- Как человек становится жизнерадостным и деятельным на свежем воздухе, так и сплав закаляется на открытом воздухе лучше, чем в разных жидкостях - в воде, сале, кислотах и ртути! Выходит, острота азиатских сабель зависит более от способа закалки, нежели от металла, из коего приготовляют клинки!
- От века так замечено, Павел Петрович! - согласился литейщик. - Чем сильнее ветер, тем крепче сталь!
Аносов крепко сжал руку Швецова повыше локтя. Несмотря на возраст, мускулы старика были крепки и тверды.
- Труд закалил тело! - поняв удивленный взгляд Аносова, сказал старик.
- Труд и упорство, - подхватил горный офицер. - А что если и мы попробуем проделать древний опыт?
- Что же, займемся, Петрович. Вижу в том только хорошее. Я согласен! - спокойно ответил старик, и глаза его заблестели по-молодому.
Глава пятая
ПЕРВЫЕ ОПЫТЫ
Аносов и Швецов решили втайне от заводских проделать свой первый опыт над стальными клинками. Для этой цели они использовали цилиндрические мехи. Сгущенный воздух, который с упругой силой вырывался из них, по действию своему походил на сильный ветер. Раскалив докрасна обыкновенный столовый нож, Павел Петрович с поспешностью перенес его к отверстию воздухопроводной трубы, где он в очень короткое время охладился. Аносов слегка постучал по металлу, и от него отделилась окалина. Это обрадовало испытателя, - выходит, нож на самом деле получил известную степень закалки. Однако радость оказалась преждевременной: стоило только погнуть нож, и Аносов убедился, что закаленная вещь не имела упругости и осталась в том же согнутом виде. Павел Петрович ожидал иного: он полагал, что от закалки в сгущенном воздухе нож должен скорее переломиться, нежели согнуться.
Ожидания не оправдались. Однако Аносов не сдавался. Он решил обточить прокаленный нож на точиле. Посыпались искры, чуткие пальцы инженера и зоркий взгляд его уловили в момент точки особую остроту лезвия. "Что же произошло?" - подумал он и сравнил свой нож с другими, обыкновенной закалки. К своему удивлению, он убедился, что лезвие закаленного, несмотря на мягкость ножа, более стойко и острее других. Чтобы убедиться в этом, Павел Петрович взял тугой сверток войлока и десять раз перерезал его. Новый нож не затупился, он легко и быстро входил лезвием в сверток. Обычные ножи, пущенные в ход, оказались не пригодными для этой цели: они не проникали вглубь и только катались по войлоку. Редкий из них мог сделать два-три разреза.
"Может быть, это случайность?" - всё еще не доверяя своему открытию, подумал Аносов.
Он несколько раз проделал опыт и получил те же результаты.
Долго ходил он в раздумье по заводу и не мог успокоиться, тщательно перебирая в памяти все детали своих опытов. Многое теперь становилось ему ясным. В свою записную книжку Аносов занес пять первых положений:
"Первое. Закалка в сгущенном воздухе имеет преимущество перед обыкновенными способами для тех вещей, коих главное достоинство должно заключаться в остроте лезвия.
Второе. Чем холоднее воздух и чем сильнее дутье мехов, тем тверже бывает закалка. Впрочем, я не имел случая испытать, до какой степени твердости можно закаливать стальную вещь при сильной стуже, ибо во время опытов не было холоднее 5°. Может быть, жестокая стужа - усиленное действие мехов, к сей цели приноровленное, - оправдает совершенно известие дамасских путешественников.
Третье. Чем тонее вещь, тем тверже закалка при одинаковых других обстоятельствах, и если вещь не требует крепкой закалки, то уменьшение силы дутья, может всегда удовлетворить сему требованию.
Четвертое. Чем тверже сталь, тем тверже закалка, а потому степень закалки может быть уравниваема и нагреванием, более умеренным, и уменьшением дутья мехов.
Пятое. Железные вещи, хорошо процементированные, могут получать, равным образом, при закалке в сгущенном воздухе острое лезвие".
Ранним утром Аносов вышел за околицу завода и пошел вдоль Ая. Хотелось побыть одному и подумать о своей жизни на оружейной фабрике.
С гор шла прохлада, на травах, ковром покрывших долину реки, блестела крупная роса. Ай слегка дымился под солнцем. На лугу, мерно шагая, косил рабочий. По лицу его катился обильный пот, он тяжело дышал. Аносов на минуту остановился, присмотрелся к работе и, не утерпев, спросил:
- Что, тяжело, братец, косить?
- Тяжело! - прохрипел косарь. - Только по росе и можно косить нашей косой!
- Дай попробую! - внезапно попросил Аносов.
Рабочий удивленно взглянул на инженера.
- Да не сдюжить вам! И косу сломаете! - неуверенно ответил он.
- Сломаю, - новую куплю! - не отступая от своего, решительно сказал Павел Петрович, размашисто шагнул к косарю и взял у него из рук косу. По-хозяйски прикинув ее на руке, он оглядел острие, поморщился и подумал про себя: "Плохо закален металл, плохо!".
Однако он встал лицом к начатому прокосу и взмахнул косой. Сочная трава под сильным ударом легла косматой грядой у ног. Сердце инженера учащенно билось, трудно было идти и подрезать траву. С непривычки горели ладони, коса старалась острием уйти в землю, больших усилий стоило, чтобы держать ее ровно, параллельно дерну, и умело резать травы.
Аносов начал уставать. Косить стало труднее: солнце сильно припекало, роса быстро испарялась, и сухая трава резалась плохо. Косарь внимательно следил за косой и подбадривал Аносова:
- Ишь ты! Небось впервые за такое дело взялись, да ничего - выходит. Сила да сметка - вот и все!
- Научусь! - улыбаясь ответил Аносов и утер струившийся по лицу пот.
- Жарко становится, трава обсыхает, скоро и шабаш! - с сожалением сказал косарь. - У нас косьба - как в народе сказывается. Слыхали крестьянскую поговорку?
Коси, коса,
Пока роса,
Роса долой
И мы домой…
Вот оно как! Да, с такой косой долго не покосишь! - пожаловался он и протянул руку: - Дозвольте, теперь я сам!
Он взял косу и с минуту шел вперед, потом остановился, вынул брусок и стал точить лезвие.
- Одно слово - коса, а косить нечем: быстро тупится. Такую бы косу только смерти!
Аносов не уходил.
- А почему так тупится коса? - спросил он.
Косарь поднял голову, безнадежно махнул рукой:
- Как же ей не тупиться, когда лезвие плохое. У нас тут свой заводишко, Арсинский, там и косы такие робят… Ну, ты, пошли! прикрикнул он себе и снова принялся косить.
Павел Петрович тихо пошел вдоль реки. Он прислушивался к голосу птиц, к зеленому шуму соседнего бора. На душе было неспокойно. Он вспомнил недавние свои опыты по закалке острия ножей, и это вдруг как-то само собой увязалось с мыслью о косах.
"Вот в каком направлении надо продолжить мои опыты!" - подумал он и незаметно вышел к зеркальному пруду. Там он долго бродил по плотине, заглядывая вглубь. Среди водорослей в полутьме водной толщи серебристыми искрами проносились стаи резвых рыбок.
Рядом раздались стуки валька. Павел Петрович взглянул на мостки и зарделся. Подоткнув синее платьишко, склонившись к воде, стояла Луша и старательно била вальком по мокрому белью. Ее упругие, загорелые ноги выделялись на зеленом фоне откоса. Туго заплетенные русые косы золотой короной возвышались на голове.
- Здравствуй, Луша! - весело крикнул девушке Аносов.
Она подняла глаза и, увидев инженера, быстро выпрямилась.
- Здравствуйте, Павел Петрович! - отозвалась она.
Аносов подошел к мосткам.
- Ой, не надо сюда! - смущенно вскрикнула Луша и быстро оправила платье. Стройная и строгая, она стояла перед ним в блеске утреннего солнца.
- Ах, Луша, какая ты недотрога! - вздохнул он. Его сильно тянуло к этой простой и ласковой девушке.
- Такая уж! - застенчиво отозвалась она, а у самой в глазах сверкнули озорные огоньки. - Проходите, Павел Петрович. Нельзя долго стоять вам тут, негожее могут подумать люди…
- Пусть думают, а мне очень хорошо подле тебя, - осилив робость, сказал он.
Девушка обожгла его взглядом. Ей тоже хотелось, чтобы он побыл здесь, у мостков, - приятно было слышать его голос, смотреть в простое, открытое лицо, но, поборов это чувство, Луша сказала:
- Меня поберегите, Павлушенька.
В этом ласковом слове прозвучало столько нежности, что Аносов весь просиял.
- Я уйду, Лушенька, - проговорил он. - Но мне надо сказать тебе много, очень много!..
- Потом, - тихо прошептала она. - Потом…
Он пошел к заводу, а позади снова зачастили удары валька. Над прудом раздалась милая песенка, и на сердце у Аносова зажглась радость. Казалось, кто-то сильный и добрый распахнул перед ним широкие, осиянные солнцем, просторы.
На другой день Аносов отправился к начальнику оружейной фабрики и попросил у него разрешения побывать на Арсинском заводе. Обрюзгший чиновник поднял удивленные глаза.
- Что это вам вдруг вздумалось? - хрипловатым голосом спросил он.
- Меня интересует производство кос. Может быть, я буду вам полезен кое-чем, - сказал Аносов, пристально глядя в лицо начальника.
- Ладно, поезжайте, только не надолго, - согласился тот.
- День-два, и вернусь, - пообещал Аносов.
- В добрый час, - прохрипел хмурый толстяк и углубился в чтение доклада.
Инженер, веселый и легкий, вышел из мрачного кабинета начальника и направился в литейную: ему хотелось захватить на Арсинский завод и литейщика Швецова.
Старик внимательно выслушал его и огорченно сказал:
- Рад бы в рай, да грехи не пускают. И не разрешат мне оставить литье, да и сам не смогу оторваться. Вишь, какой синь-огонек бегает в глазке, - показал он на фурму. - Разве уйдешь от него! Без присмотра угаснет! - в его голосе послышались ласка и беспокойство. - Нет, ты езжай один, милок. Луша тебя подвезет, благо давно собиралась навестить крестную. Вот и путь-дорога!
- А может быть, Луша давно раздумала? - с волнением спросил Аносов.
- Какое тут раздумье? - добродушно сказал кержак. - Одной боязно было ехать, а с попутчиком смелей.
- Если так, то спасибо! - сказал Аносов. - Завтра же хочу ехать.
- Умно! - одобрил старик. - На зорьке и трогаться в путь! Ну, а я сейчас к своей голубушке! - и он торопливо удалился к домне, где бурлил и кипел металл.
Глава шестая
НА АРСИНСКОМ ЗАВОДЕ
Дорога вилась среди глухого бора, на песчаные колеи падали косые лучи утреннего солнца, и ближайшие стволы сосен сияли мягким золотистым светом. В сырой, росистой траве придорожного подлеска лежали нежные сиреневые тени. Спокойную тишину глухомани изредка нарушало пофыркиванье бойко бежавшего серого конька да легкий стук колес шарабана о крепкие смолистые корневища, которые, изгибаясь серыми толстыми змеями, переползали старую гулевую сибирскую дорогу.
Луша сидела рядом с Аносовым безмятежная, радостная. Аносов глядел на нее сбоку, и сердце его сжималось в беспокойстве и тоске. Когда она смущенно взглядывала на него, он чувствовал, что вся кровь приливает к лицу. Павлу Петровичу хотелось рассказать девушке многое, но слова не шли. Он краснел, вздыхал и молчал.
Луша радовалась всему, что подмечал ее острый глаз.
- Глядите, вот следы заюшки на песке, совсем недавно перебежал косой дорогу, вот-вот! - тихим задушевным голосом заговорила она.
- А ты откуда знаешь, что он недавно пробежал? Выдумала! - улыбнулся Аносов.
- Зачем выдумала! Вон под ольшаником на росистой траве темный след. Медуница только-только выпрямилась… Ой, там что! - испуганно вскрикнула она. - Видать, медведище протоптал еще в ночи!
Аносов беспокойно задвигался на сиденье.
- А вы не бойтесь, Павлуша, в эту пору всякий лесной зверь сыт и не тронет человека… А ну, что развесил уши, пошел, Серко! - прикрикнула она на конька.
Инженер засмеялся и осторожно потянулся к Луше. Девушка отодвинулась и жадно вдохнула в себя воздух:
- Духмяно-то как!
И в самом деле: всё кругом было напоено приятным смолистым запахом, который перебивался благоуханием трав, цветов и нагретой земли. Животворное дыхание жизни наполняло необозримое пространство между синим безоблачным небом и величавым бором. Оно проникало во все поры и волновало кровь, заставляло птиц щебетать и кружиться над дорогой и зелеными еланями, а путников замирать от счастья. Они тянулись друг к другу с нежностью и трогательной наивностью, но обоим становилось страшно от этого неясного первого пробуждения большого чувства.
Аносов не смог долго вытерпеть этого непонятного томления и попросил девушку:
- Спой что-нибудь, Луша!
- А откуда вы знаете, что я петь умею? - засмеялась она, и искорки в ее глазах блеснули ярче.
- Слышал, как ты пела о лисичке.
- Что же вам спеть? Ведь песни наши простые, немудрые…
- Что знаешь, то и спой. Сердечное спой! - взволнованно попросил Аносов.
Она повела глазами, и приятный звонкий ее голос поплыл над лесной дорогой.
Павел Петрович осторожно взял пальцы Луши в свои горячие ладони. Девушка не отняла руки, а большие ее глаза как бы спрашивали Аносова: "Ну как, хороша песня?".
Впереди дорогу пересекал бурливый ручей. Он кружил воронками среди мшистых камней. Конь остановился и большим фиолетовым глазом повел на хозяйку. Песня внезапно оборвалась.
- Серко напоить надо! - сказала Луша и быстро соскочила с шарабана, за ней выбрался и Аносов. Девушка отпустила подпругу и похлопала коня по крупу:
- Ну иди, пей, игривый!
Конь, осторожно ступая, подошел к ручью и стал пить. Мягкими губами он звучно втягивал прозрачную воду, изредка поднимая голову, и тогда в ручей срывались и падали крупные серебряные капли…
Луша стояла рядом с Серко и задумчиво смотрела на воду. Аносов не утерпел и обнял девушку. Она испуганно отстранилась от него. В голосе ее прозвучала гневная нотка:
- Не трожь! - Отойдя от ручья, она проворно подтянула подпругу, оглядев коня, быстро забралась в шарабан и крикнула Аносову:
- А ну, поехали!
В каком-то романе Аносов читал о любви, и, стесняясь своих робких изъяснений, он вдруг выпалил:
- Я пылаю, когда смотрю на тебя!
Луша укоризненно покачала головой:
- Эх, Павлушенька, не те это слова!
Она ласково улыбнулась и погнала Серко вскачь. На глазах у нее заблестели слёзы, - то ли от радости, то ли от волнения.
Вдали показались дымки Арсинского завода…
Луша устроилась у родственницы, а Аносов отправился на завод. Угрюмый, обросший черной бородой управитель повел молодого инженера в цехи, где изготовлялись косы. В глаза Аносову сразу бросилась запущенность и неприглядность помещений. В закопченных мрачных мастерских, по углам которых раскачивалась серая пыльная паутина, разместились горны и ряды наковален. Цехи походили на древние кузницы, всё здесь выглядело по старинке. Бородатые мастера ковали косы.
- Вот, глядите наше действо! - уныло показал на бородачей управитель. - Тут есть что перенять. Мастера наши по косной части отменные! похвалился он и вдруг словно спохватился: - Извини, господин хороший, я вас покину пока, дело взывает к хозяину; тороплюсь на приемку!
Аносов учтиво поклонился:
- Пожалуйста, я сам разберусь здесь.
Управитель закинул руки за спину и неторопливой походкой удалился из цеха. Инженер пригляделся к работе мастеров. Вот рядом с наковальней, вросшей в землю, стоит дед; он на глаз определил, готов ли раскаленный брусок. Ярко-желтый, он струится жаром, и при движении с него обильно сыплются белые звездочки.
- Хорош! - одобрил накал кузнец и быстро положил брусок на наковальню. Четырьмя сильными и меткими ударами мастер выровнял клинок. Белый накал перешел в ярко-вишневый, металл постепенно тускнел, и кузнец стал проворно обрезать лишнее, а затем горячий клинок быстро опустил в воду.
- Вот оно как по-нашему! - довольный собой, похвастался он перед Аносовым. - Видали?
- Видел! - спокойно ответил Павел Петрович и пошел к другому мастеру.
И у этого кузнеца оказались те же размеренные, заученные движения, та же ухватка. И этот не утерпел и похвастал:
- Безотказно идет, вот что значит старинное мастерство!
- Да, навыки у вас дедовские! - согласился Аносов и, смело глядя в потное лицо кузнеца, сказал: - В этом, дорогой, больше плохого, чем хорошего!
- Да что ты! Ай не видишь, что за коса-краса! Кремень! Всё возьмет! недовольно ответил мастер.
- Нет, не всё возьмет! Закал плох, лезвие быстро притупится, и косарю тяжело будет с такой косой! - резко перебил Аносов.
- Да ты, барин, хошь раз бывал на покосе? - нахмурился кузнец.
- Бывал и косил! - спокойно ответил Аносов.
Мастер разворошил черную бороду и пробурчал:
- Пойди попробуй, сделай лучше нашего!
- Вот я и хочу попробовать! - уверенно сказал Павел Петрович. - Да ты не обижайся. Кузнец ты хороший, силен, сметлив. Всё до тонкости перенял у деда, а думается мне, что надо и свое добавить.
- Добавишь - испортишь клинок, а за это не погладят по голове. Нет, сударь, так вернее!
Аносов взял у него изготовленную косу, долго вертел в руках, разглядывал, пробовал острие.
- Вот здесь надо лучше закалить. Острие должно быть тверже!
- Оно бы и надо так, да никто не знает, как это сробить! - согласился кузнец.
- А сробить надо! - взглянув в глаза кузнеца, сказал Аносов. - Вот поучусь у вас, может что и выйдет!
Мастер с недоверием взглянул на Павла Петровича.
- Что ж, попробуй, попробуй! - недовольно сказал он и взялся за молот. - А ну-ка, тряхнем по старинке!
Удар за ударом. Всё четко, размеренно, - и коса готова. Инженер долго еще приглядывался к работе кузнеца и что-то записывал в книжечку.
Солнце закатилось за горы, когда Павел Петрович вышел на речку Арсю и увидел Лушу. Она сидела на мостике, опустив босые ноги в холодную воду. Заметив Аносова, девушка вскочила и заторопилась навстречу:
- Когда обратно поедем, Павел Петрович?
- Хоть сейчас. Делать тут больше нечего! - устало ответил он.
- Можно и сейчас, - согласилась Луша. - Конек передохнул, и я искупалась.
- Едем! - твердо решил он и взял ее за руку. - Ах, Лушенька, сколько у нас еще старого, отжившего! Пора бы по-новому работать.
- Погоди, Павел Петрович, придет и молодое!
Из-за леса поднялся месяц, когда они покинули Арсинский завод. Аносов сидел молчаливый, подавленный. Луша крепко прижалась к нему плечом:
- Не грусти, Павлуша. Хочешь, сказку скажу, а то песню спою?
- Нет, Лушенька, - ласково отозвался он и обнял ее. - Сказка и песня тут не помогут. Придется много подумать и поработать!
Она не шевельнулась, не оттолкнула Аносова.
- Постарайся, Павлушенька! Большое не всегда с ходу дается. Верю я, добудешь ты заветное мастерство!
Конь неторопливо трусил по лесной дороге. Месяц поднялся ввысь и медным диском катился среди курчавых облаков. В лесу стояла тишина, но еще спокойнее и ласковее было на сердце Аносова. Он теснее придвинулся к Луше, и оба, молчаливые, счастливые, ехали среди ночного бора…