Он вернулся в Рим, поселился с Поппеей в уже отделанном крыле Золотого дворца и, забыв обо всем в мире, с головой ушёл в бега колесниц. Если кто теперь хотел добиться от цезаря какой-нибудь милости, он должен был готовиться к разговору о квадригах, о породах лошадей, о знаменитых наездниках, о цирковых партиях… Он дни и ночи проводил теперь на кругу Большого цирка и в конюшнях, говорил, ходил, держал себя, подражая во всем кучерам, и был доволен, если от него пахло навозом, кожей и конским потом. На заездах он ревниво следил, чтоб соревнование с ним велось серьёзно, чтобы соперники его не фокусничали, и не замечал, как легко и безопасно обходил он знаменитейшие квадриги Рима, как вокруг него с треском летели кувырком колесницы одна через другую, а он носился в раздувающемся плаще вокруг "спины", вытянув руки, орлом… А потом садился ужинать с возницами, тут же, в помещении цирка, пил, авторитетно спорил с ними о высоком искусстве езды, о конях, о наиболее изящной манере держать себя в колеснице. И, довольный, поздно вечером возвращался к себе во дворец…
Поппея, подурневшая, исхудавшая, с огромным животом, сердито вышла ему навстречу. Она все более и более ставила на настоящую Августу. Даже и забеременела она только из-за того, чтобы быть похожей на матрону доброго старого времени, когда плодородие ставилось женщине в особую заслугу. До этого времени она как и все знатные и богатые римлянки, избегала деторождения, а когда попадалась, прибегала к выкидышу.
- Опять болтаешься со своими кучерами? - зло бросила она в жирное лицо супруга. - Постыдился бы! У тебя на руках величайшая империя, а ты - цезарь. И в то же время ты совершенный дурак и шалопай.
- Иди прочь, проклятая! - вдруг рассвирепел Нерон. - Сколько раз тебе было сказано: не лезь не в свои дела! А то знаешь у меня? - грозно прибавил он. - На твоё место охотниц всегда найдётся достаточно.
- Ты слишком обольщаешься, - с раздувающимися ноздрями понесла вдруг Августа. - Разве только Криспилла какая-нибудь соблазнится честью быть подругой дрянного кифариста.
Вся кровь ударила в голову Нерона, и он, стиснув зубы, вдруг из всех сил ударил своим тяжёлым, расшитым жемчугом сапогом в огромный живот Поппеи. По всему огромному покою покатились и запрыгали жемчужинки, а Поппея только чуть слышно пискнула и, вся белая, повалилась на мраморный пол.
- Ну, ну, у меня дурака не валять! - крикнул, весь багровый, Нерон. - Пошла к себе… В другой раз не так ещё получишь.
Но белое лицо и остановившиеся глаза сразу сказали ему все: Поппея была мертва. Из-под неё текла уже по мрамору тёмная полоса крови… Дрожь прошла по жирному телу Нерона. Он хлопнул в ладоши, и сейчас же на пороге вырос раб.
- Убрать! - кивнул он на тело жены. - И чтобы там… распорядились…
В голове его все смешалось, и он не знал, что теперь ему, собственно, надо делать. Он уснул мёртвым сном, а утром встал с готовым решением: смерть Августы произошла от того, что она поскользнулась на мраморе, и первое, что нужно, это пышные похороны.
Во дворец были созваны лучшие врачи - среди них было немало рабов, но самое медицинское искусство все же почиталось, как ars honesta, - и, выпотрошив по всем правилам науки несчастную Поппею, они старательно набальзамировали её тело. И вот из пышного, ещё недостроенного Золотого дворца к гробнице Юлиев потянулось великолепное шествие: хор пел нэнии, восхваляя в них красоту и душевные качества великой Августы, мрачные звуки флейт мешались с воплями рабынь Поппеи, которые, распустив волосы и царапая себе грудь ногтями в кровь, шли за её гробом. Впереди несли изображения предков Поппеи. Нерон выступал с достоинством и старался, чтобы все у него было, как у настоящего, потрясённого великим горем супруга: и ему иногда хотелось быть эдаким солидным римлянином доброго старого времени, верным заветам своих предков, степенным и строгим супругом - или, если не быть, так хоть некоторое время казаться… И вот он то ронял голову на грудь, то поводил вокруг себя будто бы ничего не видящими глазами, то потирал свой низкий жирный лоб, как бы желая отогнать тяжкие, чёрные мысли. И так как он был уверен, что и это все выходит у него очень похоже, он был весьма доволен собою.
И вот после погребения он уже на форуме. Старые ростры, украшенные медными носами неприятельских кораблей, многое видели и слышали в долгой жизни своей, и мрамор их мог выдержать все. Вокруг толпились римляне: всем хотелось видеть игру знаменитого, но бездарного актёра ещё и ещё. Нерон в траурной тоге поднялся на старинную трибуну, оглядел близорукими глазами толпу, уронил круглую голову на грудь и, бессильно опустив тонкие руки вдоль жирного тела, долго стоял так перед Римом - немая статуя бездонной скорби…
Но вот он поднял голову.
- Граждане, - с усилием произнёс он тихо, угасшим голосом и, точно сделав над собой тяжкое усилие, громче повторил: - Граждане… - И снова уронил голову, и снова поднял и голову и руку. - Римляне, свершилось!..
Очень похоже удержав в груди рыдание и тщательно закругляя звонкие периоды - над речью своей он просидел до полуночи, - Нерон заговорил, по обычаю предков, о покойной Августе. Она блистала несравненной красотой. Её семейные добродетели цвели, как пышный сад, - многие из близко стоявших опустили глаза, - она была истинной женою цезаря…
Риторы и адвокаты неотрывно следили за правильностью построения речи и одобряли её. Весь вопрос был в том, сам цезарь составил её на этот раз или, несмотря на очень заметное охлаждение между ним и воспитателем Сенекой, старый философ и на этот раз захотел блеснуть красноречием? И одни доказывали шёпотом, что речь, несомненно, составлена Сенекой, а другие, подчёркивая некоторые особенности и даже несовершенства стиля, горячо утверждали, что божественный цезарь постарался для покойной Августы сам.
- Болтают, что он сам и уходил её, - усмехнулся кто-то. - Будто из ревности к иудею Алитуру, который все около неё околачивался.
- Ну, скажет тоже! У неё живот-то с Везувий был.
- Так что же? В ожидании благополучного разрешения, так сказать…
- Ты, пожалуй, ещё будешь утверждать, что и ребёнок у неё был не от божественного.
- А ты поставишь… ну, если не свою голову, так хоть, скажем, десять сестерций, что он был от Нерона?
- Значит, если бы не домашняя ссора, так у нас на Палатине оказался бы со временем отпрыск иудея?
- А хоть бы и осла! Хуже не будет.
А цезарь все округлял фразы, все помахивал руками, все крутил глазами - точь-в-точь так, как на этих же самых рострах делали до него разные знаменитые ораторы, имена которых сохранились даже в анналах, а портреты украшали Палатинскую библиотеку.
- Божественный цезарь, я никогда не осмелился бы тревожить тебя в твоей глубокой скорби, но дело не терпит никакого отлагательства: во дворце тебя ожидает наварх Волузий Прокул, который желает сделать тебе важнейшее сообщение по делам государственным.
- Какие сообщения могут иметь для меня какую-либо важность теперь, - глухо проговорил Нерон, - когда Рок отнял у меня мою Поппею и, может быть, даже наследника престола?!
- Цезарь, - строго проговорил Тигеллин, - ты не можешь думать только о себе: у тебя на руках судьбы империи. Ты ответствен за благополучие страны твоих предков перед богами. Я заклинаю тебя всем: выслушай наварха немедленно! Ещё день, и, может быть, будет уже поздно. Речь идёт для тебя о престоле…
- А что для меня престол?! - горько воскликнул Нерон. - Ну, возьмите его… Я пойду по свету и буду зарабатывать себе кусок хлеба своим искусством: оно прокормит меня, бывшего цезаря великой Римской империи…
- Цезарь, долг гражданина повелевает мне не повиноваться тебе на этот раз, - настаивал Тигеллин, которому уже опротивела вся эта комедия. - Если ты не уступишь мольбам твоего преданного слуги, я сейчас же подниму на ноги сенат, подниму народ и пусть все, пав перед тобой на землю, умоляют тебя узнать о грозящем несчастье…
Нерон, повесив голову, долго думал.
- Хорошо, - мрачно решил он. - Для вас я готов выслушать наварха. Где он?
Румяный наварх, склоняясь на ходу, уже выходил по знаку Тигеллина из-за колонны. И все трое исчезли в глубине личных покоев императора. Через некоторое время наварх, весьма довольный, вышел из Золотого дворца, а через час во дворец Аннея Серенуса явился отряд преторианцев и центурион, предъявив приказ, подписанный самим Тигеллином, арестовал Эпихариду.
И широкими улицами, заваленными кирпичом, камнями, лесом, чёрными головешками, мешками извести, гордо, точно в триумфе, прошла молодая красавица в страшную тюрьму при преторианских казармах.
XLIX. НЕОЖИДАННОСТЬ
Вернувшись домой, Анней Серенус узнал об аресте своей милой. Несмотря на то, что этого можно было ожидать, он был потрясён: он слишком хорошо знал Нерона. И потому прежде всего надо было сделать все возможное, чтобы вырвать её из когтей "божественного", а до этого надо немедленно укрыть Миррену. Присев к столу, он сейчас же написал на восковой табличке:
"Господин Анней Серенус Язону бен-Иоахиму шлёт привет. Одновременно с этим коротким посланием я отправляю к тебе девушку, которая находится под моим покровительством. Так как моя жизнь в опасности, прошу тебя взять её под твою защиту".
Он вызвал к себе Салама и, понизив голос, рассказал опечаленному арестом госпожи рабу все, что было нужно.
- Понял. Все понял, - повторил великан. - Все будет сделано так, как приказывает господин.
Через самое короткое время Салам уже входил с перепуганной Мирреной в новый, ещё пахнущий извёсткой дворец Иоахима. Язон, погруженный в тяжёлые думы, рассеянно прочитал записку Аннея и сказал:
- Хорошо. Скажите Мнефу, чтобы он позаботился о девушке. А я побываю у Аннея Серенуса сам сегодня вечером.
Мнеф чуть не ахнул, когда перед ним предстала перепуганная Миррена.
- Маран ата, - тихо уронила она.
- Маран ата, - отвечал он. - Как я рад, что теперь ты будешь под одной кровлей со мной! Я так боялся, что ты погибла. Я был на всех зрелищах и все трепетал, что увижу тебя на арене. Но хвала богам… Я говорю это для других, - тихонько поправился он. - Ты здорова и будешь теперь близко и под моей охраной. Не бойся, здесь не грозит тебе никакая беда - старайся только как можно реже показываться на люди. А лучше всего первое время не выходи из своей комнаты совсем. Пойдём, я тебя устрою.
Всегда ровный, спокойный египтянин зацвёл. Устроив Миррену в самом дальнем уголке нового дворца, который ещё отделывался, и приставив к ней двух рабынь, он ушёл к себе. Нужно было немедленно придумать, как увезти девушку от Язона. Весь погруженный в своё горе и думы, Язон пока не замечает ничего из того, что делается вокруг, но если потом он узнает, что Миррена здесь, то… Мнефу казалось, что между Язоном и Мирреной уже было что-то. Он ищет девушку не только потому, что так просила его её умирающая мать. И потому, первое: надо быть начеку и действовать скорее…
Но все расчёты человеческие подобны паутине: они держатся до тех пор, пока не найдётся мальчишки-шалуна, чтобы паутину эту прорвать, - так, мимоходом, зря…
Мнеф провёл бессонную ночь, размышляя, как лучше ему похитить Миррену, которая сразу полонила его холодное сердце. Миррена, тоже плохо спавшая, на зорьке, пока весь дом спал, решила выйти подышать в росистый и душистый сад. Правда, египтянин не советовал ей этого, но он внушил ей недоверие ещё с первого посещения с ним христиан, и потому ей казалось, что следовать его советам совсем не надо.
В парке было пустынно и свежо. Он тоже пострадал от пожара, но искусные садовники уже скрыли следы огня. Любуясь цветами, Миррена тихо шла вдоль высокой стены. Ей было грустно и одиноко в жизни. Исчезла неизвестно куда милая мать, появился и исчез тот юноша, который тогда, в Ольвии, сразу взял в плен её сердце. Все, что она о нем знала, было то, что он не единоверец, ибо он не знал, что такое "маран ата". И была она в огромном мире сирота, и не было у неё ни близкого человека, ни своего угла. Тяжело быть таким перекати-полем, которые видала она в скифских степях, трудно жить по чужим углам. Почему она в этом доме? Только потому, что схватили покровительницу её, Эпихариду, только потому, что Серенус, пока не отгремит гроза над ним, послал её прятаться здесь. А если они оба погибнут?
И вдруг она остановилась как вкопанная: впереди, у сонного пруда, на котором тихо, как в сновидении, скользили белые лебеди, сидел кто-то в надломленной позе большого горя. И он словно почувствовал взгляд испуганных глаз Миррены, обернулся, присмотрелся и - вскочил.
- Миррена! - воскликнул Язон и раскрыл ей объятия.
Это вышло совсем нечаянно. Если бы появление её не было так внезапно, он, как всегда, сразу замкнулся бы в своей обычной стыдливости… Точно крылья какие перенесли её по зеленой лужайке, и она бросилась к нему на шею.
- Кто ты? Где я?! - воскликнула она. - Я уже отчаялась найти тебя когда-нибудь… О, как тосковала я по тебе, как звала, как плакала!
Вся в слезах, она была так прелестна, так трогательна, что он уже не мог не прижать её к себе, и губы его уже искали милых уст её.
- Но кто ты? - лепетала она. - И как это случилось, что мы в третий раз встретились с тобою? Или Анней нарочно послал меня к тебе?
- А, так это ты та девушка, о которой просил меня Серенус?
- Да. Но ты-то, ты-то кто? Скорее скажи мне твоё имя, чтобы я опять не потеряла тебя!
- Я Язон, сын Иоахима.
- Какого Иоахима? Этого чудовищно богатого иудея?!
- Да.
Она быстро потухла и повесила головку.
- Но чем же ты так огорчилась? - обнимая её, с удивлением спросил Язон. - Что случилось?
- Случилось то, - задрожали вдруг её губы, - что… что ты богат, а я раба, нищая… А кроме того, и ещё хуже, ты иудей, а я - христианка.
- Ну так что же?
- Как что? - с удивлением посмотрела она на него. - То, что я носила тебя столько времени в своём сердце, а теперь мы должны будем расстаться.
- Какая ты странная девушка! Почему расстаться? Потому, что я богат?
- Конечно. Твой отец не позволит тебе жениться на какой-то рабыне. Да и я, как христианка, не могу связать свою жизнь с иудеем.
- Почему? Почему же я, иудей, не могу жениться на тебе?
- У нас такой закон. Христианка не может выйти замуж за неверующего в Господа нашего Иисуса Христа. Спроси наших пресвитеров.
- Я не желаю спрашивать никаких пресвитеров. Раз я полюбил тебя, ты, если хочешь, хоть сегодня же войдёшь в этот дом моей женой. У иудеев тоже есть закон, который запрещает это, но у меня есть свой закон.
- Какой закон?
- Закон моего разума и совести. Я не желаю слепо подчиняться никому, ни какому-то Моисею, ни какому-то Мессии.
Слезы брызнули из глаз Миррены, и она отстранилась от Язона.
- Ты богохульствуешь, - проговорила она, сдерживая рыдания. - Я не смею даже слушать того, что ты так дерзко говоришь мне. Я так ждала тебя, так искала; и вот теперь мы дальше один от другого, чем были тогда, когда германский воин умчал меня от тебя, умирающего в крови на пустынной дороге.
И, закрыв лицо обеими руками, она горько заплакала. Язон был тронут её горем. Он снова крепко прижал её к себе.
- Моя Миррена, моя нимфа, не плачь, - говорил он ей в розовое ушко. - Ты вся во власти призраков. Если религия служит источником страданий, это не религия. Религия - это океан бездонной радости. Только в истинной религии и жизнь. Я был у твоих христиан здесь, в Риме, - Боже мой, гамадриада моя, ведь это только несчастные невежды, которые, как все невежды, искренно убеждены, что они - соль земли… Их жалко потому, что они умирали за бред, в котором нет никакого смысла. Но…
- Не говори о том, чего ты не знаешь! - горячо воскликнула Миррена. - Сейчас я хотела было просто убежать от тебя, но мне вдруг открылось, что Он повелевает мне остаться около тебя и спасти тебя вопреки тебе. Наши старцы научат тебя всему, откроют слепые глаза твои на божественную истину… Хорошо?
- Если тебе нравится, я готов побывать у них с тобой ещё и ещё раз, милая… Но…
- Не надо но, - прижалась она к нему. - Ты должен просто пойти со мной к ним. Теперь у меня в жизни будет только два дела: обратить тебя к Господу и найти мою милую бедную мать.
Язон смутился: в самом деле, она ведь не знает ещё о смерти матери.
- А кстати: как ты узнал, что меня зовут Мирреной? - улыбнулась она ему снизу вверх, прижимаясь к его груди.
- Но… но мне сказала это… твоя мать…
- Как моя мать? - вдруг вся всполыхнулась Миррена. - Почему ты её знаешь? Где ты встретил её?
- Я видел твою мать в плену у германцев, - слегка смутился Язон. - Она здорова. Теперь, когда я нашёл тебя, я пошлю варварам выкуп за неё и вы будете вместе.
- Милый, милый… А я так тревожилась о ней! Я думала, что мы никогда больше уже и не увидимся… Значит, теперь у меня только одно дело: обратить тебя и… маму к Господу.
Он держал её в своих объятиях и сверху вниз глядел на это милое личико с удивительными лесными глазами… А из-за пышных кустов олеандра на них с удивлением и злобой смотрел Мнеф.
Мнеф к утру решил так: как тогда с Тирроином, верховным жрецом Изиды, он придумал это маленькое развлечение с римскими дамами, введя в игру доброго бога Анубиса, так и теперь, зная условный знак христиан, это их "маран ата", можно попробовать осторожно переговорить с их жрецами относительно Миррены. Но то, что он вдруг увидал у пруда, сказало ему без слов, что теперь, пожалуй, все жрецы будут уже бессильны.
Но не таков был Мнеф, чтобы отступать. У него в самом скрытом уголке души давно уже зрел другой план, который, если он удастся, может быть, даст ему не только Миррену, но и большую часть огромных богатств Иоахима.
L. У ЛУКИ
Миррена плакала без конца: её любимый - поганый язычник! Несмотря на близость Язона, не у него она искала утешения в горе, а у тех самых христиан, о которых он говорил с такой непозволительной лёгкостью.
- Но теперь, когда всюду шныряют шпионы цезаря, идти туда одной тебе совершенно немыслимо, - сказал Язон. - А так как ты хочешь, чтобы и я их узнал поближе, так вот я, кстати, тебя туда и провожу. И нашего Филета возьмём: он очень интересуется ими.
- Хорошо, - не переставая плакать, отвечала Миррена. - Господь хочет обращения неверных.
После прандиума, одевшись попроще, они вышли. За ними, закутавшись в длинный palliolum, следовал Мнеф: он хотел знать, что у них задумано. Все заметное в общине разбежалось, и много нужно было Миррене усилий и расспросов, чтобы на окраине города, за преторианскими казармами, отыскать одинокого Луку. Запершись от всего, он сидел и все писал своё сказание о жизни Мессии. Мнеф сразу догадался, что они исчезли у прячущихся христиан. Это опять была вода на его мельницу. Он хорошо заметил дом и зашагал домой. В голове его зрели огромные решения.
Лука, похудевший, ещё более притихший - все эти ужасы камнем легли на его мягкую душу, - с ласковой улыбкой встретил в своей убогой келийке неожиданных гостей. Узнав о цели их прихода, он застенчиво проговорил:
- Тогда, может быть, лучше всего будет, если я прочту вам то, что я записал о жизни, учении и смерти Мессии?
- И прекрасно, - сказал Филет. - Так будет больше порядка в беседе.
Он тоже очень похудел: гибель Елены задавила его.