III
Это было во второй половине дня пятницы, и старший сын Рика приехал домой на выходные. Альфи, как его называли, был студентом в колледже Магдалины, название которого англичане почему-то произносят, как Модлин. Он ехал на автобусе из Оксфорда, и ему пришлось идти довольно долго пешком, так что прибыл он в грязных ботинках и мокрых брюках, но со здоровым румянцем на щеках. Ему только что исполнилось семнадцать, высокий и стройный, как и его отец, и как дед, в честь которого он был назван, темные глаза, темные волнистые волосы, тонкое серьезное лицо. Он был не по годам развит, как и должно быть в такой семье. Добросовестный студент, но гораздо больше левый, чем был его отец в свои семнадцать.
"Классно!" - ответил он на вопрос Ланни, как дела. И "идёт!" - когда его отец предложил переодеться в сухое. Ланни обещал отвезти его в фешенебельную школу в шестидесяти километрах от дома, где Марселина Дэтаз была пансионеркой, чтобы привести девушку в дом на воскресенье. Ланни был не против прокатиться по стране независимо от погоды. Ему нравился этот нетерпеливый интеллектуальный юноша, и Ланни был готов внести свою долю, чтобы помочь паре, которую он составил, когда эти двое едва появились на свет в мире, раздираемом мировой войной. Дочь Бьюти осталась без отца через несколько месяцев после своего рождения, а сын Рика едва не стал наполовину сиротой до того, как увидел свет. Теперь, как казалось Рику и Ланни, темная тень конфликта нависла снова над миром. Но нет смысла говорить об этом людям, которые не хотят в это верить. Они будут верить в то, что они выбрали. Возможно, глубоко скрытые инстинкты руководили молодежью, заставляя их рано разделяться на пары и выполнять свою главную функцию, прежде чем это станет слишком поздно.
Для Ланни было смешно обнаружить, что его считают старшим. Сам он этого не чувствовал, но Альфи это делал и смотрел на него с большим уважением, как на человека, который много путешествовал, встречался с сильного мира сего и имел приключения, о которых, возможно, было не спортивно подробно спрашивать. Неужели, правда, что он был брошен в застенки нацистов и видел избиение бедного старого еврейского банкира, чтобы заставить того отказаться от денег? - "Как вы думаете, мы когда-нибудь будем воевать с этими попрошайками? И действительно ли, что мы позволили им себя обогнать в самолётостроении?" Ланни понял, что здесь был тот, кто принял его заявления всерьез и не рассматривал его как немного тронутого. "Я занимаюсь математикой больше, чем это необходимо по программе", - сознался внук баронета. - "Я думаю, что это будет востребовано в наших ВВС. Только не надо говорить об этом в присутствии мамы, потому что вы знаете, как это ее расстроит".
Бедная Нина! Что-то вздрогнуло внутри Ланни Бэдда при мысли, что ей, возможно, когда-нибудь снова придется пройти через это страдание. Одного раза в жизни достаточно для любой женщины! Он был вынужден рассказать этому парню о том странном случае, который произошёл с ним, когда он был в возрасте Альфи и жил в семье Робби Бэдда в Коннектикуте, в то время как Рик дрался в воздухе над Францией. Как Ланни проснулся на рассвете, в тот самый час, когда Рик разбился, и едва не погиб, и Ланни увидел то, что посчитал своим другом, стоявшим у кровати с кровавой раной на лбу. Как раз на том месте, где у бывшего пилота сейчас находится шрам. "Твоя мать вернула его обратно к жизни", - сказал Ланни. - "Ей будет чертовски трудно, если ей придётся это делать снова". Это была фраза, которую английские правила позволяли произнести при таких условиях.
IV
Вот появилась танцующая Марселина. Она всегда, казалось, танцевала, такая счастливая, такая молодая, полная энергии. Она была на месяц или два моложе, чем Альфи. Но, как девушка, она оставила его далеко позади. Она уже стала цветущей молодой леди, пока он оставался застенчивым мальчиком, так он чувствовал себя, и был беспомощен в её руках. Дочь Бьюти Бэдд не могла не глядеться чем-то особенным, а при таком известном отце, как Марсель Дэтаз, эта особенность увеличивалась многократно. Ещё ребенком её окружали зеркала, в уши попадали разговоры женщин, друзей дома и служащих ее семьи, поэтому она знала о себе многое и представляла, что собирается с этим делать. У неё были стройная, изящная фигура, в соответствии с модой того времени, восхитительные светлые волосы с золотистым отливом, черты лица, напоминали Ланни её отца, брови гораздо темнее, чем волосы, придавали необычный штрих её яркой привлекательности. Она была наполовину американка и наполовину француженка, обладая оживленным темпераментом соотечественников отца и уверенностью в себе, полученной от матери, которая сбежала из дому баптистского проповедника и стала моделью художника в теперешнем возрасте Марселины.
Да, в самом деле. Бедному Альфи, влюблённому по уши, и в отсутствии расположения придётся трудно, чтобы удержать ее. Она была единственным ребенком в семье великого художника, о котором говорили все, и который, действительно, вот-вот станет "старым мастером". Из доходов от его труда Марселина собиралась наслаждаться комфортом и, возможно, роскошью. Она знала о существовании Лондона и Парижа, дворцов и яхт, и что все эти изыски были в пределах ее досягаемости. Уж так она была воспитана. Ланни, который, если бы смог, воспитал бы её по-другому, пришлось занимать позицию зрителя. Здесь, как и во многих других местах этого beau monde , который спеленал его условностями, он был вынужден оставаться тихо покорным.
Эта Бьюти вся в Бэддов, так называл её Рик, уселась на переднем сиденье между двумя мужчинами, и Ланни вёл машину и слушал ее болтовню. Её слова лились нескончаемым потоком, потому что жизнь была так прекрасна, а она не может быть сдержанной. Она говорила только о знакомых: о девочках в школе, которых Альфи знал или должен был знать, о мальчиках, которые на выходные приезжали в "Плёс" на танцы и на вечеринки. Когда они собрались вместе, они все так же болтали, по крайней мере, девушки. Они помнили, что они говорили в других местах и повторяли то, что слышали, и это было похоже на разговор синиц на живой изгороди. Довольно сильный контраст между этой болтовней и разговорами, которые вёл Ланни с Альфи. Он подумал: "Неужели женщины все должны быть синицами или это было просто способ общения, которому их научили?"
Эта молодая пара была влюблена друг в друга, но в их собственной соперничающей манере, не подлежащей постороннему вмешательству. Марселина возмущалась, что за неё решали её судьбу, и настояла на том, чтобы начать все сначала на её собственных условиях. Она заявила, что Альфи серьёзен, как старая сова, и продолжала всё время его дразнить, делая его несчастным. У нее не было ни малейшего интереса к таким вопросам, как политика, и она имела только смутное представление, что такое математика. Но она знала всё об искусстве кокетства, и применяла его на каждом привлекательном молодом человеке, который попадал в её поле зрения. Как правило, они были старше Альфи, и это приводило его в панику. Всё это было довольно жестоко, но такова природа, и, несомненно, было лучше урегулировать такие дела шутками и дразнилками, чем позволять молодым людям бодаться друг с другом, как олени в лесу.
V
Вернувшись в "Плёс", они пообедали, а затем явились молодые друзья из близлежащих окрестностей. Всё было так же, как это было в детстве Ланни, когда он впервые побывал здесь и встретил приятелей Рика. В том числе Розмэри, которая стала его первой возлюбленной. Тогда они сидели в лунном свете, а Курт Мейснер играл на рояле, и им грезились несбыточные мечты. Теперь это было новое поколение, сыновья и дочери товарищей Ланни, но они гляделись точно такими же. Мода не сильно изменилась, они приехали на велосипедах, юбки стали короче, а молодёжь вытянулась, и то же самое произошло и с прическами. Любовь была такой же, только они говорили о ней более свободно, и смех был таким же, и ничуть не меньше, несмотря на прошедшие и намечающиеся войны. Первый визит Ланни в этот дом был весной 1914 года, и тогда никто не тревожился. А сейчас, осенью 1934 года, он подумал, будут ли они тревожиться следующим летом или через одно?
Они убрали все ковры и всю мебель с центра гостиной, ставили на патефон грампластинки и танцевали. "Хот джаз" пришел из Америки, и теперь его новая разновидность называлась "свингом". Молодые люди дрожали от восторга, повторяя свои любимые мелодии, и бесконечно неистовствовали под них, они забыли о существовании старых танцев, кроме Марселины, которую Ланни научил всему, что знал. Когда он танцевал с ней, другие останавливались и смотрели. Так происходило во многих гостиных и даже в танцзале казино. Они могли бы получить ангажемент и зарабатывать этим на жизнь, если бы захотели. Когда Марселина танцевала, что-то возникало внутри её и располагало ею. Она превращалась в выражение музыки и движения, испытывая гордость и в то же время зная, что делая так, она приковывает внимание, которое её радовало. Радость и гордость в равной мере стимулировали друг друга.
Так было с раннего детства, с первых шагов, в которых, по наблюдению Ланни, она открывала себя для себя. Он хвалил и поощрял ее, другие делали то же самое, и так они создали танцовщицу. Она будет танцевать в одиночестве от чистого восторга от танца. Но потом она найдет зеркало, чтобы видеть, что она делает, и будет думать о тех, кто будет наблюдать ее позже. Она пришла к этому, честно говоря, глядя на мать, которая любила, чтобы на неё смотрели, сначала в качестве модели, а затем в мире моды. Она была, что называется "профессиональной красавицей". Отец Марселины рисовал картины, чтобы на них смотрели. В то же время он исповедовал равнодушие к похвалам и решительно отказывался продвигать свои собственные работы. Ланни подозревал, что это было вызвано многими обманутыми надеждами, и он был вынужден рисовать для себя. Конечно, основная цель искусства общаться с другими, а не писать в стол!
VI
Вернувшись в коттедж Уикторпа, так назвали его временный дом, Ланни погрузился в обычную жизнь, которую в течение длительного времени он сам отвергал. Он наслаждался обществом своей прекрасной молодой жены, одевался должным образом и сопровождал ее на светские мероприятия, тщательно избегая выражать любые идеи, с которыми она могла бы не согласиться. Он заставлял себя помнить, что, в конце концов, ей было только двадцать шесть лет, и ее мышление ещё полностью не созрело. Было бы бесполезно ожидать от неё знаний обо всём или хотя бы желания обладать такими знаниями. Он играл с маленькой дочкой, показывал ей новые танцевальные па и ходил с ней смотреть новорожденных котят. Он играл на пианино и читал книги, заинтересовавшие его. Он работал со своей картотекой и вёл деловую переписку с помощью стенографистки, которая приходила по вызову. Он наслаждался тишиной и покоем и думал с болью в сердце: "Если бы только люди научились не мешать другим быть счастливыми".
Но то же время он был похож на человека, ожидающего приговора суда и прихода судебного пристава или шерифа за собой. Он считал дни и старался угадать, когда геноссе Монк, вероятно, вернется в Берлин, и когда можно было бы ожидать письма от Труди Шульц, она же фрау Мюллер. Он был уверен, что она напишет. Заговорщикам всегда требуется деньги, какие они могли бы получить, и она вряд ли оставит его без внимания. Если письмо не придёт, это может означать только то, что Монк был своего рода мошенником.
Шли дни, Ланни гадал, что задумал мошенник. Был ли он террористом и уже приобрел нитроглицерин, или что-то, из чего в настоящее время делаются бомбы? И кто станет целью? Гитлер или Сталин, или Троцкий, Герман Геринг или Пьер Лаваль, или не дай Бог! Рамсей Макдональд или король Англии Георг? Ланни не мог поверить, что этот человек такого интеллекта и силы был обычным мошенником, который истратит деньги на вино и женщин. Нет, он был или революционером, или хорошо подготовленным агентом, но в этом случае Ланни должен получить письмо от Труди Шульц, которое будет написано под принуждением, либо будет подделкой. При таких мыслях трудно забыться в музыке Листа или Шопена!
Наконец, пришло письмо с немецкой маркой и берлинским почтовым штемпелем! Простой конверт без имени отправителя. Ланни вздрогнул, понимая, что это был его приговор. Он пришел в свой кабинет и открыл конверт. И, стоя посреди кабинета, прочитал:
Уважаемый мистер Бэдд.
У меня есть много новых эскизов, которые, я полагаю, заинтересуют вас. Я хотел бы вашего содействия в их продаже. Если вы будете в Берлине 6 ноября, я был бы счастлив встретиться с вами и показать их вам. Если эта дата вам не удобна, то подойдет любая последующая дата.
С уважением,
Мюллер.
Скупой и точный текст, не способный возбудить подозрения любого гестаповца или жены, проявляющей интерес к почте мужа. Почерк, немецкого типа, возможно, принадлежал либо мужчине, либо женщине. Ланни, имевший переписку с Труди в то время, когда он организовал публикацию ее рисунков в газете Le Populaire , теперь извлек её письма из картотеки и уселся за их изучение с лупой. Но более важными оказались два маленьких эскиза, вложенные в конверт. На одном была изображена голова человека с изысканными манерами в самом хорошем настроении. Этот человек был хорошо знаком Ланни. Это был он сам. Труди, с разбитым сердцем и измученная террором, как бы говорила: "Радостный и сияющий, живущий в безопасности в счастливой стране, в крепости, построенной природой, и служащей защитой против инфекции и руки войны!"
На втором эскизе был изображён Ганси Робин со своей скрипкой, что тоже говорило многое. Люди и Труди Шульц, пара чистокровных арийцев, были приглашены во дворец Иоганна Робина, еврейского спекулянта, слушать Ганси и его жену из Новой Англии, игравших музыку немца Бетховена, еврея Мендельсона, француза Сезара Франка и венгра Римини. Этот яркий маленький эскиз был напоминанием о том вечере, его посланием о гимне Шиллера и девятой симфонии, говорившими, что все люди становятся братьями под добрыми крыльями радости.
Конечно, возможно, что опытный художник смог имитировать стиль Труди. Подпись можно подделать, и многие эксперты пропустили бы эту искусную имитацию. Но Ланни считал, что это была работа молодой женщины. Он изучил эскизы под лупой и увидел, что линии были четкими и чистыми, что вряд ли это имело бы место, если бы она работала под принуждением. У него в руках было то, что он с нетерпением ждал более года, возможность встретиться с ней и, возможно, задать ей несколько вопросов. Для этого и только для этого он готов снова отправиться в Нацилэнд.