нам очень повезло, что нашим хором сейчас руководит Нина Тимофеевна. А Зинаида Алексеевна организовала новый ансамбль - "Рябинушка".
В жизни ансамбля "Зоренька" было немало различных фестивалей и конкурсов, но одно событие особенно запомнилось его участницам - поездка в Нижний Новгород. Лидия Алексеевна об этом рассказывает с восторгом:
- Там был фестиваль, посвященный творчеству Бориса Мокроусова. О! Это - незабываемая поездка! Нас так хорошо встретили, организовали несколько экскурсий, мы побывали на знаменитой Стрелке - слиянии Оки и Волги. "На Волге широкой, на Стрелке далекой", - это как раз об этом песня. Мы выступали и на гала-концерте, и в центре социальной защиты перед ветеранами, среди которых были защитники Сталинграда. И когда мы запели песню "Дети Сталинграда", некоторые из них заплакали. Да что они! Наша Валентина Васильевна Васильева пела со слезами на глазах, да и у меня ком в горле встал.
Люди старшего поколения в большинстве своем не могут жить, замкнувшись в небольшом семейном мирке, потому обязательно находят себе какое-либо дело. А уж про участниц ансамбля "Зоренька" и говорить нечего. Они и детей своих воспитали по подобию своему. Почти все они поющие, играющие на чем-либо. Многие имеют музыкальное образование и посвятили себя музыке. Вот и дочь Лидии Алексеевны, Татьяна, окончила Волгоградское училище искусств и музыкальный факультет Московского Государственного пединститута им. Ленина. У нее прекрасные вокальные данные - колоратурное сопрано, и в свое время она пела в ансамбле "Гаудеамус", как дочери Валентины Викторовны Гуриной, Таисии Васильевны Дунаевой и Полины Михайловны Пановой. И это они познакомили своих родителей с Ниной Тимофеевной Поповой, они проложили дорогу к ней своим поющим матерям. И получилось, что не дети пошли по следам родителей, а наоборот.
ПОСЛЕДНИЕ ОЧЕВИДЦЫ СТАЛИНГРАДСКОЙ БИТВЫ
Мамаев курган. Его называют главной высотой России потому, что именно на этом кургане, в городе Сталинграде, в далеких сороковых годах ушедшего столетия решалась судьба нашей страны в битве с фашистами. Но было и время (в конце восьмидесятых), когда мемориал на Мамаевом кургане некоторые "перестройщики" называли бессмысленным, а скульптуру Родины-Матери - каменной бабой. Но для тех, кто сражался за Сталинград, кто жил в нем во время битвы, Мамаев курган навсегда останется не только главной высотой России, но и местом, куда можно прийти и поклониться праху своих погибших товарищей или отцов. И не беда, что не знают они, где находится этот прах, зато на знаменах пантеона Боевой славы навечно остались их имена. И на одном из этих знамен имя Николая Ивановича Телешева, отца Валентины Николаевны Исаевой. Это все, что осталось от него. Да еще воспоминания о войне. Страшные воспоминания.
- Помню (мне тогда шел пятый год), когда началась война, мы жили в доме N 519 на Нижнем поселке. Папа работал на тракторном заводе в формовочном цехе. И мама вместе с ним. Она безграмотная была, да к тому же они с папой сбежали из хутора Вертячего, где прежде жили, потому что родители мамы были относительно богатые люди, а папа из бедных. Они любили друг друга, хотели быть вместе, потому тайно уехали в Сталинград. Так что маме некуда было деваться, где нашла работу, там и работала. А приходилось таскать тяжелые металлические болванки, которые отливались в цехе. Когда гитлеровцы прорвались к Сталинграду, папа ушел в ополчение. Ополченский отряд переправили в Краснослободск для переформировки в полк действующей армии. Мама помогала готовить к эвакуации оборудование - его грузили на полуторки и отправляли на станцию. А папа как ушел на фронт, так мы его больше и не видели. Лишь перед самым Сталинградским сражением, когда уже начались сплошные бомбежки, к сестре папы в Краснослободск пришел раненый боец, земляк из Вертячего, и сказал, что весь их полк полег под бомбежкой, еще и не побывав в бою. И мы не знали о папе ничего даже много лет спустя после войны. Мама боялась идти в военкомат, поскольку он официально числился в без вести пропавших. Она говорила: "Вдруг еще нас во враги народа запишут, а мы и так знаем, что он погиб". А каким образом фамилия папы появилась на знамени в Зале Боевой славы в Сталинграде на Мамаевом кургане, я не знаю. Наверное, нашли его медальон, когда раскапывали братские могилы - их возле Краснослободска очень много. Перед самым Краснослободском на одной их таких могил - очень красивый памятник, и мы решили в своей семье, что там и папины останки.
С 23 по 29 августа налеты вражеской авиации совершались непрерывно. Немцы бомбили жилые кварталы, заводы, железную дорогу, Волгу, волжские переправы, а Красная Слобода была конечным пунктом Центральной переправы. В результате бомбежек были выведены из строя городской водопровод, вся энергетическая сеть, телефонная станция, разбиты вокзалы и пристани, повреждены железнодорожные пути. Улицы города были похожи на горящие коридоры. Сильный ветер, дувший с запада на восток, быстро распространял огонь. В рабочем поселке Тракторного завода были разрушены пять жилых домов, сгорело девятнадцать зданий, в том числе восемь жилых.
Дом, где жили Телешевы, превратился после бомбежек в груду кирпичных обломков, лишь подвал уцелел. Женщины расчистили и приспособили его под жилье. Даже печурку железную где-то раздобыли, чтобы пищу готовить. Но пришли фашисты, выгнали всех оттуда, ведь им самим укрытия были нужны. И куда не ткнутся женщины с детьми - всюду немцы кричат: "Вэк! Прочь!" А еще кричали: "Шайзе менж!" - что-то вроде "грязные люди". Ребятишки потом дразнили так друг друга.
Дети часто плакали и замолкали, лишь забравшись под подолы матерей - там они почему-то чувствовали себя в полной безопасности. А глаза… Эти безумные от страха глаза Валентина Николаевна не забудет никогда, потому что именно такие глянули на нее из зеркала несколько месяцев спустя в хуторе Вертячем. Оставшиеся без крова жители перебрались в оборонные сооружения, похожие на щели, где можно было притулиться друг к другу лишь стоя. Их район не раз переходил из рук в руки, и матери, бывало, зарабатывали пропитание своим детям тем, что обстирывали солдат: то, немецких - лишь бы детей не трогали, а потом и своих - за кусок хлеба. Конечно, солдатам нашим было тяжело, особенно в окружении, но солдаты во все времена - государевы люди, о них заботится власть. День-два, к примеру, поголодают, зато потом к ним все равно проберутся связные с провиантом, с боеприпасами. А жители были совершенно беззащитны. Особенно дети.
- У нас тот день был праздником, когда что-то удавалось в рот положить, особенно, если удавалось достать соскребыши каши из солдатской кухни. Ох, какая была вкусная гороховая каша! Лучше ее ничего на свете не ела! Причем, все съестное, что удавалось добыть нам или нашим мамам, делилось поровну. Правда, мамы часто нам отдавали свою долю, а сами начали пухнуть с голоду. Крысы нас одолевали. Им же тоже есть нечего было, так они нападали на детей во сне, иногда загрызали их до смерти - так случилось с одним из детей в нашем подвале. Очень мы страдали от отсутствия воды. К Волге не могли подобраться - там было все вырублено да сожжено и простреливалось. Ночами ребята ползали туда по водопроводным трубам. Жутко - полная темнота, ползешь и не знаешь, выберешься ли, ведь в любой момент мог упасть снаряд и завалить трубу. Но потом мы нашли воду в овраге, который отделял наш Нижний поселок от Спартановки. Вроде как небольшой родничок бил из земли. И мы туда пробирались с различными посудинами. Однажды мы с мамой пошли за водой. За нами увязался мальчик такого же возраста, как я. А мать его осталась дома - так мы свои щели звали. Спустились мы в овраг, а там трупов - тьма, и смрад стоит - дышать нечем. Мы поскорее набрали воды. У нас с тем мальчишкой были плоские котелки, немецкие, наверное, а у мамы солдатская каска. Мальчишка побежал вперед, чтобы поскорее выбраться из овражной вони, и вдруг ударил снаряд. Мальчишку того, царствие ему небесное, разорвало в кровавые брызги, и на всей это красноте - прямо-таки хрустальный проблеск - это вылилась вода. И я в первый момент пожалела не этого мальчишку, ведь ужас какой - на глазах от ребенка даже следа не осталось, я подумала о воде, настолько трудно она нам доставалась - часто ценой жизни. И я закричала: "Ой, вода пролилась!"