Теперь же он неслышно, на цыпочках, подошел к двери и увидел брата. Тот ходил среди попорченных от времени вещей. Кровать была завалена грязными тряпками. В руке Карло держал разбухшую от влаги книгу. Переворачивая тяжелые, намокшие страницы, он шепотом читал вслух. Голубое небо за его спиной казалось тусклым из-за грязных оконных стекол, а шепот звучал в этой комнате как нечто естественное. Карло читал монотонно, все громче и громче, хотя по-прежнему только для себя, и рукой отбивал ритм.
Но вот он увидел Тонио. Тут же лицо его просветлело, он ласково улыбнулся одними глазами и, закрыв книгу, положил на нее правую руку.
– Входи, братишка, – пригласил Карло. – Как видишь, я… так сказать, в некотором затруднении. Я не могу пригласить тебя посидеть со мной здесь, в моей комнате.
В его тоне не было иронии или злости, но кровь прилила к лицу Тонио, и, мучаясь от стыда, он был не в силах ни ответить, ни поднять глаза.
Почему он не послал слуг привести комнату Карло в порядок? Почему не подумал об этом? Господи, ведь уже какое-то время он был хозяином в этом доме, разве нет? А если не он, то кто другой мог отдать такое распоряжение? Тонио удрученно смотрел на грязные, облупившиеся стены, на полусгнивший ковер.
– Но ты видишь, как все здесь дышит любовью ко мне! – вздохнул Карло. Он отложил книгу и посмотрел на потрескавшийся потолок. – Видишь, в какой сохранности мои сокровища! Одежда спасена от моли, а книги убраны в сухое и безопасное место.
– Простите меня, синьор!
– За что?
Карло протянул руку и, когда Тонио приблизился, привлек его к себе.
Снова мальчик ощутил ласковое тепло и силу этого человека. В дальнем уголке сознания, не тронутом тревогой, мелькнула мысль: "Так я буду выглядеть, когда стану мужчиной. Я вижу себя в будущем. Немногим это удается".
Карло ласково поцеловал его в лоб.
– Но что ты мог сделать, братишка?
Он и не ждал ответа. Снова открыл книгу и провел рукой по расплывающимся строчкам. "Буря" – было написано там по-английски, а затем шел текст, напечатанный в две колонки. Карло снова перешел на ритмический шепот:
– Отец твой спит на дне морском…
И когда он поднял взгляд, то, похоже, присутствие Тонио его не обрадовало.
"Но отчего это? Что ты видишь? Неужели ты презираешь меня?" – думал Тонио. Атмосфера разрушения давила на него, он задыхался от пыли и с трудом мог вдыхать ту вонь, что исходила от всего гниющего и разлагающегося в этой комнате.
Но брат не отводил взгляда. В его черных глазах появилось странное выражение.
– Первое дитя любовного союза, – прошептал Карло, – дитя, рожденное на пике страсти. Как говорится, благословенный первенец. – Тут его брови нахмурились, а уголки рта опустились. – Но я был последним отпрыском своих родителей, и мы ведь очень похожи. Но на сей счет нет никаких правил, не так ли? Первое дитя, последнее дитя… Ну не считая отцовского чувства к своему первому ребенку!
– Простите, синьор, но я не понимаю, о чем вы.
– Да, конечно. А почему ты должен меня понимать? – продолжал Карло прежним ровным тоном, в котором не было ни малейшей враждебности.
Он посмотрел на Тонио с удивлением, но в то же время так, словно ему было приятно на него смотреть. Однако Тонио под его взглядом внутренне съежился и почувствовал себя несчастным.
– А это ты понимаешь? – повысил голос Карло. – Оглянись вокруг!
Снова послышался угрожающий звук – как будто крик ярости рвался из его груди.
– Синьор, прошу вас, позвольте мне прислать слуг, чтобы прибрались здесь…
– О, неужели ты им прикажешь? Ты ведь хозяин тут, правда? – Голос стал еще более резким.
Тонио взглянул брату в глаза и, прочтя в них лишь оскорбительную насмешку, беспомощно отвел взгляд.
– Нет, братишка, ты в этом не виноват, – внезапно сказал Карло. – Знаешь, в тебе есть что-то царственное, – продолжал он как будто с искренней нежностью. – Как он, должно быть, любил тебя. Но, осмелюсь сказать, будь я твоим отцом, я бы любил тебя не меньше.
– Но подскажите, синьор, как нам теперь полюбить друг друга?
– Я люблю тебя, – прошептал Карло. – Однако позволь мне на этом остановиться и не сказать то, о чем впоследствии я буду сожалеть. Видишь ли, я все еще никак не могу здесь освоиться. Как будто вернулся лишь для того, чтобы обнаружить, что я мертв и всеми похоронен, так что мне остается только бродить по этому дому, словно привидение. А в таком состоянии недолго дойти до мыслей и слов, которые окажутся просто дьявольскими.
– Тогда уйдите отсюда, пожалуйста. Пожалуйста… Его покои на втором этаже, синьор, вы можете занять их…
– Так ты отдаешь их мне, братик?
– Синьор, я не хотел сказать, что я вам их даю. Я не хотел хоть каким-то образом проявить к вам неуважение. Я просто имел в виду, что вы, конечно, можете их занять.
Карло улыбнулся и, демонстративно закатив глаза, уронил книгу на стол. А потом грубо схватил голову Тонио обеими руками.
– Ну почему ты не оказался каким-нибудь испорченным и наглым мальчишкой? – прошептал он. – Тогда я смог бы и дальше проклинать его за то, что он так избаловал тебя.
– Синьор, ни к чему говорить о таких вещах. В противном случае нам не ужиться вдвоем.
– А еще ум, мудрость и храбрость, да, храбрость. Вот чем ты обладаешь, братишка. Сам пришел, чтобы поглядеть мне в глаза и поговорить со мной. Минуту назад ты просил надоумить тебя, как нам полюбить друг друга?
Тонио кивнул. Он знал, что, если попытается сказать что-нибудь, голос не послушается его. Этот человек, крепко стиснувший его, был так близко. Медленно наклонившись вперед, Тонио коснулся губами щеки брата и услышал, как, обнимая его, Карло снова вздохнул.
– Все это слишком тяжело, – сказала Катрина. Время перевалило за полночь, и дом погрузился во тьму, не считая той комнаты, мимо которой он проходил. По резкому, без полутонов, голосу Карло Тонио догадался, что брат выпил вина.
– Но ты вернулся богатым, ты все еще молод… И боже мой, неужели в этом городе мало того, что может удовлетворить тебя и без жены и детей? Ты свободен…
– Синьора, мне осточертела свобода. Я знаю, что все можно купить. Да, богатый, молодой и свободный, и целых пятнадцать лет я был таким! Но скажу вам: пока он был жив, то был огонь Чистилища, а сейчас, когда он мертв, это адский огонь! Не говорите мне о свободе! Разве я не искупил свою вину достаточно, чтобы теперь жениться и…
– Карло, ты не можешь идти против его воли!
Смуглолицые слуги подметали коридоры. Какие-то молодые люди болтались у дверей покоев Андреа. Марчелло Лизани приехал с утра и теперь завтракал с Карло в столовой.
– Войди, Тонио!
Увидев проходящего мимо дверей брата, Карло махнул рукой и резко поднялся. Стул заскользил по выложенному плиткой полу. Но Тонио, быстро поклонившись, поспешил прочь. А войдя наконец в свою комнату, молча прислонился к двери и какое-то время стоял там, точно обрел убежище.
– Не смирился, нет, все еще не смирился, – покачала головой Катрина, сузив на миг голубые глаза.
Она пришла к Тонио проверить уроки. Просмотрев, вернула их Алессандро. В кожаной папочке у нее лежали бумаги, в которых были расписаны грядущие расходы: сколько заплатить кухарке, сколько – лакею, сколько – учителям, сколько отложить на еду и что там еще понадобится.
– Но ты должен сносить это молча, – сказала она, кладя ладонь на руки Тонио. – Не провоцируй его.
Тонио кивнул. Потерянный и расстроенный Анджело, сидевший в другом конце комнаты, то и дело поглядывал на них, отрываясь от своего требника.
– Так что позволь ему собирать здесь старых друзей, дай возможность разобраться в том, кто сейчас имеет влияние. – Понизив голос, Катрина наклонилась к Тонио и заглянула ему в глаза. – И позволь ему тратить деньги, как его душе угодно, ведь он привез домой целое состояние. Он жалуется на темные шторы и жаждет венецианской роскоши, французских безделушек, нарядных обоев. Дай все это ему…
– Да-да, – согласился Тонио.
Каждое утро Тонио смотрел, как брат уходит из дома. Карло стремительно сбегал по лестнице, бренча ключами и звякая шпагой, прицепленной на боку. Топот его башмаков по мрамору был таким непривычным для этого дома звуком, что Тонио казалось, будто эти башмаки живут какой-то своей собственной, отдельной жизнью. В щелочку двери Тонио видел белые парики на отполированных деревянных головах манекенов и слышал давний шепот Андрея: "Фатовство…"
– Братишка, спускайся, поужинай сегодня со мной. – Иногда Карло возникал из темноты, словно ждал его.
– Пожалуйста, простите меня, синьор, но мое настроение, мой отец…
Откуда-то послышалось пение. Тонио не мог ошибиться: пела мать.
Было около четырех часов пополудни. Алессандро сидел у стола в библиотеке – тихо и недвижно, как статуя. На лестнице послышался звук легких шагов. В открытую дверь вплыл голос матери: она пела печальную песню, очень похожую на церковный гимн. А когда Тонио встал и пошел к ней, то обнаружил, что она куда-то собирается.
С молитвенником в руках, опустив на лицо траурное покрывало, Марианна, казалось, совсем не рада была его видеть.
– Лина идет со мной. Алессандро ей нынче не понадобится.
– Мама. – Тонио пошел проводить ее до дверей. Она что-то бормотала себе под нос. – Ты счастлива здесь, сейчас? Скажи мне!
– Ох, зачем ты меня спрашиваешь об этом? – откликнулась она беспечно, но тут же, выпростав руку из-под тонкого черного покрывала, с неожиданной силой схватила сына за запястье.
На мгновение он почувствовал боль и рассердился.
– Если ты здесь несчастлива, то могла бы переехать к Катрине, – сказал он, ужасаясь тому, что, если она и впрямь решит съехать, ее комнаты тоже опустеют и станут чужими.
– Я в доме моего сына, – ответила она и повернулась к слуге. – Откройте двери!
Ночью он не мог заснуть и лежал, вслушиваясь в тишину. Весь мир за дверями его комнаты казался ему чужой территорией. Коридоры, знакомые комнаты, даже сырые и заброшенные закоулки. Вдруг снизу донесся смех. Слабый, почти неощутимый звук человеческого присутствия в доме. Никто бы не смог его услышать, но он услышал.
Где-то в ночи истерически кричала женщина. Тонио повернулся на бок и закрыл глаза, мимолетно подумав, что, кажется, крик звучал внутри дома.
Он заснул. И ему снилось, как будто, открыв дверь, он снова увидел их внизу. Тот же старый спор. Резкий, высокий голос Катрины. А брат… Неужели он плакал?
Был ранний вечер. Издалека доносились слабые отзвуки октябрьского карнавала. В расположенном всего в двух шагах огромном палаццо Тримани давали бал. Тонио стоял один в длинной столовой. Не отводя руки от тяжелой шторы, он смотрел, как внизу подплывают и уплывают лодки.
Мать, в сопровождении Лины и Алессандро, стояла прямо под окном на пристани, ожидая гондолу. Длинное черное покрывало спускалось до самого подола. Ветер прибивал тонкую материю к лицу Марианны, очерчивая профиль.
"А где он? В этом доме?"
Большая столовая казалась морем кромешной тьмы.
Но не успел Тонио насладиться тишиной и спокойствием момента, как услышал первые звуки. Кто-то двигался в темноте. Потом в воздухе растекся мускусный запах восточных духов, скрипнула дверь, и кто-то, мягко ступая по каменному полу, начал приближаться к нему.
"Пойман в открытом море", – подумал он, не отрывая глаз от мерцающих вод канала. Вдали, над площадью Сан-Марко, полыхало небо.
Он почувствовал чье-то присутствие уже у себя за спиной, и волосы у него на затылке зашевелились.
– В прежние времена, – прошептал Карло, – все женщины ходили в таких покрывалах, и они придавали им особую прелесть. Это была тайна, которую они носили с собой по улицам, тайна, в которой присутствовало что-то от Востока…
Тонио медленно поднял глаза и увидел брата совсем близко от себя. Белая кружевная оторочка на черном камзоле Карло казалась скорее тусклым миражом, чем тканью, а великолепно завитый, высоко поднимающийся ото лба и похожий на настоящие волосы парик слегка поблескивал.
Брат подошел к оконной раме и глянул вниз. Их сходство вновь потрясло Тонио, как потрясало всегда, когда он осознавал его. При слабом свете свечи кожа Карло казалась безупречной. Единственным признаком возраста были мелкие морщинки в уголках глаз, появлявшиеся всегда, когда он широко улыбался.
И сейчас эта улыбка смягчила его лицо, выявив искреннюю теплоту. Невозможно было поверить, что между братьями вообще существует какая-либо враждебность.
– Вечер за вечером ты избегаешь меня, Тонио, – сказал Карло. – Но давай все же сейчас пообедаем вместе. Стол уже накрыт.
Тонио снова обернулся к воде. Матери уже не было видно. В ночи не осталось ничего, кроме медленно плывущих по каналу лодочек.
– Мои мысли с моим отцом, синьор, – сказал он.
– Ах да, с твоим отцом!
Но Карло не отвернулся. В сумерках заскользили молчаливые турки, зажгли свечи в многочисленных канделябрах повсюду и в том числе на самом столе, на буфетах, расположенных прямо под той ужасной картиной.
– Садись же, братишка!
"Я хочу полюбить тебя, – думал Тонио, – что бы ты ни сделал. Я надеюсь, это можно будет как-то преодолеть".
Свесив голову, Тонио сел во главе стола, как часто делал и раньше. Лишь после этого он сообразил, что натворил, и, подняв глаза, посмотрел на брата.
Сердце его заколотилось. Он видел перед собой улыбку, излучающую только дружелюбие. Белоснежный парик еще более оттенял смуглость кожи Карло и подчеркивал красоту высоко изогнутых бровей. Брат смотрел на него без какого-либо осуждения.
– Мы не в ладах друг с другом, – сказал Карло. – Мы можем притворяться, но не в силах это изменить. Мы не в ладах. Прошел почти месяц, а мы даже не можем вместе преломить хлеб.
Тонио кивнул, и глаза его наполнились слезами.
– При том, что сходство между нами, – добавил Карло, – почти сверхъестественное.
Тонио подумал: "Можно ли почувствовать любовь другого, если выражение ее бессловесно? Может ли Карло увидеть ее в моих глазах?" И впервые за все это время, не в состоянии произнести даже самые простые слова, он осознал, как сильно хотелось бы ему опереться на брата. "Довериться тебе, искать твоей помощи. И все же это невозможно. Мы не в ладах". Ему захотелось немедленно выйти из комнаты. Он боялся странного красноречия брата.
– Прелестный маленький брат, – прошептал Карло. – Одет во все французское, – продолжал он, оглядывая Тонио, и его большие темные глаза сверкнули. – А какое изящное телосложение! Это у тебя от матери, полагаю, как и голос, прекрасное, чудное сопрано.
Тонио решительно отвел глаза. Это было мучительно. "Но если мы не поговорим сейчас, будет еще хуже".
– Девочкой она пела в капелле, – продолжал Карло, – и своим пением доводила нас до слез. Говорила она тебе об этом? Ах, сколько она получала подарков, как любили ее гондольеры!
Тонио медленно повернул к нему взгляд.
– Она была настоящей сиреной, – сказал Карло. – Неужели никто не рассказывал тебе?
– Нет, – неловко ответил Тонио.
Почувствовав, что брат наблюдает за тем, как он заерзал на стуле, он снова поспешно отвел взгляд.
– А какой красавицей она была! Даже большей красавицей, чем сейчас… – Карло перешел на шепот.
– Синьор, лучше не говорите о ней так! – воскликнул Тонио импульсивно.
– Но почему? Что случится, – продолжал Карло столь же спокойно, – если я буду говорить о ней так?
Тонио посмотрел на брата. Улыбка его изменилась: в ней появился холод. "Не бывает, наверное, на земле более ужасного выражения лица, чем такая улыбка", – подумал Тонио.
Он чувствовал, что за этой улыбкой скрывались то отчаяние, та тревога и ярость, что прорывались в реве за закрытыми дверьми.
– Но не я в этом виноват! – вдруг прошептал Тонио.
– Тогда уступи мне!
Итак, они к этому пришли.
Много дней Тонио с ужасом ждал этого момента. Ему хотелось встать и уйти, но рука брата уже легла на его руку, придавив к столу. Он почувствовал, как под одеждой выступил пот, а в комнате вдруг стало нестерпимо холодно. Он смотрел на пламя свечей, словно желая, чтобы оно сожгло ему глаза, и понимал, что не может ничего сделать, чтобы предотвратить пугающий его разговор.
– Неужели ты вовсе не жаждешь услышать мою версию происшедшего? – прошептал Карло. – Дети ведь любопытны. Неужели в тебе нет природного любопытства? – Его лицо полыхало гневом, но улыбка по-прежнему не сходила с губ, а голос понижался на последних слогах, словно он сам пугался его мощи.
– Синьор, вы враждуете не со мной. Так к чему все эти разговоры?
– Ох, братишка, ты меня просто изумляешь. Тебя не заставить подчиниться, ведь так? У тебя внутри железо, как у него внутри было железо. И острые шипы нетерпения, как у нее. Но ты выслушаешь меня.
– Вы ошибаетесь, синьор. Я не буду вас слушать. Расскажите все тем, кто назначен руководить нами обоими, управлять нашим имением, нашими решениями.
Почувствовав внезапное отвращение к брату, Тонио выдернул свою руку из руки Карло.
Но его лицо, удивительно молодое, светившееся пылкостью и страданием, притягивало. Брат словно бросал Тонио вызов, умолял его, и в нем не чувствовалось ничего от того "железа", выражаясь собственными словами Карло, которое Тонио действительно ощущал иногда в отце.
– Чего вы хотите от меня, синьор? – спросил Тонио. Распрямившись на стуле, он медленно вздохнул. – Скажите же мне, что я должен сделать!
– Я уже сказал тебе: уступи мне! – Карло снова повысил голос. – Видишь, что он со мной сделал? Ограбил меня – вот что он со мной сделал! И хочет ограбить еще раз! Но я скажу тебе: этому не бывать!
– А почему не бывать? – не удержался от вопроса Тонио. Его всего трясло, но теперь он был так взвинчен, что смущению места не оставалось. – Я должен этому воспрепятствовать? Перестаньте! Я должен пойти вопреки воле своего отца потому, что вы попросили меня сделать это? Синьор, я не знаю, есть ли во мне "железо", но во мне течет кровь Трески, и вы судите обо мне так неверно, что я в большой растерянности и не знаю, как объяснить вам, насколько вы ошибаетесь!
– А ты вовсе не ребенок, оказывается!
– Нет, я еще ребенок, и именно поэтому я все это сейчас терплю, – решительно возразил Тонио. – Но вы, синьор, – мужчина, и вы должны были бы хорошо понимать, что я вовсе не тот судья, к которому вы должны апеллировать. Это не я подписывал вам приговор.
– Ах, приговор! Да, приговор! – неровным голосом проговорил Карло. – И как хорошо ты подбираешь слова, как гордился бы сейчас тобой отец, таким юным и таким умным, а еще таким храбрым…
– Храбрым? – сказал Тонио более мягко. – Синьор, это вы вынуждаете меня произносить грубые слова. Я не хочу с вами ссориться! Позвольте мне уйти! Это просто ад для меня: брат против брата!