Знаменитый философ, наставник Нерона, Люций Аппий Сенека был одним из самых замечательных людей. Это был не двуликий, но многоликий Янус: в одно и то же время он был и мудрецом-стоиком, и придворным сводником, и драматургом, и великим дельцом. Он мог красно говорить о самых возвышенных материях, но в то же время он мог попутно, пользуясь своей близостью к императору, создать одно из огромнейших состояний своего времени. Он зорко следил за придворными течениями и за игрой хлебных цен на мировом рынке, он, пользуясь своими связями, ловко и дёшево покупал у правительства огромную партию военнопленных-рабов и, раздавая свои миллионы под чудовищные, как тогда было в обычае, проценты, он тут же сочинял книги "О кратковременности жизни", "О твёрдости мудрого", "О милосердии" и говорил: "Геометрия ничего не стоит - какая польза в вычислении площади данного участка земли, если я не умею поделиться ею с братом?" Он с любовью развивает, вслед Платону, учение о промысле и представляет Бога любящим Отцом добродетельных людей, который даже несчастья посылает им для их же блага, и тут же пишет пасквиль на только что убитого императора Клавдия. Писал он очень много и, выпуская одну за другой свои довольно плоские трагедии и философские трактаты, он в то же время утверждал, что не надо знать более того, что необходимо, что большинство учёных скучны, болтливы, надоедливы и заняты собой, что они literarum intemperantiam laborant. Но сам он остановиться не мог: учить людей слишком большое удовольствие. Если Сенеку судить по его частной жизни, то представляется совершенно невероятным, чтобы этот ловкач мог написать такие возвышенные книги; но если судить его по книгам, то представляется ещё более невероятным, как мог такой возвышенный мыслитель так ловко обделывать свои дела.
Разговор о британском займе не привёл пока ни к чему: оба были слишком опытные игроки, чтобы решить такое дело сразу. И их занимал не только результат дела, но и самое мастерство игры: кто кого? Они только нащупывали почву для поединка, как начали съезжаться приглашённые.
- Как, ты позвал и Петрония? - несколько удивился Иоахим. - Но ведь это совсем пустой малый.
- Ну почему же? - примирительно возразил Сенека. - Он прекрасно управлялся с государственными делами в Азии.
- Да, но он не столько живёт, сколько все играет какую-то роль, чтобы удивить всех, - усмехнулся Сенека.
- Все… играют!
- Ну, зачем же - все? Есть люди прямые, которые живут просто, не заботясь о том, что думают о них современники.
- Таких очень мало… А Петроний слишком близок к Нерону, чтобы можно было оставить его в стороне… А, вот и он, наш elegantiae arbiter! - радушно воскликнул он. - Наконец-то!
И он сердечно приветствовал вошедшего прихрамывающего Петрония, как всегда, в свежей тоге, надушённого и самодовольного.
Сейчас же вслед за Петронием прибыл крупный банкир Рабириа, славившийся своим обжорством и похожий на жирного гиппопотама с маленькими и злыми глазками, потом сицилиец Тигеллин, забиравший все больше и больше влияния на Палатине и уже метивший в командиры преторианцев, за ним Помпей Сильван, который, будучи проконсулом в Африке, был обвинён в жестокости и взятках. Он был стар, богат и бездетен и потому у него нашлось много защитников, и его оправдали. Но он пережил всех этих своих доброхотов, рассчитывавших на его наследство, оставил их, таким образом, с носом и был этим очень доволен. Потом прибыл строгий стоик Тразеа Пет. Он был сенатором и членом коллегии квинтдецемвиров, которые заведывали книгами Сивилл: с этими книгами справлялись в случае каких-нибудь событий, грозивших бедою Риму, и находили в них способы для умилостивления богов. Тразеа был до такой степени популярен, что, когда он почему-либо не посещал курию - заседание сената, - "Diurna populi Romani", ежедневная газета, основанная Юлием Цезарем, во всех провинциях и во всех лагерях читалась особенно усердно, потому что все тревожно старались узнать, какие дела решились без участия Пета. Потом прибыло несколько влиятельных сенаторов, из новых, которые догадались, что сенат - это очень хорошее учреждение для устройства личных дел. И, наконец, с большой важностью появился знаменитый Паллант, вольноотпущенник Нерона, купавшийся в миллионах. Богатства вольноотпущенников вошли в пословицу. Дворец Посидония, евнуха Клавдия, затмевал блеском своим Капитолий. Несмотря на всю ненависть и презрение аристократии к этим выскочкам, вчерашним рабам, она окружала их лестью и почётом и предлагала им своих дочерей в жены. Для Палланта льстецами была составлена родословная, которая вела его происхождение от царей Аркадии, и один из потомков Сципионов предложил сенату поднести ему благодарственный адрес за то, что царский отпрыск этот соглашается, ради блага родины, быть слугой императора. В своё время Паллант выступил в сенате с проектом закона о наказании женщин, которые вышли замуж за рабов. За это, по предложению одного из консулов, Палланту были поднесены знаки преторского достоинства и пятнадцать миллионов сестерций. Он принял только знаки. Сенат после этого выразил ему в особой резолюции благодарность, которая на бронзовой дощечке была выставлена рядом со статуей Юлия Цезаря и в которой собственник капитала в триста миллионов сестерций прославлялся, как образец бескорыстия. Старый Л. Вителлий, отец Вителлия, командира рейнской армии, поместил в число своих домашних богов золотое изображение Палланта. Родной брат Палланта, Феликс, был в это время прокуратором Иудеи…
Величественный дворецкий доложил, что обед ожидает. Места вокруг стола были очень обдуманно распределены заранее, и все, занимая их, легко узнавали, как они оцениваются не только в этом пышном дворце, но и в Риме вообще. Некоторые были недовольны своим местом, но скрывали это под самой очаровательной любезностью. Сенека сделал едва уловимый знак, и великолепно вышколенные рабы мгновенно исчезли из необъятного триклиниума.
- Я полагаю, друзья мои, что на этот вечер нам лучше обойтись без их услуг, - проговорил Сенека. - Римляне считают нужным проводить своё время в разговорах о женщинах, о придворных сплетнях, о последних играх в цирке, о стихотворении, которое накропал какой-нибудь модный пиит, но мы все слишком… скажем, солидные люди, чтобы заниматься пустяками. Мы собрались поговорить о делах серьёзных, и потому, подав, что нужно, рабы будут удаляться.
- Превосходно, прекрасно…
- И, конечно, мы все понимаем, что дело - это дело, и потому все, что здесь будет обсуждаться, должно, конечно, остаться между нами - в наших же собственных интересах… А-а, Веспасиан!.. А мы уже думали, что ты не придёшь…
- Прошу извинения у тебя, Сенека, и у твоих достопочтенных гостей: меня задержал император.
Сенека встал навстречу большому, грузному воину с грубоватым лицом крестьянина, но с умными, проницательными глазами, в которых иногда загорался юмор. Веспасиан был видный полководец - при Клавдии он получил триумфальные знаки за подвиги в Британии - и человек в высшей степени осторожный. Его присутствие сразу всех успокоило: все будет в границах благоразумия. Иоахим, обдумывая свои огромные планы, не раз вспоминал об этом воине: он был бы большим козырем в игре.
Обменявшись приветствиями, все снова возлегли. Разговор завертелся вокруг незначительных тем дня: все искали ловкого подхода к делу. Петроний сразу поставил воз на торную дорогу.
- Вчера за ужином божественный цезарь был особенно в ударе, - сказал он. - Он заставил Аннея Серенуса прочесть четвёртую эклогу Виргилия, в которой, как вы помните, поэт обещает нам золотой век по случаю рождения у Азиния Поллиона сына, нашего теперешнего милого Азиния Галла… А потом разгорелся весьма живой разговор о том, наступит ли когда золотой век на земле вообще. Поэты нас уверяют, что он уже цвёл некогда в долинах Фессалии и полуденных рощах Пафоса, но это мы потеряли, - так вот, вернётся ли золотой век на землю опять?
- А разве божественный цезарь не думает, что со вступлением его на престол золотой век уже наступил? - тяжело усмехнулся необъятный Рабириа.
- По-видимому, нет, - рассмеялся Петроний. - И хотя были голоса, утверждавшие, что золотой век уже у дверей - ещё только маленькое усилие со стороны божественного, - но тем не менее, по-видимому, все склонны были думать, что Виргилий немножко ошибся. Ошибка, конечно, вполне извинительная: ведь именно Поллион возвратил Виргилию его имение, разделённое было между победоносными солдатами Брута…
Все засмеялись: эти острые выходки Петрония нравились всем. И ему свойственна была некоторая смелость в суждениях, по временам довольно опасная.
- Да, золотой век ещё не наступил, друзья мои, - сказал Сенека, - и я боюсь, что нам придётся, пожалуй, долго ждать его. Вот нам и следовало бы в дружеской и откровенной беседе установить, какие меры следует нам принять, чтобы несколько ускорить его наступление.
- Я не большой знаток в золотых веках, - засмеялся Рабириа жирным смехом. - И большой надобности в них я не имею: тогда, пожалуй, банкирам и делать на земле будет нечего. А вот что дела у Рима идут по всей линии слабовато, это можно сказать с полной откровенностью, не задевая никого и ничего. Началось ведь это не при божественном цезаре, а, насколько моё слабое разумение позволяет об этом судить, много раньше. И, если мои достопочтенные собеседники позволят мне, я хотел бы вкратце изложить мой взгляд на дело. Я не оратор, никаких этих выкрутасов курии или форума от меня не ждите: я человек дела и люблю о деле говорить просто и прямо.
- Именно и надо говорить прямо, - раздались голоса. - Мы собрались сюда не для того, чтобы играть в прятки… В прятки достаточно играют у нас теперь и на форуме, и в сенате, и, пожалуй, даже на Палатинском холме…
- Да, да, надо говорить прямо…
- Я немало ночей провёл в размышлениях над судьбами нашими, - продолжал Рабириа, - и не потому, что меня особенно заботит будущее человечества. В этом я согласен с нашим блестящим elegantiae arbiter: когда нас нет, то и ничего нет. А просто любопытно было понять, как получилось то, что получилось, и как свести концы с концами нашего государственного бытия. Я ведь тоже пописываю немножко - так, для себя больше да для немногих, которые поумнее. И вот что я увидел…
Все насторожили уши: Рабириа был умен. Он плеснул на пол вина, делая молчаливое возлияние какому-то богу, и, отпив глоток, оглядел всех своими маленькими глазками гиппопотама.
XII. НОЧНЫЕ ДУМЫ БАНКИРА
- Мы слишком скоро поняли, что война это очень выгодный вид промысла, - отпив ещё глоток из чаши, начал Рабириа. - Никакая торговля не даёт народу того, что даёт война. Но мы просмотрели, что греки в вечной драке извели себя. Нам же повезло: расправившись с ближними соседями, мы взялись за дальних. Конечно, многие в игре этой теряют и голову, но это, большей частью, приходится на долю тех, которые… ну, которым не повезло. Люди большие ведут войну издали, но грабят - между своими говорить можно прямо - вблизи. Военная добыча покрывала раньше все потребности государства. Эмилий Павел после победы над Персеем из добычи, захваченной в Македонии, передал в государственную казну двести тридцать миллионов сестерций, и с тех пор римляне до самого Августа были освобождены от всяких налогов. Цезарь - да будет благословенна память его! - будучи проконсулом в Испании, грабил Испанию. В Галлии он ограбил все храмы и набрал столько золота, что цена его в Риме резко упала. Союзы и царства он продавал за деньги. В триумфальном шествии после окончания гражданской войны он вёз за собой шестьдесят тысяч талантов серебра и две тысячи восемьсот двадцать две золотых короны. Добыча его была так велика, что он каждому солдату дал по пять тысяч аттических драхм, низшим офицерам по десять тысяч, а высшим по двадцать, не считая, разумеется, того, что они забрали собственноручно. От грабежа пользовалось и государство: во время третьей войны с Македонией мы взяли в плен и продали в рабство сто пятьдесят тысяч человек. Эти рабы разбирались богатыми людьми по грошовой цене. Марий привёз в Италию девяносто тысяч пленных тевтонов и шестьдесят тысяч кимвров. В царствование Митридата Лукулл набрал столько добычи, что раб продавался по четыре драхмы, а вол по одной драхме. Людей бедных мы подкупали раздачей дарового хлеба и даровыми зрелищами. Напомню вам, что при цезаре в Риме получали от государства хлеб даром около трехсот тысяч граждан. При Августе население империи равнялось пятидесяти пяти миллионам, из которых собственно на Италию приходилось только шесть миллионов; таким образом, каждый римлянин жил за счёт десяти данников. Постепенно в основе всего нашего хозяйства стал раб. Каков труд раба, известно всем. Они не всегда… покорны и всегда стараются причинить хозяину всяческий ущерб. Это отмечено ещё в "Одиссее":
Раб нерадив. Не принудь господин повелением строгим
К делу его, за работу он сам не возьмётся с охотой:
Тягостный жребий печального рабства избрав человеку,
Лучшую доблестей в нем половину Зевес истребляет.
Раб был и остался instrumentum vocale. Их терзали без милосердия - они отвечали злобой и отчаянием. А потом - пришёл Спартак. Но и без него мы шли к катастрофе прямым путём: рабы работали плохо, но дешёвым трудом своим они убивали труд вольного крестьянина я ремесленника. Били по крестьянину и неудержимо разраставшиеся владения помещиков. Борьба братьев Гракхов за раздел ager publicus стоила обоим жизни. Разорившийся крестьянин пристраивался в городе ремесленником или подёнщиком, а то и брался за разбой. Охота на разбойников доставляла рабов: кого не распинали, того присуждали к принудительному труду. Землевладельцы попытались заменить крестьянина колоном, но из этого ничего не вышло: колон так же не имел никакого интереса хорошо работать на чужой земле. Помните, Катон Старший на вопрос, чем хозяину всего лучше заниматься, отвечал: хорошо пасти свои стада. А второе? Порядочно пасти свои стада. А третье? Дурно пасти свои стада. А четвёртое? Пахать землю. А пятое? - спрошу я от себя и отвечу: забросить землю и заниматься ростовщичеством, что и делает наша аристократия. Вот что сделала работа рабов и колонов! Достопочтенный Плиний - как жаль, что его нет среди нас! - прекрасно говорит, как плодоносны были поля Италии, когда полководцы не стыдились сами обрабатывать их, и как скупа стала земля, когда начали терзать её с помощью скованных и клеймёных рабов. А мы продолжали, продвигаясь за добычей все вперёд и вперёд, забирать все больше и больше земель а рабов. Цена на раба упала так, что человек стоил в двести пятьдесят раз дешевле хорошего коня. Вы помните, конечно, что Ведий Поллион кормил рабами своих драгоценных мурен…
Рабириа среди всеобщего молчания осушил чашу до дна, подумал и продолжал:
- Рвань, которая скопилась за разорением колонов и крестьян в городах, а в особенности в Риме, не годилась даже в солдаты. Гибель крестьян оказалась гибелью армии. Уже Тиверий в сенате заявил, что в хороших добровольцах чувствуется острый недостаток, что приходится принимать бродяг и всякую сволочь. Набор рекрутов в провинциях, тяжкий по самой природе своей, делали ещё более тяжким производившие его чиновники. Они забирали стариков или слабосильных с тем, чтобы те откупались за деньги, а с другой стороны, несовершеннолетних и красивых - для разврата. Все многочисленнее и многочисленнее становились в армии варвары-наёмники, враги империи. Рим поставлен был перед необходимостью щадить своих солдат. Он больше уже не может расширять своих границ: ему приходится уже только обороняться от теснящих его со всех сторон варваров. Мы все чаще и чаще должны теперь покупать у варваров мир. Рабов брать уже негде. Они становятся все дороже и дороже. И многие стали думать о разведении рабов…
Все значительно переглянулись: Рабириа не стеснялся.
- А те, что на верхах, - продолжал банкир, - которые наиболее пользовались войной, как промыслом, впали среди неимоверных богатств своих в большую изнеженность. В наше время - не будем скрывать этого - наша знать и богачи идут на военную службу уже только как исключение. Дезертирство из армии - я уверен, что доблестный Веспасиан не откажется подтвердить это, - усиливается. Некоторые военачальники за это казнят, но это делу не помогает. Многие полководцы, считая, что триумфальные украшения сделались слишком уж обыкновенной наградой, уверены, что для них будет больше чести, если они сохранят мир; другие, видя, что их подвигов для триумфа достаточно, бросают врагов. Может быть, вы помните, друзья мои, что Август приказал продать одного римского всадника со всем его имуществом за то, что тот отрубил по пальцу своим сыновьям с целью избавить их от военной службы? С Августа налоги стали потихоньку восстанавливаться. Но их не хватало, и появилась наглая порча монеты сперва и государственные займы потом. Недовольство растёт: на стенах и колоннах храмов, в цирках и на форуме все чаше и чаще появляются наклеиваемые по ночам воззвания к неизвестному вождю, который занял бы место Спартака. И новый Спартак этот стоит уже у дверей, друзья мои…
Опять все переглянулись.