- Как придёт полночь, так выступим тремя колоннами. Ты, Стирикт, пойдёшь справа, ты, Карион, - слева. Между вами, сопровождая императора, пойдёт Никанор. Запомните главное: всё делаем молча, ни звука, ни шороха. Молча поднимаемся и молча идём прорубать себе путь. Враг обложил нас стеной, но стена эта тонка, и мы проломим её, вырвемся на свободу. И пока враг соберётся с духом догнать нас, мы будем за каменными и прочными стенами Силиврии. Думаю, что вам всё ясно. Идите к воинам, готовьтесь в путь.
Юный император стоял рядом с Лакапином, но он ни словом не вмешался в распоряжения великого доместика. Он понял, что сейчас судьба войска в руках этого боевого адмирала. Да, Лакапин остался им. Он смело смотрел в ночь, где во тьме затаились окружившие его войско враги, он толково отдавал приказы, и все, кто слушал его, понимали, что именно так надо идти и биться за право быть свободным, но не рабом.
Полночь приблизилась быстро. Тучи заволокли небо, стояла непроглядная тьма. Но воины уже поднялись в седла, помогли забраться на них раненым, обнажили мечи. И пришла пора ломиться через стан врага. Колесницу императора Лакапин велел спрятать в самую середину колонн. И вот уже шёпотом прошелестело: "Вперёд, вперёд на врага!" Кони шли пока тихо, а потом, когда первые ряды колонн достигли болгар, всё пришло в бешеное движение. Гнали коней кто рысью, кто галопом, и топтали вражеских воинов, убивали их полусонными, когда они возникали на пути. Среди болгар возник переполох. Многие подумали, что враг напал на них всюду, и, бросая коней и оружие, бежали в темноту подальше от византийского стана. Царь Симеон выскочил из шатра и закричал на телохранителей:
- Кто посмел беспокоить меня?!
Один из телохранителей не испугался этого крика и ответил:
- Это, государь-батюшка, ромеи всполошились.
К царю сбежались воеводы, спрашивали его, что делать. Он же начал их беспощадно ругать, а накричавшись вволю, махнул рукой.
- А, делайте что хотите! - и ушёл в шатёр.
Воеводам это показалось смешным, но и грустным.
Они поняли, что византийцы разрубили их стан, окружающий холм, и ушли из-под носа. И пока воеводы соображали, что надо делать, цокот копыт византийской конницы уже погас в ночи и наступила тишина. Пришло и ещё одно разочарование в стане болгар, особенно среди воевод. Все они боялись гнева царя Симеона. Он осознал, что случилось. Сон к нему уже не шёл, он свирепел с каждым мгновением и готов был прогнать с глаз долой всех воевод, допустивших, чтобы византийцы прорвались через их полки. Однако, когда позвали воеводу Панича, к царю прибежал его стременной и сказал:
- Государь-батюшка, воевода Панич убит. Его нашли в груде тел там, где удирали ромеи!
Лишь после этого царь Симеон опомнился и закричал на воевод:
- Эй, бурдюки овечьи, догнать ромеев и порубить! Без головы Лакапина не возвращаться! Пороть буду!
И никто из воевод не посмел возразить царю. Погиб лучший воевода болгарского войска, отважный Панич, и его смерть требовала отмщения. Все воеводы признали правоту царя: надо преследовать византийское войско. Но кто-то из воевод вполголоса заметил:
- Вот и посчитаются с нами ромеи, как в ночь догонять пойдём. То мы их в ловушку заманили, то они нам сыра бесплатного бросили.
Однако сказанное тихо долетело до слуха царя через его шептунов, и он не поленился позвать смелого воеводу.
- Черт возьми, а ты прав, шептун Ботев. Мы и впрямь в ловушку угодим, потому как Лакапин хитрее меня. - Симеон рассмеялся над своей шуткой, а отгромыхав, произнёс: - Приводите войско в порядок, а я пойду спать, - и скрылся в шатре.
Уже далеко за пределами опасности, на раннем рассвете апрельского дня, император послал Гонгилу за Лакапином. Он ехал неподалёку и появился быстро. Багрянородный сказал:
- Великий доместик, ты устал в седле. Садись рядышком в колесницу, отдохни. - Гонгиле Багрянородный указал на коня: - Веди его на поводу.
Лакапин спешился и сел в колесницу.
- Слушаю тебя, Божественный.
- Спасибо тебе и низкий поклон за то, что спас своего императора от позорного плена.
- Это верно. Великий позор ожидал бы нас, случись подобное, - усмехнулся Лакапин и добавил: - Да Бог миловал, и всё позади.
- А что нам дальше делать? Как Симеона образумить?
- Пока не знаю, Божественный. Но поскольку он тоже опозорился, то постарается смыть позор и вновь подойдёт к Константинополю, будет ломиться на стены.
- А что ты будешь делать? Ведь тебе с ним воевать, - усмехнулся юный император.
- Если поможешь, государь, я справлюсь с Симеоном, - серьёзно отозвался Лакапин. - Есть у меня одна задумка.
- В чём моя помощь? Нанимай войско, денег казна тебе даст.
- Другая помощь нужна, немедленная. На этот раз царь Симеон попытается идти на приступ Константинополя не только с суши, но и с моря и ему нужен будет флот. Если мы не помешаем, он наймёт его у африканских арабов или у русов. Их малые ладьи и струги легки и быстры, й тогда по Чёрному морю Симеон прорвётся в Босфор и войдёт в бухту.
- А цепь в Золотом Роге зачем?
- Оборвут. Болгары в железе толк понимают.
- Да, это я слышал.
- Ты, Божественный, как приедешь в Магнавр, тотчас пошли своих дипломатов к арабам и русам.
- И это все?
- Нет, Божественный. Прими любые меры к тому, чтобы азиатская армия была на европейском берегу. И Льва Фоку убери.
- Уж лучше сам возьмись за Льва Фоку. А я тебе новый эдикт напишу. Сильные слова найду.
- Хорошо, Божественный, но помни: я во всём тебе уступаю лишь потому, что ты молод.
- Ах, Лакапин, я другим озабочен. Надо будет обязательно описать события минувших дней и нынешней ночи. Это же страницы истории империи Македонян. Как важно сохранить это для потомства!
Спустя десять и двадцать лет Роман Лакапин будет слышать от улыбчивого Константина Багрянородного те же слова. Словно у императора нет других забот, как только писать сочинения. Что ж, за ту свободу действий, какую предоставит Лакапину император, у того не возникнет никаких других чувств кроме благодарности. Потом придёт уважение, родится любовь. И Роман Лакапин в течение двадцати пяти лет станет соправителем Константина Багрянородного, заслужившим от него самую высокую похвалу.
А пока Божественный и великий доместик спешили добраться до Константинополя, по пути оставив полтагмы в Силиврии для защиты крепости, сами же готовились защищать столицу империи. Отступление гвардии от болгарского войска не было похоже на паническое бегство. Это было расчётливое и продуманное действо спасения императора Византии, который по молодости лет сделал опрометчивый шаг.
Какими путями, неведомо, но вести о том, что произошло на реке Ахелое, дошли не только до горожан, но и до обитателей Магнавра, до священнослужителей и самого патриарха. Все уже знали, как болгары заманили гвардию в ловушку и с какой доблестью великий доместик Лакапин вывел тагмы из вражеского окружения и спас императора от неминуемого пленения. И когда Багрянородный был уже совсем близко от столицы, в город примчались глашатаи и весть о приближении императора облетела все кварталы столицы. Во Влахернском храме зазвонили колокола. На их зов откликнулись другие храмы, и над Константинополем вознёсся благовест. А к северным воротам, в которые должен был въехать император, потянулись сотни горожан. Под звон колоколов выехала из дворца навстречу сыну и императрица Зоя-августа. За минувшее время она провела не одну бессонную ночь, переживая за сына. Её мнение о его неразумном шаге совпадало с мнением Романа Лакапина. Но она уже простила сына и торопила возниц, управляющих четвёркой быстрых коней.
- Они тянутся, как сонные мухи, - сетовала Зоя-августа мамке Вивее.
- Тем желаннее будет встреча, - отвечала мудрая повитуха.
Странно, но императора встречали как победителя. Над толпами горожан стоял с неутихающей силой гул голосов. А Багрянородный прятал от горожан глаза: ему было стыдно. Он хорошо знал, что ведёт за собой вражеское войско, и с болью думал, что через день-другой, заняв Силиврию, царь Симеон появится под стенами Константинополя. Уповал юный император на Бога и надеялся, что воины Кариона продержатся за прочными стенами Силиврии несколько дней, пока не придёт помощь. Но император понимал, что сейчас это его досужие размышления. А жизнь всё рассудит по-иному, и ему придётся держать ответ перед народом за то, что он не может укротить нрав воинственного соседа. Потому-то Багрянородный и не глядел на горожан и даже не видел, как прошагала близ него четвёрка коней и протянула колесницу, в которой сидела Зоя-августа. Он очутился лицом к лицу с матушкой Зоей-августой, которая хотя и смотрела на сына с материнской любовью, но готова была укорить его за легкомыслие. Не укорила. Она легко перебралась к сыну, обняла его.
- Багрянородный, держи голову выше! - проговорила она. - Нет твоей вины в том, что сегодня враг оказался сильнее и коварнее.
- Да, матушка, я уже всё осознал. И я помню, что у нас с Симеоном болгарским в силе мирный договор двенадцатого года. Но как я объясню византийцам всё это.
- Твой народ умный, и он поймёт. Только не надо перед ним оправдываться. В нужный час ты расскажешь ему правду.
Близ самых ворот при въезде в крепость стояла плотная толпа горожан. Они в этот миг молчали. И вдруг молчание было нарушено мощным голосом. Могучий ремесленник в кожаном фартуке, с руками, словно корневища дуба, спросил:
- Божественный, почему ты бежал от болгаришек? Ведь мы тебе такое крепкое оружие отковали!
Юный император не спрятался за мать и Гонгилу. Он велел остановить коней и встал.
- Честно скажу: сегодня царь Симеон сильнее меня. Но я же расту и скоро наберусь сил. Вот и встретимся с Симеоном в чистом поле.
Чистосердечное признание императора было принято горожанами с воодушевлением. Могучий кузнец взмахнул руками, шлёпнул себя по кожаному фартуку и воскликнул:
- Славный парень наш император!
И толпа восторженно загудела. Но похвала не вскружила голову Багрянородному. Он опустился на сиденье и так глубоко задумался, что не замечал уже горожан, стоящих на центральном проспекте Константинополя. Он думал о том, как предотвратить беду, которая неотвратимо приближалась к столице. "Надо остановить болгар на подступах к городу, но как остановить, если нет под рукой армии?" - бился в голове один и тот же вопрос. Он запрокинул её в небо, чтобы вознести молитву к Богу, и вдруг увидел перед собой купола Святой Софии. В глубине души зазвучал церковный хор, а перед глазами шествовал крестный ход с хоругвями и чудотворными иконами и славил мир.
К императору пришло воспоминание пятилетней давности в честь освобождения Константинополя от болгарской осады. "А что если повести крестный ход навстречу врагу? Ведь болгары тоже христиане. Проснётся же в них Бог милосердия.
Не должны же они убивать и брать в рабство ищущих мира!"
Мысли в голове Багрянородного накатывались волнами, перехлёстывали друг друга, и, когда настала пора сворачивать на широкий, но короткий проспект Меса, ведущий к дворцу Магнавр, он сказал Гонгиле:
- Вели ехать в храм Святой Софии.
Когда свернули к собору, Зоя-августа подумала, что сын хочет помолиться за своё спасение от плена, и промолвила:
- Ты верно поступаешь, сын мой. Надо вознести молитву Всевышнему за то, что спас тебя от неминуемой и страшней беды.
- Я помолюсь за это, матушка. Но чуда ещё не сотворилось, а я надеюсь с Божьей помощью на него.
В соборе Святой Софии Багрянородный попросил служителей найти патриарха Николая Мистика.
- Пусть он придёт на амвон. Я подожду его там, - сказал Багрянородный рослому светловолосому молодому пономарю, обликом не похожему на грека.
- Мигом позову его, Божественный. Он на клиросе у певчих. - И пономарь с поклоном удалился. Это был паломник из Руси по имени Григорий. Он пришёл в Константинополь юношей из городка Изборска. Его изгнала на чужбину безответная любовь к изборской княжне Прекрасе, будущей русской княгине Ольге. Он прибыл в Херсонес, там в Инкерманском мужском монастыре принял православие и добрался до Константинополя. Судьбе будет угодно свести Ольгу и Григория в Киеве спустя много лет. Он встанет близ неё духовным отцом.
Но вот скорый на ногу Григорий привёл под руку престарелого Николая Мистика. Он осенил императора крестом:
- Мы молим Бога за твоё спасение, сын мой.
- Спасибо, святейший. Теперь я буду умолять тебя, чтобы ты спас от врагов град императоров.
- Господи, сын мой, разве можно крестом Божи-им…
- Лучше не скажешь, святейший. - И Константин, взяв патриарха под руку, повёл его в ризницу. По пути он начал разговор: - Ты, святейший, рассказывал мне, что был свидетелем принятия христианства болгарами.
- Помню, рассказывал. И что же?
- И ты сам крестил их многие сотни, и, если память мне не изменяет, ты крестил самого царя Симеона.
- Так и было. Но в ту пору он был лишь царевичем, пяти лет от роду. Он, поди, забыл, кто его крестил.
- Не мог он этого забыть, не мог! И потому, святейший, прошу тебя собрать клир, и всех священнослужителей города, и всех монахов из городских и ближних монастырей. Это возможно?
- Посильно.
- И тогда ты поведёшь их крестным ходом навстречу болгарам, которые идут на Константинополь несметной силой. Мы всех престарелых священнослужителей и монахов, и тебя вместе с ними, посадим на колесницы…
Николай Мистик, слушая Константина, прищурил глаза. Виднелись сквозь щёлочки лишь зрачки. Ему казалось, что император в этот миг читает божественные письмена, начертанные для него, первосвятителя Византии, чтобы исполнил он всё то, что в них сказано. А сказано было о том, к чему призывал Багрянородный. Патриарх давно изучил нрав болгарского царя Симеона. Раньше его пожирала жажда богатства, но в своей державе он не мог её утолить. Только щедрый дар Византии помог ему избавиться от сжигающей его жажды. Царская казна стала полна. Теперь в Симеоне проснулась другая жажда. Он стремился достичь величия, чтобы потомки запомнили его на многие века: был-таки в Болгарии император, и имя ему Симеон. И патриарх подумал, что в силах византийской церкви увенчать Симеона императорской короной. "Чего не сделаешь ради спасения святынь Царьграда", - решил Николай Мистик.
- Церковь исполнит твою волю, Божественный, - сказал патриарх, лишь только император умолк. - Я сейчас же начну собирать клир, и по всем монастырям и храмам побегут мои служители. Завтра ранним утром крестный ход двинется навстречу царю Симеону. И прошу тебя не удивляться, Божественный, если мы воздадим Симеону особый почёт в том случае, если он не поднимет против нас меч.
- Спасибо, святейший. Я всегда знал, что ты любишь великую и святую Византию, - ответил Багрянородный.
Он сидел в кресле усталый, сморённый волнениями минувших дней и, произнеся последние слова, уснул.
Патриарх тихо покинул ризницу.
Глава девятая. УСЛАДА СИМЕОНУ
Войско царя Симеона миновало Силиврию стороной. Его дозоры узнали, что там встала гарнизоном тагма Кариона, и Симеон не решился идти на приступ города. Он сказал своим воеводам:
- Пусть Карион посидит в безделье. Время придёт, и он сам явится ко мне на поклон.
- Ты правильно поступаешь, государь. Не будем распылять силы. Нам важно взять Константинополь, - ответил за всех воевода Стоянов.
И вскоре дозоры Лакапина донесли, что рать Симеона уже в одном дне пути от Константинополя. Лакапин хотел было навязать Симеону встречную сечу, но его удержала воля императора. Когда Лакапин появился в покоях императора, тот встретил его оживлённо.
- А я тебя давно жду, - сказал Багрянородный.
- Спасибо, Божественный. Но я с чёрной вестью: болгарское войско завтра к полудню будет под стенами града. Думаю я, что надо вывести наше войско и встретить врага на марше. И я остановлю болгар, задержу их до подхода тагм Льва Фоки.
- Ты всё сказал?
- Да, Божественный.
- Теперь послушай меня. Я верю, что ты сумел бы остановить войско царя Симеона и причинил бы ему много хлопот. Но в том нет нужды. Утром навстречу Симеону выйдет патриарх Николай Мистик. Он поведет великий крестный ход, и всё решится миром.
- Божественный, это будет твоя вторая ошибка, - отважно заявил Лакапин. - Царь Симеон сметёт со своего пути крестный ход, как сметают осенние листья с дорог.
- Что поделаешь, на ошибках учатся. И всё-таки крестному ходу быть. По этой причине ты, великий доместик, нынешнюю ночь отдохни. Может, Симеон и не примет наших предложений, которые выскажет святейший: он ведь его крестный отец. И если окажется, что кровопролитие неизбежно, тогда уж будем биться на стенах Константинополя. Вот все, что я хотел тебе сказать. Теперь иди и отдыхай. Завтра у тебя может быть очень трудный день.
- Спасибо, Божественный, я и впрямь падаю от усталости. Лакапин, пошатываясь, ушёл в свои покои. Он не видел близких уже две недели. Его ждали жена Мария, дочь, три сына. Четвёртый, самый старший, Христофор, был на службе. Лакапин обнял жену, поцеловал дочь, потрепал чубы сыновей и попросил Марию отвести его в опочивальню.
- Устал я, славная, до немочи.
Мария отвела его в спальню, помогла раздеться, и он, упав на ложе, мгновенно уснул. Три ночи перед тем он не сомкнул глаз.
А в Константинополе в эту ночь мало кто спал. Епарх города Форвин вместе со старшим сыном Лакапина Христофором, который командовал городской милицией, следили, как готовятся воины к защите города на крепостных стенах. С ними был и турмарх Стирикт, размещавший на стенах своих гвардейцев. С первыми лучами солнца с площади Атмендан, где высились две колонны императора Феодосия с искусными барельефами греческих воинов, двинулся великий крестный ход, его вёл патриарх Николай Мистик. Он ехал в лёгкой колеснице, в которую была запряжена пара белых кобылиц, и сам он был одет в белые одежды. За колесницей следовал весь церковный клир, священники, которых было не меньше двух сотен, несли хоругви и чудотворные иконы. За ним следом шли сотен пять монахов, они тоже несли иконы. Над шествием, словно шелест листьев в ветреную погоду, стоял мерный гул. Священники и монахи пели молитвы. И никто из них не сомневался в том, что патриарх Византии поступил неверно, что крестный ход потерпит неудачу. Все истово верили, что крестный ход и его моление Всевышний увидит и услышит и вразумит своего сына, царя Симеона, сделать шаг навстречу согласной жизни двух великих народов.