- Нечто подобное я видел в Андалузии, - сказал пожилой неразговорчивый эльзасец Ролан де Борн, состарившийся на войнах с сарацинами.
Один попугай вдруг громко и оскорбительно захохотал. Железное посольство резко повернулось к нему.
- Это всего лишь птица, - раздался высокий голос.
То был повелитель, Старец Горы Синаи. Впрочем, врядли этому человеку с застывшим в полуприщуре правым веком и с золотым обручем на голове было больше сорока пяти лет. На нем была белая бедуинская накидка.
Граф де Плантар приложил железный кулак к своей кольчужной груди в знак приветствия, слегка наклонил голову и подал носителю золотого обруча продолговатый футляр из синопского бархата. В нем находилось послание иерусалимского короля Бодуэна IV.
Граф сделал все по правилам этикета и по продуманному плану. Но акт передачи послания вызвал неудовольствие остальных членов посольства, поскольку ассасин, выйдя к гостям, остался на едва заметной каменной терраске, а не спустился на общий песок. Таким образом, он оказался выше. Граф де Плантар это понял, что выразилось в апоплексическом покраснении его лица и яростном блеске глаз. Про себя он поклялся, что окривевший старец заплатит за это. И чем более он веселится в начале торгов, тем сильнее будет кусать свои губы, подсчитав выручку. Между тем Синан дочитал послание.
- Государем нашим Бодуэном IV велено нам до трех дней ждать ответа. Ты дашь нам кров в твоем замке, или нам выехать в поле? - граф по инерции произнес эту франкскую дипломатическую формулировку, но, сообразив, где находится, чуть осекся.
- Я не дам вам кров в моем замке, ибо по нашему закону здесь могут ночевать только правоверные, пленники или рабы. Но и в поле, как ты сказал, вам выезжать не придется.
Синан свернул пергамент и сунул в футляр.
- Я отвечу вашему государю прямо сейчас.
Граф сделал полшага назад, принимая удобную позу.
Старец посмотрел в глаза графу.
- Пусть твои спутники отдохнут в саду, а мы с тобой пройдем туда, откуда будет хорошо виден мой ответ.
Фраза показалась графу не слишком внятной. Видимо, мусульманин не вполне свободно владел лингва-франка. Но, по крайней мере, было понятно, что придется куда-то идти. Причем одному. Де Плантар на мгновение обернулся к спутникам. Именно на мгновение. Не дай бог, подумают, что он в замешательстве.
Они вдвоем прошли под ветвями смоковницы, затем поднялись по лестнице и оказались на крепостной стене над диким отвесным склоном. Внизу приглушенно пенился белый жгут реки.
Взгляду предстали развалы и грани гор, сочные полосы хвойных лесов, серо-синие дали в просветах хребта и столкновение облачных масс, осиянных закатом.
- Нет, - услышал граф голос хозяина замка, обретший значительность, - нет, граф, не это я думаю вам показать. Посмотрите…
Де Плантар посмотрел. Стена, повторявшая очертания скалы, выглядела неприступной. Под ней были бездны. Через каждые тридцать шагов меж ее зубцами стоял фидаин со сложенными на груди руками.
Решив, что ему демонстрируют оборонительные достоинства замка Алейк, граф заметил:
- Нет крепостей, которые нельзя взять…
Он некстати вспомнил фонтан, посреди сада. В самом деле, откуда на голой скале столько свободной воды? Как брать такую крепость? Но усилием воли он отогнал эти мысли.
- Крепость сильна не стенами, а защитниками, - негромко произнес Синан.
- Доблесть твоих людей известна всей Палестине, - сказал граф, стараясь, чтобы его слова прозвучали иронично.
Старец не мог не знать, что у его фидаинов в Святой земле, да и на всем Востоке, слава отнюдь не рыцарей, а убийц, - но перед лицом, христианского воинства они - горсть.
Синан медленно пошел вдоль крепостной стены к ее выступу. Посол невольно следовал за ним, говоря:
- Сила сарацина в его гибкости и ловкости, но в них же и его слабость. Ибо гибкий - не упорен, ловкий - не решителен. Христианский рыцарь - не только гора железа, но и гора доблести, духа. Сравни оружие. Меч рыцаря прям и победоносен, сабля сарацина изогнута и лукава.
Властитель Алейка добрался до нужного ему места. Треугольный выступ слегка возвышался над стеной, и стоявший на нем фидаин был виден всем, охраняющим эту часть крепости.
- Мне приходилось слышать подобные речи, граф, - сказал Синан. - Я мог бы ответить, но не стану тебя утомлять рассуждениями. Ибо сказано: "Услышанное входит в уши, увиденное входит в сердце".
С этими словами он обернулся к стоявшему в тридцати шагах фидаину и провел ладонями по лицу, будто совершил омовение. Юноша, не раздумывая, прыгнул с крепостной стены в бездну.
Посол молчал. Синан повторил опыт. Второй воин в белом тюрбане бесшумно сорвался с места. Потом третий, четвертый. Ни один не замедлил.
Закончив демонстрацию, Синан направился к лестнице в сад. Граф де Плантар не сразу смог оторвать железные сапоги от гранита не потому, что они стали вдруг тяжелы. Его руки сами собой сложились и потянулись к лицу, повторяя движение Старца Горы. Но, опомнившись, он опустил их.
Когда граф наконец спустился в сад, Синан ждал его, держа клетку с голубями.
- То, что ты видел, это - ответ твоему королю. Возьми этих птиц. И впредь, прежде чем ступить на мои земли, пошли одну из них, иначе ты будешь убит по дороге.
…Вскоре, уже наблюдая с башни, как пышнотяжеловесное посольство покидает, следуя по цепному мосту, замок Алейк, Синан сказал замершему рядом евнуху Сеиду:
- Будем надеяться, что франки понятливы хоть вполовину своей неотесанности. Мне казалось, я слышал, как заскрипели мозги рыжеусого варвара, когда он стал думать о том, что я ему показал.
Посольство скрылось из глаз. Почти стемнело. Собираясь покинуть башню, Синан как бы невзначай спросил:
- Послушай, мне показалось, или на самом деле, что там, на стене, среди прочих стоял наш удачливый Исмаил?
- Ты не ошибся, повелитель.
- Он был лучшим. Силен и ловок. Главное, что умен. И вот он на дне мокрой пропасти…
- Позволю себе не согласиться, о, повелитель. Удачливый Исмаил в раю, среди гурий, как всякий, умерший по приказу Старца Горы.
- Хвала Аллаху.
Глава III. За несколько лет до описываемых событий
Водная гладь пруда была усыпана крупными лепестками царского жасмина. В лучах клонящегося солнца посверкивали пушинки - так "линяет" нильский лотос. Едва заметной кисеей была накрыта вся дельта. Осень.
Именно осенью навещал свои египетские владения султан Аюб. Выросший в горах Южной Каппадокии, он скучал и страдал среди плоских водных пространств, туч мошкары и камышовых теснин. Только в середине октября воздух просветлялся и очищался от малярийной одури, и даже на островах дельты можно было вздохнуть полной грудью.
Султан Аюб лежал на широкой террасе, покрытой коврами, за его спиной высились два суданских негра с опахалами из перьев птицы галаиз.
Дворец дель-Арсу, который выбрал для своего отдыха султан, построили во времена Птолемеев, так, по крайней мере, утверждали александрийские книжники. Но для правоверного мусульманина все, что происходило до рождения пророка, представлялось как сказкой. И Рустам, и Искендер двурогий существовали в ней на равных правах. Птолемеи же, как и более древние правители, были бледными тенями.
Из-за колоннады появился глава телохранителей Камильбек и, склонившись к уху повелителя Передней Азии, доложил, что прибыли наследник престола принц Саладин и брат султана Ширкух.
Султан почувствовал, что волнуется. Это еще отчего бы? Ведь записано: всякий человек есть благодать Аллаха. Отчего же сердце правителя бьется неровно при виде именно этого сына?
В облике принца Саладина чувствовалась кровь матери-горянки - черные волосы, орлиный взгляд. Он был хорошо сложен и обещал стать могучим.
Старый вояка Ширкух, брат султана, дядя Саладина - прозвище "меч династии", выучил принца ратным делам. Он был прямодушен и независтлив.
Гости расположились подле султана.
Они уже виделись с ним после похода в Йемен. Теперь не спешили начать разговор. Султан призадумался, глядя своими не потерявшими зоркость глазами на полет пуха в меркнущем воздухе. Когда-то его отец, султан Шади, передал ему власть по совести и закону. Время текло стремительно. Речь отца Аюб тогда не запомнил настолько, чтобы сейчас дословно повторить ее Саладину. Придется выдумывать свои слова…
Султан вздохнул и выговорил:
- Саладин, ты уже можешь командовать войском…
Ширкух согласно наклонил голову.
- Скоро я передам тебе всю свою власть… - Аюб замолчал, нависла тишина, замерли опахала в руках негров. Крики корабельщиков, доносившиеся с реки, как бы застыли в воздухе. - Давно я думаю о напутствии. - Султан опять помолчал.
- Ты все знаешь о наших землях, ибо исходил их. Ты знаешь наших воинов. Они, слава Аллаху, готовы идти с тобою, куда прикажешь. Казну тебе откроют после моей смерти. Друзья твои известны. Я решил познакомить тебя теперь с твоими самыми сильными и хитрыми врагами.
Принц слушал, опустив голову, как бы рассматривая узор на атласной подушке. При последних словах он поднял глаза.
- Именно так, Саладин. И напрасно ты думаешь, что я собираюсь тебе говорить.
Принц, кивнув, произнес:
- Клянусь знаменем пророка, мне трудно представить, что у мусульманина могут быть более злые и более хитрые враги.
- У простого правоверного, возможно, да. Но ты должен знать, что опаснее всех не тот, кто с мечом идет на тебя в чистом поле, и даже не тот, кто с мешком золота подкрадывается, чтобы подкупить твое войско…
Простоватый Ширкух вертел головой от брата к племяннику, пытаясь понять, о чем речь.
Султан дал знак, и на террасе возник коротыш в бедуинской одежде, согнутый в полупоклоне. Он, повинуясь жесту султана, занял место отосланного писца. Саладин подумал, что, отсылая писца, отец спасал его жизнь. Иначе для сохранения тайны писца бы пришлось убить.
Аюб дал брату и сыну время рассмотреть гостя.
- Познакомься, Сеид-Ага, с принцем Саладином и моим братом Ширкухом.
Гость поклонился, сложив руки на груди. Принц увидел, что у него нет мизинцев. Так при дворе сельджукских эмиров метили евнухов. Но Саладин не любил уродцев.
- Слава о подвигах вашего брата и принца разнеслась во всех землях… - сказал евнух.
Султан прервал льстивую речь и представил его:
- Это - Сеид-Ага, доверенное лицо владетеля замка Алейк в горах Антиливана.
- И еще замков Кадмус, Массиат, Гулис, - кланяясь, добавил гость.
- Ассасин! - вполголоса воскликнул Ширкух.
Сеид-Ага бросил на него быстрый, оценивающий взгляд и вновь поклонился султану:
- Ты позвал меня, повелитель Египта, я здесь.
Султан отложил аметистовые четки.
- У меня нет к тебе долгого разговора, Сеид-Ага. Я тебе сообщаю, что завтра мой сын отбывает к армии, что стоит подле Гимса. Она пойдет на Мосул и, да поможет нам Аллах, наконец возьмет его.
Ширкух и принц застыли. Выдать сокровенные тайны банде горных убийц! Но ассасин не смутился. Скорее наоборот.
- Да будет разрушено и это гнездилище аббасидов! - ликующе произнес он.
- Оставим вопросы веры, - сухо прервал султан.
- Да, да, - согласился гость, - я хотел сказать другое, что Мосул может стать новым алмазом в твоей короне…
Аюб сказал с видимой неохотой:
- Я еще не решил, как это объяснить эмиру дейлемитов…
Когда Сеид-Ага встал и его увели в колоннаду, Саладин спросил, с какой стати отец связался со сворой бешеных собак, для которых нет ничего в этом мире святого.
- Я воспитывал в тебе воина, теперь пришло время учиться политике, - сказал отец. - О мерзостях ассасинов я знаю такое, от чего правоверного мусульманина вывернет. Но вынужден с ними договариваться.
- У нас сорок тысяч всадников в Сирии! - воскликнул принц.
- Даже если я брошу все силы на ассасинов, понадобятся годы, чтобы выпотрошить их гнезда. Персы и назореи будут довольны, - сказал султан. - Известно, что ассасины воюют не в поле, оружие их - кинжалы, яды, удавки. Сельджуки с ними не справились. Они ни разу и не приблизились к замкам в горах.
- Это я знаю, - выдохнул Саладин.
- В прежние времена бороться с ними было невозможно, - продолжил отец, - но даже скала порой дает трещину. Старец Аламута из замка неподалеку от Казвина не может поделить власть со старцем замка Алейка. Доверенного негодяя из Алейка вы только что видели. Доверенный скорпион из Аламута прибудет завтра, и я сделаю так, что они увидят друг друга. И мне станет намного легче беседовать с каждым из них.
- Они отдадут нам Мосул?
- Конечно. Оба мне собирались мешать, но оба - помогут. Кстати, Старец Синан намекнул, прислав своего уродца, что ему не нравится концентрация наших воинов у Химса.
- И ты его не зарубил? - удивился Ширкух.
- Он - посол, - развел руками султан. - И такое убийство дорого встало бы. Или тебя, дорогой брат, или тебя, возлюбленный сын, настиг бы кинжал фидаина.
- Даже в лагере, полном наших мерхасов? - не поверил Саладин.
Отец, кряхтя, сменил позу с помощью подоспевших слуг.
- Даже там. Не поручусь, что в моем окружении и в войсках нет тайных исмаилитов - пособников ассасинов. Поэтому, сын мой, не откровенничай ни с кем, кому доверяешь сегодня. Даже мой верный Камильбек не знает моих самых тайных замыслов. То же самое я посоветовал бы тебе относительно твоего лекаря.
- Маймонида?
- Именно.
- Это уж слишком, отец.
- Ничего не слишком в мире измены и зла, все недостаточно в мире добра. Сказано же в Коране: "Разве они не знали, что Аллах знает их тайну и скрытые разговоры, и что Аллах - знающий про сокровенное".
Султан улыбнулся.
- При въезде в город вы, вероятно, видели лекарню, там сейчас много людей с обмотанными ногами.
- Да, - сказал Ширкух, - это - решт, червяк-волос.
- Правильно, червяк-волос, он прокусывает кожу и забивается под нее. Бывает с локоть длиной и больше. Чтобы его весь извлечь, вытягивают кусок хвоста и осторожно наматывают на камышинку. Каждый день на длину ногтя, не больше, иначе порвется и останется в теле. На ночь камышинку с волосом приматывают тряпками. Вот сейчас я схватил за хвост ядовитого ассасинского червя. И не сердись, что я не желаю пока рвануть его изо всех сил.
Принесли баранину для воинов и фрукты для султана, он давно уже не ел ничего, кроме фиников и инжира. И пил только козье молоко. Распластывая баранью лопатку, Саладин спросил:
- На какую же камышинку будешь мотать ты, отец, этот двухвостый волос?
- Деньги, - сказал султан. - Старцы не поделили какое-то золото. Когда я почувствовал, что ассасинский кинжал не только блестит, но и пахнет золотом, я понял, как действовать. Назорейских королей эта зараза уже сгубила.
Принесли светильники, ибо солнце клонилось.
- Скоро придется покинуть террасу, - сказал Ширкух, отмахиваясь от чего-то, вьющегося в воздухе.
- Ты говорил о назорейских королях, отец, - сказал Саладин.
- О нынешних королях франков рассказывать уже нечего. Это уже не рыцари, прежде искавшие боя, а торгаши. Они не смеют напасть. Мы можем спокойно устраивать сирийские дела.
Ширкух мощно хлопнул себя по щеке.
- Да, - улыбнулся султан, - пора уйти под защиту полога.
Глава IV. Хижина
Сначала была только боль. Она заполняла все, помимо нее не было ничего. Кто он, лежащий не знал. Но вдруг ощутил, что - лежит. Но где, на чем и как долго? Потом осознал, что не слеп, хотя не мог рассмотреть что бы ни было. Впрочем, и не пытался. Время от времени он впадал в дрему, что облегчало сосуществование с болью.
Но так не могло продолжаться. Из балансирования на грани было два выхода - возврат в небытие или возрождение к реальности. И жизненная сила, заключенная в искореженном теле, мало-помалу возобладала.
Он вдруг услышал треск пламени в очаге и открыл глаза, удивившись, что веки подчинились его воле. Он осознал себя в полутьме человеком, распластанным на жестком ложе. Боль перестала быть анонимной и беспредельной.
Вслед за этим открытием пришло следующее. Он понял, что не один. Это его потрясло. Явилась неодолимая потребность заявить о том, что он не знает о своем существовании и о наличии второго существа. Руки и ноги не слушались, но он собрался с силами, на губах его запузырилась слюна, грудь поднялась, полумрак огласило сипение.
- Исмаил, - прошелестел он.
Это было единственное слово, которое знал. Усилие выговорить его отдалось такой болью, что он потерял сознание.
Хозяин хижины, когда сидел неподвижно, напоминал руину. Очень был стар, но глаза светились по-молодому. Старик был плечист, массивен и весь оброс диким волосом. Его низкий, тяжелый голос исходил, казалось, из живота, притом, что губы как будто не шевелились. Так могла говорить гора, к которой отшельник прилепил свое жилище.
Очнувшись, лежащий снова назвал себя:
- Исмаил. Я - Исмаил. - И обнаружил, что может сесть, привалившись к камню стены.
Старик прогудел:
- Забудь это имя, - и поднес к его рту миску с зеленоватым питьем. - Выпей.
Исмаил выпил зелье.
Через несколько дней он вовсе очухался, принимая заботы знахаря беспрекословно, хотя эликсиры выворачивали его наизнанку и трясли его уцелевшее чудом тело.
- Зачем ты меня спасаешь, старик? - спросил он как-то.
Все могло быть. Мало ли чего потребует этот отшельник взамен? Как узнать, что у него на уме?
На это старик сказал:
- Не бойся. Я - лекарь. В этих горах я нашел травы, известные древним. Я могу унять жар и колики в почках, лечу лихорадки, нагноения, ушибы, перемежающуюся хромоту, косоглазие, лишаи. Когда я увидел твое разбитое тело на отмели - вид его был безжизненный - я решился попробовать оживить настоящего мертвеца. И - вот…
- Ты всегда один?
- И сейчас, когда ты здесь, я еще более одинок, чем всегда.
- Я не понял тебя.
- А я не старался, чтобы ты меня понял.
Исмаил отхлебнул глоток очередного отвара. Порой Исмаилу казалось, что лекарь - не человек, а в самом деле какое-то чудище. То он целыми днями как будто не видел в упор Исмаила, то исчезал на несколько дней, не оставляя в хижине ни еды, ни питья. Но Исмаил все терпел.
Хижина, прислоненная к скале, была просторна. В дальнем углу постоянно вился огонь в очаге, сложенном из массивных камней. Над ним висел котел с варевом. На стенах и потолке сохли травы, связанные в пучки. Вдоль стен теснились глиняные горшки, которых нельзя было трогать.
Возвращаясь к жизни, Исмаил спросил старика, где расположена Мекка, ибо захотел совершить намаз и заодно узнать, почему хозяин не очищает душу молитвой.
- Я молюсь всегда, - ответствовал тот.
Исмаил из этого вывел, что старик, скорее всего, не мусульманин. Второй вывод был, что и к назорейской вере он равнодушен.
- Но как же молиться непрерывно? - не удержался он от вопроса. - Когда же есть, пить и спать? Когда жить?
- Зачем жить, если не молиться? - рассеянно спросил знахарь. Он и не думал это обсуждать.
- Но какой бог требует такого поклонения? - возбуждаясь, настаивал юноша.
Старик поднял глаза от принесенных трав. В них Исмаил увидел презрение, смешанное со скукой.