Глава седьмая
ПО СИБИРСКОЙ ГУЛЕВОЙ ДОРОГЕ
Широки просторы, беспредельна русская земля! По избитому казанскому тракту, засыпанному снегом, перевеянному сугробами, мчатся кони на восток. Скрипят под рогожным возком полозья, заливается колокольчик под дугой, а бородатый ямщик без конца тянет унылую песню:
Туманушки мои, туманушки,
Разосенние туманушки мои!..
Не сподняться ли нам, туманушки,
Со синя-моря долой?..
Внезапно ямщик смолк, повернулся к седоку и спросил:
- А что, барин, скоро мужику воля выйдет? Напольёна повоевали, пора бы крестьянскую душу отпустить из ярма.
- Ты очень смел, братец! - сказал Аносов. - Человек я тебе неизвестный, кто такой, не ведаешь. А что как вдруг да за такие речи - сто плетей!
Бородач горько улыбнулся:
- Всё плети да плети сулят. Много проезжих перевидал я, сударь, по глазам угадываю, кто сердечен, а кто зверь! Очи твои добрые. И сказал это ты для острастки, чтобы вдругорядь я поберегся!
- Это верно, - отозвался Аносов и поглубже зарылся в сено.
Ямщик продолжал:
- Молчит народ, бесшумен, как вот это зимнее поле, но сердце, как полная чаша, гневом переполнилось!
Мимо возка мелькнула укрытая сугробами убогая деревушка. Печально в тишине стояли изубранные инеем поникшие березки.
- Ишь, как весело живут! - в голосе ямщика прозвучала ирония. - Даже псы, и те от бесхлебицы разбеглись! Ух, ты! Пошли, залётные! - свистнул бич, и кони быстрее побежали среди необозримого снежного простора. Однообразный скрип полозьев и укачивание вызывали дремоту, глаза смежались, но ямщик не давал вздремнуть седоку: снова под звон колокольчика он завел свою унылую песню…
От станции к станции мчался Аносов по большому казанскому тракту. Всё ближе и ближе Волга-река… Наконец в одно солнечное утро блеснули золоченые маковки церквей и замаячила башня Сумбеки.
"Казань!" - догадался Аносов и велел ямщику везти на постоялый двор.
Вскоре они подъехали к грязному каменному дому, глядевшему окнами на Казанку-реку. На скамье перед трактиром в доброй шубе сидел жилистый немец и курил трубочку. Завидя приезжего горного чиновника, иноземец живо поднялся и подошел к Аносову.
- Из горный и соляный департамент изволите ехать? - любопытствуя, спросил он.
- Да, еду из Санкт-Петербурга к месту службы на Урал, в Златоуст! охотно ответил Павел Петрович, внимательно разглядывая немца и раздумывая: "Откуда же он сам взялся?".
- В Златоуст! - подхватил немец. - Далекий земля! Мы тоже имеем попытка быть там, но тут беда: многие сейчас больна и не могут дальше ехать!
- Так вы из Германии приглашены! - в свою очередь, воскликнул Аносов. - Среди вас, возможно, есть и литейщики?
- Я, Петер Каймер, есть лучший литейщик. Я могу делать клингентальский булат! - с важностью сказал иноземец и пыхнул клубами сизого табачного дыма. Лицо его выражало самодовольство, держался он заносчиво. - Русский царь сказал мне, - явно чванясь, продолжал он: - ты, Петер Каймер, счастливь наша земля, лей лучший сталь, я буду давать много денег. Он мне положил большой жалованье!
Аносову не терпелось познакомиться поближе с литейщиком, и он завел речь о булатах. Немец с безразличием слушал его. Подняв длинный сухой перст, он нравоучительно сказал горному офицеру:
- Булат - большой тайна! Ты увидишь в Златоуст, какую я отолью сталь! Мы завтра едем! Четыре семья здоров, садись кибитка и двигайся Урал!
Он взял Аносова под руку.
- Идем сюда! - указал он на трактир. - Ты сейчас будешь иметь знакомство с хороший люди. Это лютший мастер Германии!
В задымленном трактире среди обычной скудной обстановки за столами сидели десятка полтора немцев и тянули из больших кружек ячменное пиво. Не особенно приветливо встретили они русского горного офицера. Толстый бюргер с рыжими густыми усами неприязненно посмотрел на Аносова.
- Кто ты есть, молодой человек? - спросил он.
- Шихтмейстер! - коротко ответил Павел Петрович.
Бюргер напыжился, хотел что-то сказать, но Петер Каймер предупредил его. Он схватил горного офицера под руку.
- Вы есть весьма воспитанный молодой человек! - благодушно сказал мастер. - Вот стул, садитесь, будем дружески пить пиво!
Аносов присел к столу и попросил трактирного слугу подготовить комнату для отдыха.
- Вы очень мне нравитесь, - сказал Каймер. - Я буду открывать вам в Златоуст свой большой секрет, как делать булат…
Павел Петрович чувствовал себя неловко среди незнакомых людей. Пересиливая смущение, он сдержанно слушал излияния литейщика.
Неожиданно открылась дверь, и на пороге появилась высокая белокурая немка. Она приветливо улыбнулась Аносову, и у него посветлело на душе.
- Это мой дочь Эльза! Идем к нам и будем знакомы! - предложил Петер Каймер.
Павел Петрович встал и учтиво поклонился девушке, отчего у нее зарделись щеки.
- Весьма благодарен, господин Каймер, но не смею стеснять вас своим присутствием.
- Да, с дороги нужен отдых, - добродушно согласился литейщик и нехотя поднялся.
В трактире стоял непрерывный немецкий говор, густые клубы табачного дыма висели в помещении. Аносов молча позавтракал и ушел за перегородку, где с удовольствием растянулся на стареньком потертом диване. Говорок, как вода, сочился и сочился сквозь щели.
"Ох, как тяжело мне с ними будет жить! Держатся замкнуто. Свои интересы, обычаи… Впрочем, свет не без добрых людей", - успокаивая себя, подумал Павел Петрович, закрыл глаза и незаметно уснул.
За окном стояла тьма, когда Петер Каймер разбудил горного офицера.
- Завтра, господин шихтмейстер, едут четыре семьи в Златоуст, я и Эльза тоже. Просим на чашку кофе. Вы одинокий? - пытливо спросил литейщик.
Утвердительно кивнув головой, Павел Петрович молча оделся и пошел за немцем. В маленькой комнатке был уже накрыт стол, блестел кофейник и три чашки. Молодая немка присела перед Аносовым.
"Книксен! Несколько чопорна, а, впрочем, хороша!" - благосклонно подумал он и опустился на стул.
Девушка проворно налила чашку горячего кофе и поставила ее перед гостем, сама же принялась вязать чулок. Изредка, поднимая на Аносова глаза, она краснела. Петер Каймер набил глиняную трубку кнайстером и закурил. Мастер болтал без умолку, изредка поглядывая на дочь. Он рассказывал о мастерстве клингентальцев, хваля его неимоверно, но простодушно.
Аносов терпеливо слушал и изредка словно ненароком взглядывал на девушку. Старик, перехватив взгляды юноши, смолк, побарабанил пальцами по крышке стола и неожиданно сказал, кивая в сторону дочки:
- Эльза - хороший хозяйка, она умеет готовить кофе и штопать чулки. Покойный жена учила ее понимать, что три вещи превыше всего для немки: кирка, кухня и киндер!
Аносов смутился, покраснела и девушка. Шихтмейстер как бы спохватился:
- А ведь уже поздно. Засиделся я у вас. Пора и на покой…
Освещая дорогу в сенях, Эльза проводила гостя до горенки…
Утром из Казани выехали гуськом пять возков. Потянулись леса, увалы, редкие татарские и башкирские деревушки. На остановках немцы подолгу насыщались и отдыхали, после чего продолжали путь. Каждый раз Эльза подходила к Аносову и, приседая, приглашала его к общему столу откушать кофе.
Горный офицер охотно подсаживался к попутчикам. Немка подкладывала ему лучшие куски.
- О, я вижу господин шихтмейстер имеет большой успех! - добродушно засмеялся однажды Петер Каймер, одобрительно поглядывая на дочь.
Аносов смущенно опустил глаза.
- Вы совсем благородный молодой человек, - похвалил клингенталец Павла Петровича и тут же вздохнул: - Я и Эльза нашли здесь свой второй родина!
- А как насчет булата? - чтобы переменить тему, краснея спросил Аносов.
- Это господин шихтмейстер увидит там! - указал литейщик на восток.
Несколько дней они ехали лесами и взгорьями, и однажды в полдень перед ними засинели горы. По занесенным снегом пастбищам бродили отощавшие стада и табуны коней. Холодный блеск наледи резал глаза. У дороги часто валялись туши павших животных. Изредка попадались одинокие юрты, из которых тянулся синий дымок. Петер Каймер пожелал зайти в башкирский кош.
В юрте было дымно, убого и грязно. Литейщик заткнул нос.
- Дикий человек живет здесь! - брезгливо сказал он.
- У них просто несчастье: из-за гололедицы падают кони! - сказал Аносов и показал на склоненную фигуру истощенного старика: - Смотрите на несчастного: он голоден.
- Бачка, бачка! - забормотал башкир. - Погиб всё. Это злой зима. Что будем делать? - по смуглым скуластым щекам его текли слёзы. Он не утирал их и, схватившись за голову, горестно раскачивался. - Ай-ай, весь народ плохо. Умирать будем…
Тяжело было смотреть на хилого старика. Аносов вынул серебряный рубль и протянул кочевнику.
Башкир прижал к сердцу руку.
- Спасибо, большой спасибо. Не надо, - отказался он. - Дай кусок хлеба!
Павел Петрович вернулся к своему возку, вынул весь запас и отнес в юрту.
- Что вы делаете, господин шихтмейстер! - старался удержать его Петер Каймер, но горный офицер отдал подарок башкиру. Тот поднялся и схватил руку Аносова, стремясь поцеловать ее.
- Нет, этого не надо! - отступая, сказал юноша…
Они вышли из кибитки, сопровождаемые башкиром.
Снова потянулись блестевшие наледью степи.
- Вы поступил плёхо! - недовольно сказал Каймер. - У вас теперь нет продукт!
- Теперь недалеко, доеду? - отмахнулся Аносов и глубоко зарылся в возок.
Прошло два дня, горы совсем приблизились, и начался подъем. Впереди громоздились под самые облака вершины Таганая, Иеремеля и других величавых гор. Снежные их шапки сливались с белесым небом.
Всё выше и выше подъем, всё величественнее грозные горные хребты. Казалось, огромные океанские волны вдруг окаменели, преграждая путешественникам дорогу. На безлесных шиханах курилась поземка. Жгучим морозным дыханием встречал Каменный Пояс гостей. Аносов взглянул на скалистые крутизны, головокружительные пропасти, и сердце его сжалось. Неприветливо встречали дремучие горы, но всё же он поднял голову, улыбнулся и, сняв шапку, сказал уверенно:
- Здравствуй, Урал-батюшка! Здравствуй, русская земля!
Вдали, сквозь сизую дымку, в долине показались каменные строения и на скупом зимнем солнце блеснули купола церкви. Ямщик показал кнутовищем вперед и облегченно сказал:
- А вон, батюшка, и Златоуст виден!..
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава первая
НЕСКОЛЬКО СТРАНИЧЕК ИЗ ИСТОРИИ ЗЛАТОУСТОВСКОГО ЗАВОДА
Завод у подножья горы Косотур поставлен был в 1754 году тульским купцом Иваном Перфильевичем Мосоловым - большим пройдохой и выжигой. Человек он был хитрый и беззастенчивый, - набил руку на плутнях. В свое время, когда Мосолов подвизался в Туле, он обмеривал да обвешивал в своих лабазах и амбарах честной народ. Город на Тулице издавна славился оружейным мастерством. Здесь, в Кузнецкой слободе, жили и работали "казюки" - мастера государственного оружейного завода. Но, кроме них, по слободам и пригородам селились свободные мелкие ремесленники - умельцы оружейного дела. Мастерили они отменные заварные стволы для фузей, замки, ложа; каждый делал свое и доходил в том до совершенства. Вся громада ремесленников была голь перекатная и работала на богатых скупщиков: на Демидова, Баташева, Лугинина, Ливенцова, - всех не перечесть. Не гнушался также Иван Перфильевич выжать из кустаря-оружейника последнюю силу. Жил, добрел и шел в гору пронырливый купец, но внезапно стряслась беда: подвели под разорение торговые соперники. Мосолов запутался в темных сделках, оказался несостоятельным и попал в долговую яму.
С большим усилием, подкупив подьячих, - выбрался из ямы Иван Мосолов и упросил земляка-туляка Никиту Демидова взять его в услужение на уральские заводы. Задумал купец вновь разжиться и завести свое дело. Так оно и вышло.
Уральские горные заводы строились руками приписных крестьян да кабальных людей. Бежали от господ крепостные, оставя свои дома и "крестьянские жеребья" впусте, уходили от нестерпимых побоев, истязаний и надругательства дворян, брели куда глаза глядят от хлебного недорода, скрывались от рекрутчины и от податной повинности. Много беглецов было из солдат и матросов, немало было утеклецов с каторги и из сибирских дальних поселений. Бежали из тюрем, спасались от суда, унося свои "животы" от страшного застенка, укрывались от религиозного притеснения.
Вся эта бродячая Русь рассыпалась по заводам и фабрикам, ставленным государством и купцами в Московской, Тульской, Орловской и в прочих губерниях. А многие бежали в Сибирь, на Каменный Пояс, на Каму-реку, - на демидовские, строгановские и осокинские заводы. Забирались беглецы и на Усолье - на строгановские соляные варницы. Управители заводов знали о прошлом беглых и потому мало спрашивали. Для очищения совести пытали: "Ты откуда сбег, горюн?" - "Из-за синих гор, со щавелевых огородов!" - "Так! А ну-ка, покажи руки! - строго говорил управитель и, разглядывая застарелые мозоли, определял: - На шахту гож! А ты - в жигали, - уголь готовить, а вон тот смекалистый пойдет к домнице!"
Всем находилось место и работа. И никому выдачи с заводов не было. Пришел сюда по своей воле, а уносили только на погост, да и то не всегда в тесовой домовине.
Царь Петр Алексеевич, ввиду великой войны со Швецией из-за русских земель на Балтике, был весьма заинтересован в развитии горного дела. По его указам и приписали к заводам крестьян для отработки податей. Повелось по указу дело так: заводчики платили в казну за приписных к заводу крестьян налоги, внося их натурой - железом. Крестьяне за это обязывались работать на заводах, копать и возить руду, жечь в лесных куренях уголь и ладить дороги.
За каторжную работу заводчики платили приписным крестьянам конному гривенник, пешему - четыре копейки в день. За нерадивую работу и ослушание применяли к работным людям батоги и плети.
Иван Перфильевич Мосолов попал приказчиком на Шайтанский завод к Никите Никитичу Демидову. Хозяин был хвор и немощен: его, парализованного, долгие годы возили в кресле по горницам. Сын хозяина Василий догорал в злой чахотке. В чаянии смерти он много бражничал и заводскими делами не занимался. Мосолов попал на прибыльное место и развернулся, - по своей купецкой натуре стал сильно приворовывать.
Демидовы догадывались о проделках приказчика, но уличить в воровстве не могли. В короткий срок Иван Мосолов зажирел, подкопил денег и задумал свое дело.
Кругом лежали горы и земля, богатые рудой. Всё это искони принадлежало башкирскому народу. Заводчики теснили башкирцев, обманным путем захватывали их земли и леса. Они подкупали башкирских князьков-тарханов и за бесценок скупали огромные пространства. Башкиры не раз поднимали восстания. Тогда пылали заводы и русские деревни.
В сбереженье от башкирских набегов горнозаводчики строили крепостцы, обносили заводы тыном с рублеными башнями, окапывали рвами.
В феврале 1754 года по санному пути наехал Иван Перфильевич Мосолов в Сыгранскую волость Башкирии. Здесь было приволье: край простирался гористый, богатый, в недрах - залежи добрых руд, реки текли многоводные, в кондовых лесах, как океан, гудели смолистые сосны и ели, озёра изобиловали рыбой. Привольно кочевали кибитки башкир-вотчинников.
Иван Мосолов обладил дело приступом: одарил тархана бусами, гребнями, топорами, подпоил башкир и заключил купчую на плодородные земли. По ней отходили купцу огромные пространства с лесными угодьями, с покосами, с реками, с рудными местами. Отхватил Иван Перфильевич в один присест великий кус - двести тысяч десятин, а уплатил за него башкирам-вотчинникам всего-навсего двадцать рублей.
Летом Мосолов пригнал на купленные земли приписных крестьян и кабальных, и они великими трудами своими поставили среди гор в глубокой долине реки Ай бревенчатый острог. Реку перегородили высокой плотиной, возле нее соорудили завод для литья мортир и ядер. Назывался в ту пору завод по горе - Косотурским.
Горько жилось работным людям на этом заводе. Хозяин подобрал себе под стать и управителя. Степан Моисеев - заводский управитель - был лютый зверь и скряга. За каторжную работу платил гроши, кормил работных гнилым толокном и тухлым мясом, зато был щедр на батоги и плети. Приказчик Ванька Попов, с корявым лицом, всегда носил при себе кожаную трость, набитую песком. Чуть что, и пошла свистать трость по спинам тружеников!
Тяжелый гнет стал невыносимым, и работные люди тайком послали к царице Екатерине в далекий Санкт-Петербург верных людей с жалобой на заводчика.
Челобитчики писали государыне:
"Его приказчики и нарядчики, незнамо за что, немилостиво били батожьем и кнутьями, многих смертельно изувечили, от которых побоев долговременно недель по шести и полгоду не заростали с червием раны. От тех же побой заводских работ исправлять не могут, а иные померли…"
Рабочие-гонцы на завод больше не возвратились. Бродили темные слухи, что мосоловские люди настигли их в глухих лесах и пометали в страшные зыбуны-трясины.
Подошел 1773 год. Под заводскими стенами нежданно-негаданно появились пугачевские отряды. Работные связали управителя и приказчика и с колокольным звоном открыли ворота.
Пугачев на белом коне въехал в завод-крепость. Народ обнажил головы. Поп трясущимися руками благословил крестом "крестьянского царя".
На крыльцо заводской конторы вынесли кресло, крытое зеленым бархатом. Пугачев слез с коня и уселся в него. Сурово сдвинул брови. Рабочие толкнули к его ногам приказчика Ваньку Попова в изодранном кафтане.
- Кровопивец? - нахмурив брови, строго спросил Пугачев.
Из толпы вышел седобородый литейщик и степенно поклонился:
- Государь-батюшка, этот зверюга батожьем немало народа перекалечил. Он как тать обирал нас и довел до великой скудости!
- Так! Видать разбойника по роже. На глаголь! - махнул рукой Пугачев.
Башкиры подвели двух верблюдов, через горбы их положили перекладину. Десятки рук цепко подхватили Ваньку Попова и повесили.
- Добро, поделом вору и мука! - сказал Пугачев и неожиданно ткнул перстом в толпу заводских служащих - А это кто?
Те покорно опустились на колени. Пугачев наклонился вперед, ветерок шевелил его темную курчавую бороду. Глаза Емельяна Ивановича пытливо шарили по толпе. Повытчик из заводской конторы бухнулся в ноги.
- Помилосердствуй, батюшка, по правде жили. Сами под страхом робили! - взмолился он.
- А что на это народ скажет? - поднял голову Пугачев и вопросительно посмотрел на работных.
- Не чинили обид, грех напраслину возводить! - отозвались среди заводчины отдельные голоса.
- Ну, коли так, будь по-вашему! - согласился Пугачев. - Бог с вами, детушки, прощаю вас в угоду труженикам. Служите мне, государю вашему, честно и радиво.
На площадь выкатили пушку и выстрелили. По горам прокатилось эхо.
Пробыли пугачевцы на заводе только два дня. Взяв шесть отлитых пушек и два пуда пороха, армия повстанцев ушла в горы.
В течение года Косотурский завод несколько раз переходил из рук в руки. В июне 1774 года его осадил Михельсон.