Подумать только! Ему, главному защитнику отечественных законов, предлагают сбрить бороду, которая у народа избранного (да что там, на всем Востоке!) почитается признаком мужской зрелости и мудрости! Владыки Египта, Сеннаар, Ассирии, Вавилонии, Израиля, Иудеи и бесчисленного множества других государств, если Небо не даровало им пышной растительности на подбородке и щеках, прятали свои лица под накладными бородами. Даже греки, достигнув зрелого возраста, отращивали волосы на лице, латиняне же соскабливают их до самой старости – не все, положим, но подавляющее большинство. Ух, пособники Сатаны! Что же касается стрижки, то Адонаи прямо запретил правоверным обрезать волосы!
Ладно, не стоит гневаться. Серторий этого не знает, намерения у него самые благие...
– Спасибо за совет, отец, но я не могу ему последовать. Я – назорей перед Богом моих отцов.
– Можешь называть меня просто по имени, это разрешается взрослому усыновленному. А слово "назорей" я ранее не слышал. Что оно означает?
– Так называют мужа, давшего Господу особый обет чистоты и верности. Он не должен стричь волосы и пить вина.
– И касаться женщин?
– Откуда ты взял? – улыбнулся Иуда, вспомнив Самсона, любителя блудниц-филистимлянок, одного из первых и самых известных членов этого братства, который называл себя "назорей Божий от чрева матери моей" (Суд. 16:17). – Ни одна секта в Иудее не отказывается от завета Господа "плодитесь и размножайтесь" (Быт. 1:28).
– Но мне же говорили, что среди евреев какие-то фанатики в белых одеждах не спят даже со своими женами? Они живут на Асфальтовом озере и в Египте, – не унимался примипул.
Как и всех римлян, больше всего на свете его интересовали две темы – война и плотские утехи. Квириты как-то даже ухитрились объединить эти антагонистические явления. Их Марс был женат на Венере, как греческий Арес – на Афродите. Но Мамерт, будучи богом войны, одновременно считался божеством весны и оплодотворения, покровителем земледелия и скотоводства, то есть символом созидания и разрушения одновременно. Самым почитаемым героем латинян был Геркулес. Его тринадцатый подвиг они ценили больше всего: сын Юпитера за одну ночь лишил девственности пятьдесят дочерей некоего басилевса! Вот пример для подражания!
– Ты имеешь в виду ессенов и египетских терапевтов? Но и они совокупляются с женщинами, как все мы. Я посещал их общины, у них есть дети. Просто некоторые из них учат, что вступать в плотскую связь надо только с целью деторождения, а не для удовлетворения похоти.
– Дураки эти ваши фанатики! Мнят себя мудрецами, а того не ведают, что боги разделили людей на имеющих пенис и вагину и для продления потомства, и для получения удовольствия! Тьфу на них! Ладно, хватит разговоров, у меня еще будет время послушать про ваши странные обычаи. Пойдем к Колонию. Прокуратору уже рассказали о случившемся, он хочет тебя увидеть...
– Подожди! Что будет потом, после церемонии? – со страхом в душе спросил Иуда.
– Официально удостоверим твое усыновление мною, и ты волен делать, что душе угодно. Можешь покинуть лагерь немедленно. А хочешь, пойдем с нами в Цезарею, где наместник держит резиденцию, место в обозе тебе предоставят. Даже заплатят за лечение раненых. Я бы предложил тебе поехать в Италию, жить в нашем родовом имении и дожидаться моего возвращения. Я уже давно отслужил свои шестнадцать лет и волен покинуть легион, как только завершатся военные действия. Лонгину предстоит носить поклажу "мула" еще тринадцать лет... Если, конечно (да не допустят боги!), ему не нанесут увечье и серьезную рану. Тогда его вычеркнут из армейских списков до окончания срока службы. Впрочем, не стоит загадывать насчет будущего, а то Юпитер разгневается. "Люди предполагают, боги располагают". А вот главное событие сегодняшнего дня я могу предсказать точно, как авгур-гадатель! Вечером мы устроим пир в честь спасения твоего брата и твоего вступления в наш род! Я постараюсь затмить твой подвиг в сознании окружающих! Ты победил Смерть, а моя щедрость поможет всем нашим друзьям и близким одолеть Фамеса – бога голода! Ха-ха-ха!
Иуда размышлял недолго.
– Я побуду еще две недели с тобой и Лонгином. Между нами выткалась незримая нить, скрученная из жизненных сил, которая привязывает его к этому свету и не дает Ангелу Смерти унести в Шеол, который вы, римляне... то есть мы, квириты, называем Гадес. Если эту нить резко порвать, мой брат умрет той же смертью, от которой был чудом избавлен. Я должен быть рядом с ним и целить его, пока наша связь сама собой не истончится и не исчезнет. Потом я вас покину, но оставлю сведения, как меня найти в случае нужды. Что касается Италии, то, возможно, я когда-нибудь и погощу в твоем... в нашем имении...
Они сделали пару шагов в направлении претория, как вдруг Серторий застыл на месте:
– Подожди! Появляться на улице или в общественном месте в одной тунике считается неприличным. Мы ведь не у себя дома гуляем, а к самому легату идем!
Примипул снял с себя и накинул Иуде на плечи солдатский плащ сагум – небольшой кусок шерстяной ткани, закрывающий оба плеча и сколотый по углам у шеи. Сам же остался в доспехах, которые, казалось, никогда не снимал, как кожу.
Внутри преторий – самая большая палатка, какую когда-нибудь видел Иуда, – был разделен перегородкой на две неравные части. Задняя служила спальней Колонию, передняя – приемной.
Середину покоя для аудиенций занимал грубо сколоченный деревянный стол. Полотняные стены обрамлялись короткими, составленными встык скамьями. По углам торчали церемониальные стражи – ликторы с "фасциями" – пучками розог, между которых были воткнуты секиры с двойными лезвиями. Они олицетворяли ничем не ограниченную в военное время власть полководца.
За столом в кресле сидел муж лет тридцати в богато украшенных доспехах. За спиной у него висел пурпурный полудаментум – узкий плащ длиной чуть ниже колен, закрывающий спину и левое плечо и сколотый пряжкой на правом плече. Крупные черты его лица были словно вытесаны из камня: квадратные челюсти, лоб, выступающие надбровья, изрядный нос, похожий на вылезающий из скалы утес. Слепоглядящие пустые глаза – тоже как у безжизненной статуи. Каштановые волосы гладко расчесаны и свисают челками. Исцарапанные гладкие щеки и подбородок подтверждали убеждение Иуды, что бритье – не только богопротивная и глупая, но еще и далекая от приятности процедура.
Судя по всему, это и был военачальник италийской армии и некоронованный властитель земли обетованной.
Перед прокуратором, словно девка на выданье перед ухажером, вертелся маленький, юркий, тоже уже не молодой римлянин в очень красивой светло-лиловой с желтым тунике. Верх головы его украшали завитые черные локоны, а низ обрамляла небольшая, тоже завитая бородка Это сразу расположило к нему Иуду: единственный из необрезанных, кто хоть как-то походит на истинного мужа. Два худых, как щепки, раба драпировали щеголя в большой, размером примерно двенадцать на четыре локтя, кусок белоснежной шерсти эллипсообразной формы, повинуясь указаниям Колония, выступавшего и в роли декоратора-костюмера. В тоне легата слышались явное недовольство и нетерпение:
– Послушай, Гай, долго я еще буду служить тебе живым зеркалом? Ты уже в третий раз меняешь способ драпировки своей тоги! Сколько еще ждать? Вон смотри, уже Серторий пришел! Тебе тоже привет, Серторий! Давай, заканчивай, Гай! Сделай свой выбор!
Иуда с ужасом понял, что понравившийся ему бородач-римлянин – это старый противник, разбивший его десять лет назад и распявший на кресте две тысячи мятежных иудеев по приказу Вара.
– Мой дорогой друг, – протянул Гай медоточивым голосом, – если достойный Гортензий, будучи всего-навсего оратором, перед своими выступлениями проводил перед зеркалом по четыре часа кряду, занимаясь туалетом и отрабатывая величественные жесты и позы, то я, недостойный, будучи все-таки легатом и твоим заместителем, могу потратить четверть часа, дабы облачиться в главную одежду нашей нации. Мы, квириты, должны выглядеть достойно. "Владыки мира – народ, одетый в тоги", – так сказал о нас любимец Августа, поэт Вергилий.
...Носить тогу запрещалось рабам и иностранцам, она могла украшать исключительно свободнорожденных граждан Вечного города. Ее надевали при всех мало-мальски важных случаях: при посещении цирка, театра, судебного заседания, визите к патрону-покровителю или крупному чиновнику, при встречах триумфаторов.
Гавлонит воочию убедился в том, что завернуть человека в этот, казалось бы, простой кусок материи весьма сложно даже для специально обученных драпировщиков.
Сначала рабы накинули треть ткани Гаю со спины на левое плечо – так, чтобы она достигала щиколоток и закрывала всю левую часть фигуры. Остальной частью прикрыли спину и протянули ее под правой рукой вперед.
Здесь, сбоку, из внутренней стороны ткани на уровне талии скрутили жгут – балтеус – и прикрепили его к поясу туники. Затем отсюда начали укладывать ткань красивыми полукруглыми складками в так называемый "синус", который спускался до уровня колен. Далее остаток тоги перебросили через левое плечо назад так, чтобы конец ее доходил почти до земли и закрывал левую руку. Для придания складкам более красивой и устойчивой формы в края одеяния зашивались гирьки из свинца. Последним штрихом в драпировке церемониального римского плаща была складка умбо, получавшаяся благодаря тому, что первый левый конец тоги подтягивался вверх и сшивался над синусом полукруглой складкой.
– Остается нанести только красную полосу на тогу, и ты можешь заседать в сенате! – насмешничал Колоний.
– Красота тоги заключается в ее белизне, изящности драпировки, коя определяется традициями и утверждена законом. Что касается сенаторов, то для того, чтобы ими стать, мало украшать свои туники и тоги красной каймой. Нужно еще иметь ослиный ум, – засмеялся Гай. – Но ты меня отвлекаешь, милый друг. Мне надо завершить туалет.
Дальнейший разговор, несмотря на неплохое знание латинского языка, Иуда понимал с большим трудом, а многие детали прояснились для него лишь спустя годы. Он впервые ощутил себя невеждой "ам-хаарецом" на диспуте двух законоучителей-раввинов. Слова вроде бы были почти все знакомы, и глаголили внятно, да вот только о чем говорят, на каких людей и события намекают, какими двусмысленностями и язвительным выпадами перебрасываются, оставалось только гадать.
– Так, с тогой закончили, – с довольным видом промурлыкал Гай. – Что надеть сверху? Лацерну?
– Хочешь, чтобы про тебя сказали: "Осторожно, не запачкай его лацерну кровью?" – невинным голосом спросил легат.
– Нет уж, я хочу походить на Цезаря в чем-либо другом! – отмахнулся от него второй по рангу человек в Иудее.
Лацерну, небольшой прямоугольный кусок ткани, затканной золотом с серебром, накидывали на спину так, чтобы она закрывала оба плеча, а углы ее скалывали впереди ушей. Этот короткий парадный плащ доходил лишь до колен, что объяснялось его чрезвычайной дороговизной. Такую ценность берегли пуще зеницы ока. В момент убийства Юлия Цезаря один из заговорщиков произнес сакраментальную фразу: "Осторожно, не запачкайте лацерну кровью!"
На взгляд Иуды, шутка Колония, к месту вспомнившего этот эпизод, звучала чересчур кровожадно. Гай тем не менее на нее нисколько не обиделся и поддел начальника в ответ:
– Видишь ли, если я пристегну свою роскошную лацерну, твой полудаментум будет выглядеть плащом простолюдина. Разве что ты на самом деле наденешь пенулу, сшитую из драгоценных тканей, как это делают римские щеголи?! Не могу же я пышностью одеяний превосходить своего предводителя?!
Грубый шерстяной плащ пенулу носили лишь бедняки и сельские жители. Она представляла собой круг, чаще полукруг, с отверстием для головы; к ней часто пришивали капюшон.
– Или тебя, прокуратор, задрапировать в гиматий? Нет, греческую моду не одобряет император. Лучше я сам тоже наброшу полудаментум, дабы не затмевать тебя своим сиянием, как солнце луну. – Гай явно побеждал в шутливом поединке.
Иуда заметил, что Серторий смотрит на все эти ужимки без удовольствия, хотя сохраняет на лице видимость почтения к командирам. Вероятно, неодобрение сурового центуриона Гай почувствовал нутром, поскольку посерьезнел и быстро закончил процедуру одевания:
– Не суди меня слишком строго, доблестный примипул, именно мне предназначено быть официальным свидетелем записи акта об усыновлении, и я должен быть одет подобающим образом. Можно начинать, легат? – обратился он к командующему.
– Нет, погоди! Сначала мы допросим обоих иудеев вместе, дабы лекарь мог опровергнуть показания попавшего к нам в полон ратника или, напротив, подтвердить их. Введите пленника! – приказал он начальнику стражи.
Приоткрылась и закрылась полотняная дверь. В лицо командующего "ганна'им" уставился его собственный телохранитель – Иоханан бен Ха'галгал.
Масорет знал в лицо и помнил происхождение всех командиров своего войска и, конечно, охранников. Иоханан был зрелым мужем двадцатишестилетнего возраста, обитал в родовом селении на одной из многочисленных гор чуть севернее Иерусалима. Выполняя поручение Иешуа бар Ионафана, шпионил в столице за римлянами. По рекомендации последнего был принят в отряд охраны Галилеянина и ждал назначения сотником. Не дождался...
Сейчас Иоханан был без доспехов, в одном вретище, руки не связаны, тело в синяках и ссадинах, лицо разбито. Он ошалело посмотрел на своего главнокомандующего и, понукаемый острием копья, прошел к столу, за которым восседал прокуратор.
– Иудей, твоя жизнь – в твоем языке, – змеей зашипел на койне Гай, крутя золотой перстень, по римскому обычаю нанизанный на четвертый палец левой руки. – Я не отдам приказа распять тебя, если ты откроешь, где находится вожак мятежников Иуда по прозвищу Галилеянин.
– А если ты поможешь нам поймать его, то от меня, клянусь, получишь особую милость! – прокрутил каменные жернова своих скул "статуеподобный" Колоний.
Иоханан повернул назад, подошел к Иуде, взял его правой рукой за подбородок. Гавлонит напрягся. Либо ему наносят величайшее оскорбление, ведь волос на лице мужа, помимо особых случаев, никому касаться нельзя, кроме жены и брадобрея. Либо...
Телохранитель притянул за бороду лицо вождя и учителя поближе, поцеловал его в уста, отступил на шаг, преклонил колена, шепнул: "Прости, раввуни!" на арамейском и, перейдя на койне, показал пальцем на командира "ганна'им":
– Перед вами Иуда бар Иезекия, прозываемый Гавлонитом или Галилеянином, предводитель зелотов!
Гнев, полыхавший внутри Иуды, растопил даже леденящий его душу ужас.
– Целованием ли предаешь меня смерти, Иоханан, как Иоав Амессая? "И взял Иоав правою рукою Амессая за бороду, чтобы поцеловать его. Амессай же не остерегся меча, бывшего в руке Иоава; и тот поразил его им в живот..." (2 Цар. 20:9). Но ты не военачальник царя Давида, а я не предатель. Наоборот, я полководец, а ты – изменник! Вместо меча ты использовал язык, подобный жалу аспида. Но мой язык сильнее твоего, в чем ты сейчас убедишься!
– Я лишь следую Закону, избегаю запретной смерти быть повешенным на дереве! Тебя бы все равно опознали рано или поздно, – зашептал побледневший телохранитель.
– Значит, Тора научила тебя предавать вождя своего и законоучителя?! За это проклят ты перед Богом и народом избранным! Не увидишь ты завтрашнего восхода солнца, несмотря ни на какие римские милости! О тебе речено Псалмопевцем. – Иуда повысил голос и запел на иврите: – "Не ревнуй злодеям, не завидуй делающим беззаконие, Ибо они, как трава, скоро будут подкошены и, как зеленеющий злак, увянут... Ибо делающие зло истребятся, уповающие же на Господа наследуют землю... Еще немного, и не станет нечестивого; посмотришь на его место, и нет его... Нечестивый злоумышляет против праведника и скрежещет на него зубами своими; Господь же посмеивается над ним, ибо видит, что приходит день его. Нечестивые обнажают меч и натягивают лук свой, чтобы... пронзить идущих прямым путем. Меч их войдет в их же сердце, и луки их сокрушатся. Нечестивый подсматривает за праведником и ищет умертвить его. Но Господь не отдаст его в руки его, и не допустит обвинить его, когда он будет судим" (Пс. 36:1-2; 9-10; 12-15; 32-33).
С каждой фразой голова коленопреклоненного Иоханана пригибалась все ниже к земле, как головка гвоздя под ударами молотка. Он не знал древнееврейского, в синагогах слышал всего-навсего "таргум" – перевод Святой Книги на арамейский язык – и из всего монолога Иуды понял только, что великий маг обрек его на скорую и ужасную смерть. Полуузнаваемые слова на каком-то знакомом и в то же время чужом языке, видимо, очень древнем, не могли быть не чем иным, кроме как опаснейшими заклинаниями. Не выдержав напряжения, Иоханан упал в обморок.
Вокруг царил первозданный хаос. У ликторов дрожало буквально все: губы, длани с фасциями, колени. Гай согнул десницу в локте, ударив по сгибу кулаком левой руки, что означало эрегированный фаллос. Серторий выставил в сторону Иуды амулет – розовую раковину улитки, представлявшую собой символ женской вульвы. Колоний просунул большой палец правой руки между средним и указательным. Кукиш (который римляне называли "йса", то есть фига, винная ягода) обозначал совокупление мужчины и женщины.
Не поняв слов, квириты уловили суть происходящего: волшебник призывает духов тьмы отомстить предателю.
Они инстинктивно использовали добродейственные сексуальные символы и жесты против сглаза и вредных чар. Злой колдун – носитель разрушающего начала, коему может противостоять только мощь созидания. Силы, стоящие за детородными органами и способами полового акта, – есть силы размножения, самые могущественные в мире, ибо именно они дали жизнь Вселенной.
– Не отваживайте меня, я не колдун, – устало сказал Гавлонит своим врагам.
– Ты и чародей, и лжец изрядный! Как, ты сказал, тебя зовут, сынок? – с издевкой и угрозой спросил первым пришедший в себя Серторий.
– Я сказал правду. Второе имя моего отца – Симон. Псевдоним Ишкариот я получил задолго до того, как меня прозвали Гавлонитом и Галилеянином.
– Почему утаил остальное?
– Ты не спрашивал, – пожал плечами зелот.
– Жаль, что ты не попался мне во время битвы. Впрочем, тогда бы вы оба, и Лонгин, и ты, числились во владениях Прозерпины...
– Нет, тогда были бы мертвы и Лонгин, и ты, отец, – уверенно возразил Гавлонит. – Ты лучший боец легиона, но вчера со мной не справился бы никто.
Примипул открыл было рот для возражения, но взамен прошептал:
– Может быть, и так... "Хвастливый воин – хвастливый осел", – и замолк.
Наступившую тишину разорвал полуистерический смех Гая:
– Наш Серторий, воплощение доблести квиритов, ненавистник всех варваров, а иудеев в особенности, принял в семью... О боги! Кого бы вы думали? Атамана бунтовщиков! Да это же... как если бы Красе усыновил Спартака! Ха-ха-ха!
Овладевшее всеми напряжение вдруг лопнуло подобно перегретой на открытом огне амфоре с вином. Собравшихся в приемной людей охватило вакхическое, неестественное, насылаемое Небом лишь в особые моменты веселье.