- Покуда, Иван Владимирович, на горизонте таковые не просматриваются, но ежели покажутся, тебе первому сообщу, - шутливо ответил Спиридов.
У него с Волконским, несмотря на разницу в положении, сложились вполне приятельские отношения. Сейчас, первые недели, Волконский большую часть времени находился у Белосельского.
Елизавета после приезда в Москву поселилась, как и раньше, в своем Марлинском дворце, в Немецкой слободе. По заведенному обычаю, начались увеселительные развлечения, балы, приемы, маскарады, разъезды. Белосельский всюду следовал за императрицей, и при нем безотлучно находился Волконский, а все дела в конторе вершил Спиридов.
Накануне Крещения в Сухаревой башне появилась заплаканная вдова капитан-командора Алексея Чирикова. Безобразов доложил, что она уже называлась не один раз.
- У покойного капитан-командора жалованье, сами знаете, было не ахти. В дальних вояжах более десяти лет пробыл. Чтобы семью обеспечить, в долги вынужден был забраться. Вдова его поведала: более шести тысяч рублей за ним долгу осталось. Отослал я ее прошение в Адмиралтейств-коллегию, ответов покуда нет, - рассказал майор.
Что мог ответить исстрадавшейся женщине лейтенант Спиридов, едва начавший осваиваться в закоулках бумажной бюрократии? Так или иначе, он по долгу службы обязан был ее выслушать, а по мере своей совести что-либо посоветовать.
- Бедствуем мы, - всхлипывала вдова, - Алексей Ильич по чести и душевности каждому способствовал нуждающемуся, в помощи не отказывал. А нынче я с пятью детками мыкаюсь, который день на хлебушек копейки не сыщешь. Долги с нас вычитают, далее-то как жить?
Спиридов знал, что долги может простить только верховная власть.
- Единственно, что могу посодействовать в вашей беде, советую подать челобитную матушке-государыне, токмо она в силах разрешить дело о невзыскании долгов.
Глядя на расстроенную горем женщину, Спиридов и сам сопереживал, знал, что и эта ее просьба может затеряться в бумажном ворохе канцелярий и оставить челобитчика вообще без ответа.
Между тем Адмиралтейств-коллегия слала запросы о пошивке парусов на московской фабрике, изготовлении в московских швальнях матросских мундиров и шляп, о наборе рекрутов для флота. Все это были необходимые для деятельности флота мероприятия, но они тянули за собой ворохи бумаг, к которым флота лейтенант не тяготел.
Морозными вечерами он пристрастился к чтении книг, которые прихватил с собой из Петербурга.
Все больше удивляла его мудрость мыслей, заложенных Петром I в статьи Морского устава. Штудировал главы, в основном касающиеся капитана и лейтенантов, вникал в обязанности артиллеристов и штурмана, лекаря и комиссара... Глядишь, когда стезя приведет командовать кораблем, поздно будет листать страницы Устава, надлежит отдавать распоряжения. К какой истинный моряк не мечтает стать капитаном, а быть может, и флагманом?
Но частенько, вчитываясь в некоторые постулаты, касающиеся флагманов, Спиридов восхищался заботой создателя флота о нравственном облике тех, кому будет вверена его судьба.
Статья третья "О качестве власти адмиральской" имела весьма примечательный раздел, который наводил на размышления не только о военном деле, но и заставлял взглянуть по-иному на окружающую житейскую действительность. А начинался этот абзац, как оказалось потом, библейским изречением: "И понеже корень всему злу есть сребролюбие, того для всяк командующий Аншеф должен блюсти себя от лихоимства и не только блюсти, но и других от онаго жестоко унимать и довольствовать определенным..."
Вчитываясь в эти слова, Спиридов вспоминал ненасытное стяжательство Меншикова и других вельмож в прошлом, при Петре и Екатерине, обогащение Бирона и пришлых немцев, когда "вся эта стая кормилась досыта и веселилась до упаду на доимочные деньги, выколачиваемые из народа" при Анне. А нынче чем лучше тот же Петр Шувалов или Бестужев, у которых то и дело появляются роскошные дворцы неизвестно на какие деньги? Добром сие не кончится. Рыба с головы гниет, воруют и на флоте, начиная с флагманов и кончая квартирмейстерам.
Наводили на раздумья и следующие, продолжаете главную мысль положения: "Ибо многие интересы Государственные чрез сие зло потеряны бывают. И такой командир, который лакомство велите имеет, не много лучше изменника почтен быти может; понеже онаго неприятель (хотя оный и верен) посторонним образом подарит и с прямого пути счесть легко может". Здесь-то Петр приравнивает без обиняков мздоимцев и воров к предателю державы, У Григория нет в этом сомнений.
Впечатляли Спиридова и заключительные слова этого раздела: "Того ради всякому командиру надлежит сие непрестанно в памяти иметь и от онаго блюстися. Ибо может таковым богатством легко смерть или бесчестное житие купить".
Суров был с хапугами Петр, но и милосердие в этом случае преступно, рассуждал флота лейтенант, припоминая казнь князя Гагарина, приговор смертной казни Змаевичу за хищения.
Перечитывая эту страницу устава, Григорий нет-нет да и прикладывал каждый вершок ее толкований к своему пути на флотской стезе за четверть века службы на море. Нет, не мог вспомнить ни одного случая переступления той незримой черты в его действиях и поступках, за пределами которой была бы замарана его честь. Оставалось немногое - сказать самому себе в подтверждение своих жизненных принципов: "Так держать, Григорий, на заданном совестью румбе!"
Как и во всяком деле, с которым соприкасался ранее Спиридов, он приучил себя во всем досконально разбираться: учился ли вязать в малолетстве морские узлы, на память знал, по какому случаю применяют каждый, присматриваясь к ходу и крену корабля, уяснял, как зависят они от силы и направления ветра, практикуясь с квадрантом, выспрашивал у штурманов самые надежные способы расчетов наблюдений солнца и луны, с канонирами высматривал наивыгодные углы наклона орудий для дальнобойности стрельбы.
Перечитывая первую строку статьи из петровского устава, он силился вспомнить, откуда взято знакомое библейское изречение, листал "Книгу книг" и не находил ответа. Пришлось обратиться к помощи священника из соседнего храма Троицы в Листах. В этой церкви Григорий присутствовал на всех богослужениях, сюда приводили на молитву школяров из Сухаревой башни, а священник относился к Свиридову весьма благожелательно.
Батюшка выслушал внимательно Григория и тут же, не заглядывая ни в какие святцы, поглаживая пушистую бороду, степенно начал пояснять:
- Сие изречение из первого послания Апостола Павла к своему соученику апостолу же Тимофею, и приводится в Новом Завете, во главе "О ложном и истинном богатстве".
Слушая батюшку, Спиридов удивлялся памятливости собеседника и, видимо, твердым знаниям богословия, а тот в свою очередь поинтересовался:
- А по какому поводу вам пришло на ум сие мудрое высказывание?
- Оно приводится императором Петром Великим в его книге "Устав Морской", - пояснил Спиридов.
- Воистину мудрейший умом был государь наш Великий, царство ему небесное, и в этом, в заботах о своем детище, флоте, уберегал его от заразы, ибо любовь к деньгам - ловушка для слабых духом и приведет их в конце концов к погибели.
Прощаясь, батюшка, видя любознательность молодого офицера, посоветовал:
- Заглядывай, сынок, почаще в Библию, в ней кладезь премудрости народной неисчерпаемый.
Кроме Устава и Библии, Спиридов с интересом и не без внимания вникал в нехитрые советы и рекомендации "Книги об эволюции или об экзерциции флота на море". С ее автором, Семеном Мордвиновым, впервые столкнулся он в самом конце службы на Каспии, потом встречался с ним в Кронштадте, тот командовал кораблем. Офицеры отзывались о нем с уважением, рассказывали, что он в молодости, еще при Петре, служил пять лет волонтером во французском флоте.
Старался Григорий не отставать и от новостей в белокаменной и вестей из столицы. Каждую неделю бегал в книжную лавку возле Почтамта на Мясницкой, покупал "Ведомости".
Солнце все больше времени зависало над горизонтом, зима заканчивалась. На площадях и лужайках Москвы сооружали балаганы, разбивали палатки торговцы, стучали топоры плотников, вырастали горки для катания на санках, любимой забавы и простого народа и состоятельных москвичей. Близилась масленица, или, как еще ее называли по старинке, сырная неделя. Любопытствовал, поглядывая на эти приготовления, и Григорий - в Кронштадте такого не увидишь. Ему уже начинала претить нудная канцелярская работа, и он все чаще подумывал, как бы поскорее с ней распроститься и снова окунуться в корабельную жизнь, не подозревая, что в его бытии скоро откроется новая глава...
Видимо, в Кронштадте потребовались знающие офицеры, и в преддверии зимы пришло предписание Волконскому и Спиридову возвратиться в Петербург. На этот раз они ехали врозь: Григорий Спиридов увозил из белокаменной молодую жену.
Все произошло как-то неожиданно и в то же время случилось как бы само собой.
В разгар масленицы, гуляя, как обычно, в флотском мундире и накинутой на плечи шинели, он забрел в Охотный ряд, где с ледяной горы с шумом и гамом, то и дело съезжали на санках в основном молодые люди, частенько валились в снег, хохотали, отряхивались и опять бежали на горку, чтобы скатиться вниз.
Будь у него санки, Григорий и сам с удовольствием ухнул бы в снежный сугроб ради озорства. На него поглядывали со смехом девицы, о чем-то перешептывались, хитро улыбаясь. Видимо, их интересовал незнакомый им флотский мундир, а быть может, и его владелец.
Внимание его привлекла одна пара, обладатели изящных санок: невысокая, молоденькая, шустрая голубоглазая девица в ладной беличьей шубке и такой же шапочке каталась вместе с подростком, совсем еще мальчиком, одетым в короткий, подпоясанный казакин.
Мало-помалу переступая, Григорий подвинулся к подножию горки и вдруг у самых его ног с размаху врезались в сугроб те самые санки. Их седоки повалились набок, барахтаясь в снегу. Невольно Спиридов шагнул к девице, подал ей руку и, поддерживая за талию, помог подняться. Смущенная девица покраснела, поправляя юбки и отряхивая с них снег.
- Не ушиблись? - кашлянув, спросил Спиридов.
Довольно миловидное создание, заправляя выбившиеся русые пряди, молча покрутило головой, а сзади раздался нетерпеливый голос мальчика:
- Ты что, Анютка, поспешай!
Он потянул девицу за юбки и побежал к горке.
Пока Спиридов поправлял мундир и осматривался, эта пара успела скатиться и за спиной раздался знакомый мальчишечий голосок:
- Господин офицер, сестрица приглашает вас прокатиться.
Теперь пришла очередь несколько смешаться Григорию. "В столице так не принято, но не идти же на попятную", - мгновенно решил он.
Сбросив шинель, он передал ее мальчугану и шагал к лукаво улыбающейся, переступавшей с ноги на ногу девице, ожидавшей в нескольких саженях от них.
Штиблеты вязли в снегу, поэтому представляться пришлось без привычного пристука каблуков, легким поклоном:
- Григорий.
Девица на мгновение растерялась, но тут же, бросив санки, развела обеими руками широкие юбки и чуть присела в реверансе:
- Анна. - Ее черноватые, в отличие от волос, бровки вопрошающе взметнулись.
"Сие мне уже известно", - ухмыльнулся про себя Григорий, без раздумий схватил санки и направился твердым шагом к ступеням, по которым с веселым галдежом взбирались люди на ледяную гору, не обращая на них никакого внимания.
С десяток раз съехали они с горки. Санки подскакивали на бугорках, перестукивали на стыках досок, иногда ходили юзом. Управляя санками, Григорий придерживал Анну за плечи. Она, видимо, не испытывала каких-либо неудобств и не проявляла неудовольствия, когда временами Григорий крепко стискивал на поворотах ее маленький, крепко сбитый торс.
Не прошло и часа, как они уже вместе тащили санки на гору, обмениваясь взглядами и переговариваясь. Анна успела рассказать, что приехала в Москву из Ярославской губернии с родителями, братом и младшей сестренкой погостить у дяди, который живет на Басманной. О Григории она смогла узнать только, что он моряк, служит в Кронштадте и в Москве - житель временный. Григорий, поглядывая искоса, отыскал мальчугана в толпе на пригорке и возле него отца с матерью и младшей сестренкой.
Закончив катание, Анна подошла к своим, и Григорий представился.
Отец Анны, средних лет, с добродушной улыбкой, поглаживая небольшую бородку, тоже отрекомендовался:
- Нестеров Матвей Иванович, из поместных дворян мы.
Григорий вызвался проводить Анну, и у калитки дома Матвей Иванович любезно предложил:
- Не откажите, прошу к нам, чайку с мороза откушать...
С того дня жизнь Спиридова потекла по новому руслу. Объяснились они с Анной в середине Великого поста, и тут же Григорий просил у отца ее руки. Скромную свадьбу сыграли в мае. Молодым отвел дядя светелку в своем двухэтажном доме на Басманной, и летние месяцы для них пролетели, "как ветром сдуло".
После Нового года Анна расставалась с Москвой и родными: Волконского и Спиридова отозвали в Петербург.
В Адмиралтейств-коллегии произошли перемены. "28 декабря слушано от адмирала, тайного советника, сенатора, князя Голицына сообщение, в котором объявляет изустный указ Е.И.В. о определении флота капитана Софрона Хитрово в Москву, в контору Адмиралтейских дел, которого он о приеме дел и команды ордеровал, а советника, князя Волконского, лейтенанта Спиридова и майора Безобразова отправить в Санкт-Петербург".
- Погляди-ка, - сказал Волконский, читая указание коллегии, - слава Богу, у нас наконец-то верховный начальник объявился. Как ты думаешь, кто?
Спиридов недоуменно пожал плечами.
- Князь Голицын Михал Михалыч, слыхал про такого? - поинтересовался Волконский.
- Слыхал краем уха, а каков он, не ведаю, - опять пожимая плечами, ответил Спиридов.
Старинный княжеский род Волконский знал неплохо.
- Начинал он службу при Великом Петре, я знаю достоверно, был в деле при Гренгаме, потом впал в немилость при императрице Анне, нынче в фаворе при дворе, министром пребывал, послом в Персию отъезжал, недавно ни с того ни с сего в адмиралы пожалован, - припоминал Волконский и закончил: - В годах он и в море десяток лет не хаживал.
Спиридов рассудил о перемене вполне определенно:
- Поживем - увидим, чем сия новинка для флота обернется...
Возвратившись после Рождества в Петербург, Спиридов разместил жену на первое время у Сенявиных. Дома их встретил младший брат, Сергей.
- Захворал я по осени, - виновато улыбаясь, объяснил он, - потому нынче и отпуск взял, а супруга пускай хоть до весны у нас живет, не в Кронштадт же ее зимой везти.
- Недельки через две-три обустроюсь и заберу, - возразил, посматривая на Анну, Григорий Спиридов, - пускай сразу прелести нашенского житья-бытья познает, быстрей обвыкнется.
Наскоро выпив чаю, он поспешил на Невский, в книжную лавку. Последние годы Григорий все свободное время проводил за чтением. В Кронштадте была всего одна книжная лавка, книги и журналы поступали туда редко, особенно зимой по бездорожью, поэтому, бывая в столице, он находил время побывать во многих книжных лавках.
Продавец сразу предложил ему небольшую книжицу.
- Полюбопытствуйте - нашего российского просветителя Михаилы Ломоносова похвальная речь государыне нашей.
Еще в бытность на "Варваре Великомученице" Спиридов захаживал в Морскую академию и там слышал имя Ломоносова, единственного ученого человека из русских в расположенной неподалеку академии наук.
Уложив отдыхать уставшую с дороги жену, Григорий, уединившись с Сергеем, расспрашивал о новостях в столице и в Кронштадте, а сам с интересом, открыл купленную брошюрку и прочитал на титуле.
- "Слово похвальное ея величеству государыне императрице Елисавете Петровне, самодержице всероссийской, говоренное ноября 26 дня 1749 года".
"Пожалуй, витиевато, но весьма благозвучно", - подумал Спиридов и спросил Сергея, слышал ли он что-нибудь о речи Ломоносова.
- В Петербурге до сей поры об этом толкуют, в особенности, кто помоложе, - ответил Сергей оживленно, - ассамблея Академии состоялась в прошлом году, там Ломоносов и речь держал. Мне говорил Алексей, в той риторике сказывает Ломоносов и про флот, но сам-то я не читывал.
На первых страницах автор, естественно, воспевал самодержицу, а потом воздал должное ее отцу. В свое время, четверть века назад, Спиридов слушал, еще юношей, Феофана Прокоповича и теперь, вчитываясь в напечатанные строки, машинально подумал, что слог Ломоносова в чем-то созвучен с речами Феофана. А вот и первое упоминание заслуг: "Представил бы я Петра именем великого... море новым флотом покрывающего... повелевая устроить полки ко брани и выходить флоту в море, осматривая строящиеся корабли, исправляющиеся суда и среди моря со дна восстающие пристани и крепости".
"Кратко весьма, но верно", - думал Спиридов, листая страницы, где Ломоносов прославлял Елизавету, наследницу дел Петра I. И здесь он не преминул упомянуть о прозорливости императрицы в морском деле.
"Флот готов к покрытию вод Балтийских, что в военныя приуготовления успевают, - сие все войну, от России наносимую, предвозвещает, но показует премудрость прозорливыя нашей Героини. Искусный мореплаватель не токмо в страшное волнение и бурю, но и во время кротчайшее тишины бодрствует, укрепляет орудия, готовит парусы, наблюдает звезды, примечает перемены воздуха, смотрит на восстающие тучи, исчисляет расстояния от берегов, мерит глубину моря и от потаенных водою камней блюдется".
Перечитывая ломоносовские рассуждения, Спиридов удивлялся не принятому восхвалению императрицы, а глубине знаний автора в мореходстве.
- Ломоносов, я погляжу, не менее мичмана сведущ в нашем деле, - закрывая книжицу, поделился он своим мнением с Сергеем, - а что князь Голицын, каково распоряжается? На флоте что о нем говорят?
- Покуда слышно - перепалка в Адмиралтействе, - ответил Сергей, - а в Кронштадте о нем ни слуху ни духу с десяток годков с лишком.
Прежде всего назначение князя Голицына - "высочайшее повеление иметь ему над флотом главную команду" - обернулось недовольством и сварой среди членов Адмиралтейств-коллегии, подогреваемых Белосельским и Мишуковым. Кто бы мог подумать и предположить о таком легкомыслии Елизаветы! Ладно, при Петре I. Голицын тогда, поднабравшись опыта за девять лет службы в голландском флоте, проявил себя в Гренгамском сражении. А потом его носило по "ухабам" на берегу, Анна Иоанновна отправила подальше от столицы, губернаторствовать в Астрахань. С воцарением Елизаветы фортуна повернулась к нему лицом, императрица с уважением относилась к последнему отпрыску древнего княжеского рода, верно служившего престолу на протяжении веков. Награды одна за другой украшали его грудь, почести и звания прибавлялись с каждым годом. Но флагманы флота, подзуживаемые Мишуковым, открыто роптали, не желая быть под началом у семидесятилетнего старца. И все же Елизавета настояла на своем, отправила Белосельского в Москву, а остальные понемногу утихомирились.
При новом высоком начальстве огорошило Спиридова первое назначение: его определили командовать придворными яхтами.