– Все в порядке, Кари, – говорит он. – Лодочник уже в лодке, прощай! Спасибо тебе, будь здоров!
И маджай уходит, точно растаяв в темноте.
Кари все-таки еще некоторое время стоит на берегу. Все тихо, слышны только крики ночных птиц, тихий шелест воды, далекий вой шакалов в горах. Но вот доносится слабый всплеск весел, еще, еще…
– Отчалили! – радостно шепчет Кари.
Когда утром Тути открывает глаза, первое, что он видит, – это задумчивое лицо Кари. Мальчик сидит, охватив колени руками, и смотрит вдаль.
– Ты давно проснулся? – спрашивает, приподнимаясь, Тути.
– А я как-то совсем не мог сегодня заснуть, – отвечает Кари, – лежал и думал, а потом встал, смотрел, как солнце взошло…
– О чем же ты думал?
– О разном… О том, какие гадкие люди есть на свете! Слушай, Тути, поклянись, что никому не скажешь о том, что сейчас услышишь.
У Тути сразу пропадает сон. Он смотрит на друга широко раскрытыми глазами и быстро отвечает:
– Клянусь жизнью фараона!
– Так вот… Знаешь, зачем вчера приходил Монту?.. – И Кари рассказывает о страшной участи, которая грозила маджаю.
Тути поражен так, что даже не может говорить.
– И вот я все думаю теперь: ну хорошо, Монту спасся, но ведь Панеб будет снова пробовать поймать Паири в ловушку? И тогда Паири тоже попадет в тюрьму, как дядя Нахтмин. И вот как я подумаю об этом, да еще о том, что там с дядей и Харуди делается и что еще будет… Ну, не могу я тут жить спокойно!
Кари неожиданно со всего размаха ударяет кулаком по циновке. Тути еще никогда не видел таким возбужденным своего обычно сдержанного друга.
– Помнишь, Рамес нам говорил, что надо искать точных доказательств в невиновности дяди Нахтмина и Харуди? И еще – доказательства участия в грабежах Панеба и Пауро? Вот я и думаю, что важнее всего было бы выследить настоящих грабителей, потому что если даже среди воров не окажется Панеба, то все равно через них можно до него добраться, потому что они с ним связаны, это ведь нам известно, правда?
– Правда!
– Вот мне и кажется, что теперь мне незачем возвращаться на тот берег и ждать Хеви – ему ведь обо всем расскажут Бекенмут или Рамес. Гораздо важнее установить здесь слежку за царскими гробницами и поймать преступников при попытке их ограбить!
– Хорошо, я согласен, что это важно, только я не понимаю, как ты думаешь их ловить? Ну, предположим, удастся их выследить, а как задержать? Ведь раз в этих делах участвуют Панеб и Пауро, то в ту ночь, когда воры пойдут к царским гробницам, наверное, уж и стражи поблизости не будет или будут дежурить маджаи вроде того же Караи, которые с ним заодно! Кто же поможет задержать грабителей? Ведь нам-то с ними не справиться!
– Я это и сам знаю, что не справиться и что на стражу нельзя надеяться. Сделать это могут только мужчины из нашего поселка, вот кто! Беда в том, что мы не будем знать, когда это случится, и не сможем их заранее предупредить. Поэтому мы должны сделать вот как: надо ходить каждую ночь к дороге, которая ведет к царским гробницам и ждать; ходить надо вдвоем, мне и Паири, и когда мы увидим, что воры идут, один из нас пойдет следом за ними, а другой побежит за нашими мужчинами и приведет их, понимаешь? Их много, у них топоры и кирки! Задержат! И Пауро тоже не отвертится – мы сразу же дадим об этом знать по всему Святилищу! Представляешь себе, что будет, если все наши жители выбегут навстречу и увидят, как наши ведут грабителей?
– Ох, вот было бы здорово! Как ты только придумал это, Кари? А меня ты разве туда не возьмешь? – В голосе Тути явно звучит тревога и обида.
– Не обижайся, Тути, но, по-моему, тебе не стоит идти с нами, – отвечает Кари и дружески кладет руку на плечо друга. – Подумай сам, ты ведь там не бывал, дорогу не найдешь. Лучше не ходи.
Тути нехотя соглашается, и мальчики еще некоторое время обдумывают свой план, после чего Кари уходит в поселок.
Там он застает обычную картину: мужчины отсутствуют, женщины заняты работой по хозяйству, водовозы привезли воду, разносят ее по домам и наполняют сосуды на улицах.
Кари идет прямо к Паири, который радостно встречает двоюродного брата. Мальчики забираются на кровать Паири, и Кари рассказывает все новости – и про болезнь и отъезд Рамеса, и про бегство маджая. О той роли, которую Рамес сыграл в спасении Онахту, Кари, конечно, умалчивает – ведь он дал клятву Рамесу никогда никому об этом не говорить.
Потом Кари делится с Паири своими планами – попытаться поймать настоящих грабителей и установить виновность Панеба, а может быть, и самого Пауро. Паири с восхищением слушает и соглашается со всеми планами Кари. Они решают начать наблюдение за дорогой в Долину царских гробниц с этой же ночи, условившись ничего не говорить об этом ни Онахту, ни матери Паири.
И мальчики принимаются выполнять свое решение. Целую ночь дежурят они на перекрестке, где сходятся два пути в Долину царских гробниц – с юга, из поселка, и с севера, с берега реки. Здесь они устраиваются за большим камнем, который стоит так, что, сидя за ним, можно видеть обе дороги.
Однако первая ночь проходит спокойно – никто не появляется ни на дороге, ни среди скал, и мальчики, усталые и сонные, на заре уходят домой.
Днем братья отсыпаются, а вечером снова идут к перекрестку. Мальчики в пути не обмениваются ни одним словом, они стараются ступать бесшумно и идти в тени скал так, чтобы их не освещала луна. Они благополучно добираются до своего камня и усаживаются за ним.
Тишина. Наверху черное небо с бесчисленными яркими звездами, крупными и мелкими. Луна заливает своим светом таинственную Вершину Запада и серебрит отдельные выступы скал. Изредка слышно, как срывается камень под лапой шакала да раздается вой этих животных, и опять тишина.
И тем неожиданней для мальчиков звучит над их головой громкий насмешливый голос:
– Вот вы где! А нам-то вас и надо.
Прежде чем Кари успевает вскочить на ноги, что-то тяжелое ударяет его по голове, и мальчик теряет сознание. Паири чувствует острую боль в плече, кто-то хватает его за руку, но мальчик изо всех сил впивается зубами в руку своего неожиданного врага и, воспользовавшись мгновением, когда тот с криком выпускает его, выскакивает из-за камня и хочет бежать, но тут же скользит, падает и катится куда-то вниз, тщетно стараясь удержаться за камни.
Когда ему это наконец удается, кажется, что он лежит где-то глубоко-глубоко. Страшно болит нога – так, что он даже забывает о раненом плече. Только бы не закричать, только бы они его не нашли! Мальчик закусывает губу и прижимается к скале. А наверху слышны шаги и голоса.
– Ты поймал второго? – спрашивает мужской голос.
– Нет, он укусил меня и сбежал! – отвечает другой. Это голос маджая Караи.
– Плохо, надо его искать! – говорит первый.
– Ищи там, а я посмотрю здесь!
– А что мне делать с этим мальчишкой, которого ты стукнул по голове? – спрашивает третий голос.
– Он жив?
– Дышит, только не в себе, глаза закрыты!
– Так неси его к начальнику, а мы тебя догоним. Да, возьми-ка этот браслет царевны, пусть запишут, что он был у него в руке! Ну, иди!
Кто-то уходит. Значит, он уносит Кари! А Паири лежит здесь и ничего не может сделать! И при каждом движении нестерпимая боль в ноге.
Те двое еще некоторое время остаются на месте, потом Караи кричит:
– Эй, пошли! Мальчишка, видимо, удрал. Надо торопиться, а то он еще приведет кого-нибудь!
Шаги. Они уходят, уходят! Он спасен! Скорее, скорее бежать в поселок, звать всех на помощь Кари! Только как он отсюда выберется? Болит нога, но теперь Паири ощущает боль в раненом плече и вообще во всем теле. Он, видимо, сильно оцарапался о камни, пока катился вниз. А из плеча даже течет кровь – его, значит, ударили чем-то острым. Хорошо еще, что он отшатнулся или тот человек бил наудачу в темноте, нож (или что это там было, кинжал?) только скользнул по плечу.
Паири пробует встать на ноги, держась за скалу, но сразу же падает от боли. Однако мысли о Кари придают мальчику силы, и он повторяет попытку. Закусив губу, чтобы не стонать, он снова пробует подняться, и на этот раз ему удается удержаться на ногах. Прислонясь спиной к скале, он переводит дыхание, потом ощупывает ногу. Больно, но надо идти.
Паири оглядывается и при свете луны намечает путь наверх. Сначала надо перелезть через этот камень, так… Теперь туда – левее, теперь самое трудное – подняться на тот выступ!
Ох, как ноет плечо! Ну да ничего, надо думать о Кари, тогда сразу находятся силы. Еще немного. Неужели он действительно уже лежит на дороге?
Встать, встать скорее, вот так, а теперь идти, только куда? В Долине царей работает лишь несколько живописцев, каменотесы уже все кончили. А живописцев так мало, что, пожалуй, им не справиться со стражей. Почти все мужчины поселка заняты сейчас в Долине цариц, их-то и надо известить в первую очередь. Но ведь обо всем, что случилось с Кари, надо сообщить и его отцу, и на восточный берег – может быть, Хеви уже там?
Куда же идти прежде всего? А сил так мало, кровь из плеча все еще течет… И Паири решает как можно скорее добраться до поселка – рассказать обо всем Онахту. А он уж сам решит, что лучше делать.
Пошатываясь и хромая, мальчик едва бредет по знакомой тропинке…
12. ХУДОЖНИК ХЕВИ И ВЕРХОВНЫЙ ЖРЕЦ АМЕНХОТЕП
– Великие милосердные боги! За что вы посылаете на мою голову еще и это несчастье! Сын мой, сын мой! Что с тобой будет?
Художник Хеви открывает глаза, потому что за дверью раздается отчаянное женское рыдание.
Вчера, когда Хеви, приехав наконец в столицу, пошел доложить о поездке второму жрецу храма Амона, его встретил при выходе из ворот храма мальчик в жреческой одежде и передал просьбу врача Бекенмута немедленно прийти к нему. Мальчик проводил Хеви к дому врача.
Бекенмут рассказал художнику все, что случилось в поселке за время его отсутствия. Их разговор затянулся далеко за полночь, и Хеви остался ночевать у врача.
Услышав рыдания, Хеви вскакивает, накидывает одежду и распахивает дверь.
– Беда, господин, новая беда! – вся заливаясь слезами, бросается к нему Неши. – Сколько горя в нашей семье, сколько горя! Сначала схватили Нахтмина, потом чуть не осудили мужа, а теперь они утащили моего сына, моего Кари, в тюрьму и мы даже не знаем, жив ли он!.. Вот муж прислал своего ученика сказать мне об этом!
Около Неши стоят высокий юноша и мальчик, которые кланяются Хеви.
Новость как громом поражает художника.
– Как это случилось? – только и может он сказать.
Юноша рассказывает все, что ему известно. Во время его рассказа входит Бекенмут и тоже слушает.
Выслушав юношу и немного успокоив Неши обещанием немедленно пойти к верховному жрецу, Хеви снова уходит в спальню и зовет с собой ученика столяра.
– Можно и мне, господин? Мне тоже надо тебе много рассказать, – робко говорит мальчик.
– А кто ты, дружок? – спрашивает Хеви.
– Я Тути, друг Кари… – Тути хочет еще что-то сказать.
Молодой столяр перебивает его:
– Отец Кари велел мне найти этого мальчика в Святилище и отвезти сюда, чтобы он рассказал все, что знает, врачу Бекенмуту и тебе, если ты уже вернулся.
– Тогда идем, мальчик!
Хеви сначала выслушивает молодого столяра и отпускает его, а потом долго беседует с Тути.
В это время Бекенмут всячески успокаивает Неши и уговаривает ее собраться с силами и не говорить о тяжелом событии Таиси, иначе лечение девочки будет нарушено таким потрясением. Мать врача уводит к себе Неши, а ученик Онахту уходит обратно в поселок. Бекенмут терпеливо ждет конца беседы Хеви и Тути.
Наконец дверь спальни открывается и художник выходит в сопровождении мальчика. Хеви уже совершенно готов для посещения верховного жреца. Он отказывается от еды, которую ему предлагает Бекенмут, и торопливо уходит, попросив разрешения у Бекенмута оставить Тути в его доме до своего возвращения. Художник глубоко потрясен и тем, что ему передал столяр со слов Паири, и рассказом Тути. Мальчик подробно сообщил Хеви обо всем, что он услыхал в доме Пауро, а также историю с маджаем Монту, которую ему рассказал Кари. Сопоставив все это вместе, Хеви смог ясно представить себе настоящее положение дела.
Гнев до такой степени переполняет художника, что порой ему становится трудно дышать и приходится останавливаться, хотя он стремится дойти как можно скорее. Через пальмовую рощу храма Амона-Ра Хеви выходит к жилищам жрецов.
Вот и дом Аменхотепа. Появление Хеви не удивляет ни привратника, ни сидящего в первой комнате писца, который обычно докладывает о приходящих верховному жрецу, – художник не раз бывал здесь по вызову Аменхотепа. Хеви просит узнать, может ли он видеть верховного жреца по очень важному и срочному делу. Писец уходит и, вернувшись, молча указывает рукой на дверь в приемную верховного жреца Аменхотепа.
Хеви входит. Он бывал уже в этой просторной комнате, посередине которой на постаменте из прекрасно отполированного темного гранита стоит тончайшей работы резной деревянный футляр, покрытый листовым золотом. В этом футляре помещается великолепная золотая статуэтка бога Амона-Ра. Сейчас дверцы футляра открыты, и статуэтка поблескивает в свете горящего перед ней золотого же светильника. Здесь всегда сравнительно прохладно – выстланный каменными плитами пол, высокий потолок, окна, выходящие на север и запад, постоянный легкий сквозняк – все это смягчает жар палящего дня. В комнате приятно пахнет благовониями, тлеющими на углях жертвенника перед статуэткой Амона-Ра, и цветами, большие букеты которых стоят возле нее. Мебели здесь немного – четыре кресла черного дерева с вставками из слоновой кости и золота, такие же скамеечки, которые ставятся под ноги, и столики, тоже из ценных пород дерева и тоже украшенные резьбой или вставками из кости, самоцветов, золота.
Аменхотеп сидит на своем обычном месте – в глубине комнаты справа. Хеви приветствует его поклоном еще с порога, а подойдя, кланяется еще раз.
– Здравствуй, Хеви! – говорит Аменхотеп. – Ты хотел меня видеть?
– Да, господин!
– Что же тебе нужно?
– Сегодня ночью в горах западного берега совершено нападение на моего ученика Кари. Его избили так, что он потерял сознание, и заключили в тюрьму в Святилище. Я пришел просить тебя распорядиться о срочном расследовании этого дела, об освобождении мальчика и строгом наказании виновных! – твердо говорит Хеви.
Верховный жрец Аменхотеп слегка приподнимает брови.
– Ты уверен, что тебе сообщили правду об этом происшествии? – спрашивает он. – Мне известно совсем другое. Этот мальчишка был схвачен с украденным им золотым браслетом царевны Меритамон.
– Этот браслет ему подбросил маджай Караи, господин, который сделал это по приказанию начальника отряда ремесленников царских кладбищ Панеба. Только он ошибся, – ему было велено поймать не Кари, а Паири, сына того каменотеса Нахтмина, который совершенно незаконно захвачен по обвинению в грабежах.
– Как это у тебя все странно получается, Хеви, – с легкой усмешкой говорит Аменхотеп. – И мальчик и каменотес – оба схвачены незаконно и оба невиновны! Откуда у тебя эти сведения? На чем они основаны? – В голосе верховного жреца звучит угроза.
Но Хеви отвечает ему прямым бесстрашным взглядом и по-прежнему твердо говорит:
– Мне известно, господин, что Караи предлагал другому маджаю проделать все это, но тот отказался.
– Где же этот "другой" маджай? И зачем надо Панебу обвинить в краже мальчишку, который, как ты утверждаешь, ни в чем не виноват?
– Об этом маджае ты скоро услышишь, господин, такие вещи, которые тебя убедят лучше моих слов. А Панебу нужно обвинить Паири для того, чтобы тем самым подтвердить виновность его отца в грабежах!
– А это ему зачем понадобилось? – Аменхотеп уже не сдерживает раздражения.
– Потому что Нахтмин и Харуди мешают ему делать те преступления, которые он безнаказанно творит в поселке и в Долине царских гробниц.
– О каких преступлениях ты говоришь, Хеви? Почему же о них никто не знает – ни Пауро, ни везир, ни я наконец? Как это может быть? – Аменхотеп сдвигает брови, но это не производит на Хеви никакого впечатления.
Он смотрит в упор на верховного жреца и отвечает:
– Пауро об этом знает и покрывает Панеба… Не может не знать хотя бы о некоторых вещах и везир… Почему он молчит – спроси его сам, господин! А ты, господин… Разве ты не помнишь, как по моей же просьбе ты в прошлом году освободил от преследований Панеба двух ремесленников? Ты еще обещал тогда вообще расследовать все дела Панеба, но, видимо, не успел…
Аменхотеп сжимает губы, в его глазах загорается недобрый огонек… Он вспоминает эту историю с ремесленниками. Да, действительно он тогда обещал Хеви заняться Панебом, а потом забыл. Но как все-таки решается этот художник напоминать ему об этом? А художник смело продолжает:
– Я прошу тебя, господин, вмешайся в эти дела хоть теперь! Нельзя больше терпеть! И лучше, если это сделаешь ты сам, чем другие…
– Кто это другие?! – гневно перебивает жрец.
– О всех действиях Панеба и Пауро уже сообщено везиру Севера, господин, а это значит, что об этом немедленно узнает и фараон…
Аменхотеп встает и выпрямляется во весь рост.
– Это ты написал везиру Севера? – грозно спрашивает он.
– Нет, господин, не я, но я теперь очень жалею, что сам не сделал этого!
Они стоят друг против друга – прославленный художник и верховный жрец, их взгляды встречаются, и ни один, ни другой не отводят глаз. Напряженное молчание нарушает Хеви:
– Освободи мальчика, господин, прошу тебя! Клянусь фараоном, он не виновен ни в чем! Это самый талантливый из моих учеников, моя надежда и гордость. Он будет замечательным художником. Освободи его!
– Я не верю в его невиновность! – резко отвечает Аменхотеп.
Его речь теперь утратила обычное величавое спокойствие, он говорит быстро, запальчиво и, пожалуй, сам не верит в то, что утверждает.
– Будет суд, суд и разберет, а до этого я не дам приказа об его освобождении!
Хеви отступает на шаг назад:
– Ты мне не веришь, господин? Ты не хочешь освободить мальчика? Но ведь он ранен, он может погибнуть в тюрьме!
– Ничего, не умрет! – жестко говорит Аменхотеп. – А если и умрет – одним щенком меньше, только и всего. Талантливый художник! Ха-ха! Кто это может знать? Чего только не придумают люди, чтобы добиться своего!
Хеви сжимает кулаки. Кажется, он готов броситься на жреца, но, сдержав свой порыв, он говорит, отчетливо выговаривая каждое слово:
– Я ухожу, господин… Я иду к себе в поселок, но имей в виду, что, пока Кари и оба каменотеса не будут освобождены, я не дотронусь до кисти!
Хеви склоняется в легком поклоне и поворачивается, чтобы уйти.
– Стой! – гневно вскрикивает Аменхотеп, теряя наконец самообладание. – Что это – ты мне смеешь угрожать?!
Хеви останавливается.
– Нет, господин, я предупреждаю! – говорит он и уходит.