Все эти мысли вал за валом перекатывались в голове Иоанна Куркуя, пока он приближался к крепости Платея Петра, и, как всякого человека, понимающего страждущих, заставляли его искать иные пути спасения продовольствия, принадлежащего армии. Вся сила воли умного стратига сосредоточилась на том, чтобы в этой схватке ему, Иоанну Куркую, прославленному полководцу, удалось победить всего лишь одного человека - главу восставших, ни больше ни меньше - одного воина, а скорее всего главаря, авантюриста. Иоанн уже знал, что этот главарь стоит во главе бедняков, и выходило, что бедняки захватили Платею Петра не от сладкой жизни. О, если бы динаты-землевладельцы выполняли указы и законы императора, то в империи не было бы ни одного восстания голодающих! Их просто не было бы. Вина лежала на динатах. Восстания же бедняков - это всплеск отчаяния.
С такими мыслями подошёл с шестнадцатитысячным войском Иоанн Куркуй к крепости Платея Петра. Ему было жалко восставших, и, выполняя воинский долг, крепость окружили по его приказу. Воины начали готовиться к штурму.
В тот час, когда к крепости подошло императорское войско, Феоктист и Фармурий обходили несколько кузниц, где восставшие с помощью местных кузнецов пытались изготовить себе какое-то подобие оружия: ведь у большинства из них кроме палок, камней и жердей в руках ничего не было. Но и готовить оружие было не из чего. За три дня сидения в крепости отковали каких-то сто мечей и столько же копий. Все запасы железа были исчерпаны, и огонь в горнах мало-помалу затухал. Тогда Феоктист приказал восставшим собирать где только можно камни и поднимать их на стены. Это вдохнуло в восставших надежду на то, что они смогут какое-то время постоять за себя.
Феоктист и Фармурий поднялись на крепостную стену и, посмотрев на то, как императорские воины обкладывают крепость, дрогнули. Не было ни в Феоктисте, ни в Фармурии воинской твёрдости. Они, способные к коварным действиям исподтишка, ещё чувствовали себя героями, однако, увидев тысячи хорошо вооружённых воинов, со страхом подумали, что им не продержаться и дня перед такой грозной силой, какая подступила к крепости.
- Фармурий, ждал ли ты такой напасти? - вырвалось у Феоктиста.
- Нет, мой господин, не ждал. И нам с тобой несдобровать.
- Что же делать?
- Об одном надо подумать: как живыми выбраться отсюда. В море всё для меня было просто, а тут лишь погибель.
- Ладно, давай без паники. Нам следует узнать, чего хотят эти тысячи воинов.
- Они ходят одного: завтра их пошлют на приступ и они будут ломиться на стены, чтобы одолеть нас. Вот и все. А тот, кто чего-то добивается, отсюда далеко, и нам его не достать.
Ратная сила, которую Феоктист видел за стенами крепости, угнетала его всё больше. Он чувствовал свою беспомощность и обречённость. Ему даже не дано погибнуть в бою как воину. Как он может противостоять хотя бы одному императорскому мечнику? Он и в правой-то руке не умел держать меч, а сейчас у него только левая, способная держать лишь деньги. Феоктист так глубоко задумался, что даже забыл о стоящем рядом Фармурии. Он отошёл от него и сел на груду камней, приготовленных для отражения врага. "Нужны ли они? И зачем я пошёл на поводу у братьев Лакапинов? Они рвались к императорской короне со злодейскими умыслами. Да, мне сулили место логофета дрома, но я не сумел понять тщетность всего задуманного, и потому сегодня нет виноватых в том, что я обрёк себя на участь неудачника". И Феоктист схватил себя левой рукой за волосы и стал рвать их.
- Мой господин, теперь ты ударился в панику. Рано посыпать голову пеплом. Мы ещё поборемся. У нас с тобой в руках великая сила - хлеб всей армии Куркуя. Крикни же ему со стены, что, если не уведёт войско, мы уничтожим весь хлеб, все запасы продовольствия! Пусть он трепещет от страха!
- Купец я, купец, а не воин! - стуча кулаком себя в грудь, воскликнул Феоктист. - Не могу я предать хлеб огню! - Но, посидев некоторое время молча, он согласился с Фармурием. - Ты прав. К дьяволу всякое нытье! Если Куркуй не пойдёт на уступки, всё сожжём.
В это время восставшие стратиоты продолжали готовиться к отражению приступа. Они таскали по лестницам камни и все, что могло поразить врага, разобрали даже несколько деревянных построек, затащили бревна наверх. Но стоило восставшим выглянуть за стену, как у самых смелых закрадывался в душу страх и росло чувство обречённости. Они понимали, что на них надвигается неодолимая сила, которую может сломить только более мощная сила. Но стратиоты такой силой не обладали.
К концу первого дня осады паника, ещё молчаливая и бездеятельная, расползлась по всей крепости Платея Петра, и в любой миг взрыв накопившегося отчаяния мог выплеснуться. Случилось это на третий день стояния войска Иоанна Куркуя под крепостью.
К этому времени императорское войско соорудило вокруг Платеи Петра несколько вышек вровень со стеной крепости. Они были поставлены на полозья, и воины могли их передвигать. Передние и бобковые стенки вышек были обшиты досками с прорезанными в них амбразурами, через которые Иоанн Куркуй намеревался обстрелять восставших "греческим огнём". Знал он, что при первом же огневом шквале защитников смоет со стены как волной, и тогда его воинам останется лишь подняться на стены и подавить восставших своим превосходством.
Но все эти приготовления по замыслу Иоанна Куркуя имели второстепенное значение. Главным своим оружием в подобном положении Иоанн Куркуй считал слово. Он размышлял просто. Все, захватившие крепость, были вовлечены в восстание волей случая. Не встреть они на своём пути авантюриста Дуку, жили бы себе мирно, добывая хлеб насущный в поте лица или милостыней. Но Феоктист Дука поманил их в райские кущи, пообещал им сытую, вольготную жизнь, и они устремились за ним. Ослеплённые блеском обещаний, они шли за Феоктистом, как слепые, и среди них не нашлось ни одной светлой головы, которая остановила бы безрассудных от безнадёжной схватки с силами империи. Да, Иоанн Куркуй предполагал, что в порыве отчаяния обречённые могут нанести ощутимый урон азиатской армии, уничтожив огромные запасы продовольствия, и по этой причине Иоанн Куркуй спешил донести до обречённых своё слово.
Оно прозвучало в самый нужный миг. Когда стратиоты увидели приготовления воинов Куркуя, они бросили таскать на стены бревна и камни, собрались на площади и потребовали, чтобы Феоктист вышел к ним. Он появился на площади в сопровождении вооружённого Фармурия.
- Зачем кричите? - возвысив голос, спросил Феоктист. - Я среди вас. Почему покинули стены? Идите за мной, и будем отбиваться от врага. Давайте, давайте, все на стены!
К Феоктисту подошёл пожилой, но ещё крепкий стратиот Стримон.
- И ты ещё веришь, что мы выстоим перед императорским войском? - спросил он. - А видел ли ты "греческий огонь", которым нас будут жечь с вышек?
- Не пугай! От "греческого огня" можно укрыться, - ответил Феоктист. - И мы выстоим. Ты, Стримон, убедишься в том, если поведёшь на стены тех, кто за твоей спиной.
- Мы не победим врага голыми руками. Ты заманил нас в ловушку. А нам следовало бы взять здесь добро, уйти в леса и жить там спокойно. - Стримон повернулся к толпе и крикнул: - Эй вы, чего стоите?! Идите за мной на стену, и вы увидите выход из ловушки!
И Стримон повёл стратиотов на стену. С ними шли и Феоктист с Фармурием. Поднявшись на стену, Стримон встал против самой большой вышки и закричал:
- Эй, воины! Зовите вашего стратига! Говорить будем!
Прошло не так уж много времени, как на вышке в амбразуре появился Иоанн Куркуй. Он был без шлема, без доспехов: пошли стрелу - и поразишь в грудь. Но он верил, что стратиоты этого не сделают.
- Я здесь! Я ждал вашего зова. Мне ведомо, чего вы ищете. Вам нужна сытая и мирная жизнь. Не так ли?
- Ты угадал наши желания, - ответил Стримон.
- Слушайте же, что я скажу. Я пришёл с большой силой не ради жажды вашей крови. Все вы молоды, и вам надо жить. И вы будете жить. У вас появятся жены, дети. Вы станете достойными сынами отечества.
- Это только красивые обещания! Уведи своё войско, и мы поверим и будем мирно жить в крепости! - крикнул Стримон.
- Знай, своё обещание я должен подкрепить делом, и я приступаю к этому делу. Говорю вам: сегодня же вы все станете свободны. Я это говорю вам, стратиоты! И всех вас я зову в своё войско - служить отечеству. Это великая честь - быть воином императорской армии. Мы вместе будем защищать нашу землю от врагов. К сожалению, есть и среди вас истинные наши и ваши враги. Я назову их имена, и вы отдадите их в руки правосудия, если не хотите судить своим судом. Как вы поступите, разбирайтесь сами. И сколько вам нужно для этого времени, я не ограничиваю.
- Назови их имена, стратиг! - крикнул Стримон.
- Назови! Назови! - раздались голоса тех, кто стоял рядом со Стримоном.
- Исполняю вашу просьбу, стратиоты. Это Феоктист Дука, который назвал себя Константином Дукой. Ещё подручный пират Фармурий. Они увлекли вас в авантюру. И последнее: когда будете покидать крепость, возьмите с собой столько продовольствия, сколько унесёте.
По лицу Иоанна Куркуя струился пот - таких усилий ему стоило сказать стратиотам то, что решало судьбу не меньше как две тысячи человек. Но он верил, что затраченные им усилия не пропадут даром.
События в крепости развивались стремительно. Иоанн Куркуй ещё стоял на вышке, в амбразуре, когда со стены прилетела стрела. Только чудо спасло жизнь Иоанну Куркую. Стрела вонзилась в доску близко от лица стратига. Её послал Фармурий по воле Феоктиста.
- Убей его, и я знаю, как нам спасти жизнь! - приказал Феоктист пирату.
Фармурий вырвал у стоящего рядом стратиота лук и стрелу, и Стримон не успел предотвратить выстрел. Но чудо случилось, и стрела миновала цель. К Фармурию в тот же миг подбежали несколько молодых стратиотов, скопом, но с большими усилиями завалили его и связали руки и ноги. Феоктист избежал этой участи, но близ него встали с обнажёнными мечами два стратиота. Один из них кольнул Феоктиста в бок и произнёс:
- Кончилось твоё время, фальшивый Константин Дука. Шагай на Амастрийскую площадь. - И засмеялся. Он знал, зачем на эту площадь приводят преступников.
Вскоре распахнулись ворота крепости, и Стримон, а с ним с десяток стратиотов вывели связанных между собой Феоктиста Дуку и Фармурия. Стримон сказал:
- Иоанн Куркуй, получи тех, кто чуть не убил тебя.
- А где мои сто воинов? Они живы? - спросил Куркуй, уже забыв, что ему угрожала смерть.
- Да, все живы. Своё оружие получают, - ответил Стримон. - Сейчас выйдут. Ну а мы в крепости побудем, возьмём то, что ты нам обещал, и потому уж не подгоняй нас.
- Так и будет. Но своих людей пришлю. Запишут тех, кто пожелает служить у меня.
В крепости началась мирная жизнь. И все были довольны: это восстание не унесло ни одной жизни. Иоанн Куркуй прислал в крепость скорописцев, и они записали всех, кто пожелал служить в императорской армии.
Феоктиста Дуку и Фармурия на другой день отправили под большим конвоем в Константинополь. Уехал с конвоем на побывку в столице и Иоанн Куркуй. Он понимал, что ему там должно быть свидетелем обвинения. И была его встреча с Константином Багрянородным. Выслушав все, что надо было ему знать, император остался доволен действиями стратига.
- Ты, преславный Иоанн, поступил мудро. Никто не защитит стратиотов, кроме нас. Они же граждане империи.
А спустя несколько дней после судебного разбирательства Феоктист Дука и Фармурий были приговорены к смертной казни. Приговор подписал сам император Константин Багрянородный.
Завершили свою преступную жизнь Феоктист и Фармурий на костре в центре Амастрийской площади Константинополя.
Глава двадцать седьмая. БОЛЬ
Как-то погожим сентябрьским вечером Константин Багрянородный с Еленой и сыном Романом вышли перед сном погулять в парк. День у взрослых был трудный. Елена занималась государственными делами, если можно их так назвать, потому что в этот день она принимала послов прованского короля Гуго. Он дерзнул "свататься" к Багрянородному, чтобы выдать свою дочь, королевну Берту, за сына Багрянородного и Елены, цесаревича Романа. Елене пришлось разбираться в том, что побудило странного короля Прованса Гуго сватать свою дочь за византийского цесаревича, наследника престола империи. Не слишком ли большая честь будет королю Гуго, если вдруг Багрянородный согласится на этот неравный брак! Гуго владел королевством на юге Франции, берега которого омывали воды Средиземного моря, но оно было в два-три раза меньше любой фемы Византии. Но послы чем-то очаровали императрицу Елену, а она в свою очередь очаровала своего супруга, пересказав всё то, что услышала от послов. Багрянородный вначале упрекнул Елену:
- Славная, ты готова взять в жены своему сыну даже дочь торговца.
По стечению обстоятельств позже цесаревич Роман-младший женился на дочери торговца. Но пока Елена с присущей ей непосредственностью так расписала прелести королевны Берты, что Багрянородный согласился продолжать сватовство. Теперь оставалось убедить сына жениться на некоей Берте, которая "блистала красотой и была умна, как Божья Матерь". С этой целью родители привели сына в парк, чтобы на лоне природы добиться от него согласия на брак. Любящие родители не хотели принуждать своего сына, хотя принуждение было в традициях императорских семей. Они надеялись, что юная королевна из Прованса, не познавшая светской жизни, подобно той, какую ведут византийские аристократки, больше подойдёт в жены их сыну. Он же, по мнению родителей, был сильно поражён пороками светского общества. "Это был красивый, стройный юноша, весьма популярный, но распущенный, проводивший большую часть времени на охоте и в разгульных пирушках", - писали в хрониках той поры.
Семья уселась в беседке на берегу пруда, в котором плавали белые и черные лебеди. Начал трудный разговор Багрянородный:
- Ты, цесаревич, уже в том возрасте, когда можно подумать о супружестве. Мы с твоей матушкой исполнили этот долг на три года раньше твоего возраста, и по родительской власти тебя надо бы оженить не спрашивая. Ты слишком много воли взял себе. Но мы тебя любим и даём право сделать выбор.
Роман-младший слушал вполуха. На его красивом, как у матери, лице гуляла лёгкая улыбка. Ему было всё равно, женят ли его по родительской воле или дадут самому сделать выбор, лишь бы невеста была красива. О любви, о чувствах он не думал. А когда услышал от матери, что невеста очень красива, ответил согласием:
- Раз невеста красива, то я в вашей воле, батюшка и матушка. Жените. Узнаю, что за королевство, тот далёкий Прованс.
Багрянородный и Елена переглянулись. Отец хлопнул по коленям:
- Ну и молодёжь пошла! Им только красивых подавай!
- Однако и ты, Божественный, был не промах! - засмеялась Елена и сказала сыну: - Да, французская королевна красива, а иначе они бы к нам со своим товаром не приплыли.
- Так ты им, мама, скажи, чтобы они побыстрее везли королевну.
- Завтра всё и выложу послам, - ответила Елена.
Она была огорчена этим разговором: думала, что сын будет сопротивляться, говорить о душевных порывах, но Роман с лёгкостью ветра пролетел над важной жизненной обязанностью. Он подсел поближе к Елене и попросил;
- Мама, расскажи все, что послы о невесте говорили.
Багрянородному не хотелось слушать эти рассказы.
Он встал и пошёл вдоль пруда. Ему нужно было подумать о более важном. В эти дни он расстался с Гонгилой. Надо было в конце концов отвоевать у арабских корсар остров Крит. По воле Багрянородного снарядили большую морскую экспедицию из двух эскадр, и одну из них Багрянородный поручил возглавить евнуху Гонгиле, который давно тянулся к морской службе. В эту пору в Византии было принято назначать военачальниками евнухов: считалось, что они способны водить войска и корабли и более стойки нравственным духом. Знал Багрянородный, что защитники Крита могут выставить против его экспедиции большие морские и сухопутные силы, которые с ходу не одолеешь. Но если в море византийцы надеялись победить с помощью "греческого огня", то на суше критяне были сильнее, и Багрянородный вынужден был, испытывая душевную боль, послать на остров двухтысячный отряд русских витязей во главе с Никанором. Надеялся император, что русский воевода сумеет решить исход сухопутной операции в пользу Византии.
Багрянородный так глубоко ушёл в свои размышления, что не заметил, как из-за кустов, растущих у пруда, появилась монахиня. Её лицо за черным платком тоже было почти черным, а глаза горели диким огнём. И хотя было почти темно, Багрянородный узнал в монахине Мелентину, игуменью монастыря Святой Каллисты.
- Что тебе нужно, Мелентина? - спросил Багрянородный. - Тебе запрещено появляться в Магнавре.
Она заговорила сурово и жёстко, вскинув руку:
- Ты, Багрянородный, погубил моего мужа, ты предал казни моего сына. Но мои молитвы дошли до Господа Бога, и он карает тебя за всё то горе, какое ты причинил мне. Отправляйся же в монастырь Святой Каллисты и посмотри на свою мать, если её не предадут земле.
- Господи, помилуй меня и скажи, что это ложь! И в чём я виноват перед этой женщиной, исчадием ада?
Багрянородный закрыл лицо руками. Сколько он так простоял, неведомо, но почувствовал, как кто-то подошёл к нему и взял его под руку. Открыв лицо, он увидел рядом с собой Елену и сына.
- Что с тобой, Божественный? - спросила Елена.
- Здесь была Мелентина! Где она? - Багрянородный осмотрелся.
- Но тут никого нет, и мы давно заметили, что ты стоишь один, - заметил Роман-младший.
Багрянородный хотел идти к кустам, но ощутил в ногах свинцовую тяжесть.
- Она была! Я с нею разговаривал, - опершись на сына, сказал он. - Вот тут, у кустов, она стояла.
- Я вижу на твоём лице страдание. Что случилось? - спросила Елена.
- Она причинила мне боль. Ох, как больно! Дайте глоток воды!
Роман-младший побежал к пруду, зачерпнул в ладони воду, бережно принёс её.
- Ох, больно! - простонал Багрянородный и жадно выпил воду.
- Успокойся, родимый. Ты жив, и сейчас твоя боль пройдёт. - Елена гладила мужа по спине. - Говори же, что произошло?
- Отведите меня во дворец. Распорядитесь подать колесницу. Я немедленно помчусь в монастырь Святой Каллисты.
- Мелентина сказала, что тебя зовёт матушка-августа? - спросила Елена.
- Зовёт. И молите Бога, чтобы под её зов я доскакал до монастыря. Идёте же!
Елена и Роман-младший повели Багрянородного во дворец. Ноги едва слушались его. Он постанывал, правой рукой держался за сердце.
- Отец, но была ли Мелентина? И куда она могла исчезнуть?
- Была, сынок, и могла исчезнуть. Ей это дано, - произнесла Елена.
Елена и цесаревич довели Константина до дворца и поднимались на крыльцо, когда услышали за спиной цокот копыт. К крыльцу дворца приближались два всадника. Один из них был воин, а другой - другая - послушница монастыря святой Каллисты, Валентина.
- Вижу на крыльце императора. Иди к нему, - оказал Валентине воин.