- А ты не томись, ляг как следует.
""Не томись", "не томись"… - путалось в голове у задремывающего Данилыча. - Коли бы толк был, можно и потомиться, а тут… Да, не дураки были прадеды наши, что на таком месте крепость поставили. Настоящее место! Либо камень, либо трясина. Словно пьяный леший со свадьбы проехал… Вот тут и распоряжайся хозяйством - где рыть, где копать, куда пушки да солдат становить… Эх, ва-a! - потянулся. - Везде один мёд!.."
До середины октября шли беспрерывные дожди. Хмурее осеннее небо, суля снегопад, низко висело над громадным болотистым лугом, на котором раскинулись полевые укрепления русских. Только числа 15-го к вечеру, по закату, поднявшимся ветерком разволокло серые тучи, и первый раз за всё время светло за угор село солнце. Всюду за передовыми позициями торчали поднятые вверх оглобли телег, по ступицу увязших в грязи, валялись вонючие бочки из-под солонины, из-под рыбы, поломанные колеса, передки, втоптанные в грязь рогожи, кули. В окрестных оврагах разлагались сброшенные туда дохлые лошади. Дороги с бесчисленными объездами, обходами превратились в сплошное жидкое месиво.
Давно кончились и солонина, и рыба, и толокно. Солдаты сидели на одних сухарях, а подвоз за плохими дорогами по-прежнему был никуда. Сборщики подвод носились, как гончие, обшаривали селения, ямы, монастыри по обе стороны дорог от Нарвы до Новгорода и во всей округе на многие вёрсты. Провиантмейстер, окольничий Языков, сбился с ног, изыскивая средства подвоза.
"Отгрузка харчей зело не спора от недостачи подвод, - доносил он Петру. - Ей-ей, все силы употребляю, посылаю сколь можно".
Сухарей тоже было не вволю. Из них, для сытности, делали тюрю-мурцовку: размачивали, сдабривали луком, солили…
- А с этого хлёбова, - говорили солдаты, - много траншей да кеселей не нароешь!
Путной воды тоже не было, её брали из луговых илистых болотин, сплошь покрытых бархатной цвелью.
- Ну и водица у вас! - говорил Данилыч знакомым преображенцам, отвёртывая нос от кружки, поднесённой ко рту. - Ужли пьёте?
- А у вас на острову-то ай сахарная? - говорили ему.
Которую неделю пьём… Да вода что, вот кусать чего нетути.
- Должны вроде как подвезти, - нерешительно замечал Алексашка.
- Да ить не те деньги, что у бабушки, а те, что в пазушке, - возражали ему. - Ждать да догонять - хуже нет. Все жданки поели…
Некоторые зло вставляли:
- А немцы в три горла жрут!
- Да им что!..
Подошёл знакомый сержант Лука Кочетков. Здороваясь, Меншиков ухватил его за рукав, отвёл в сторону:
- Пойдём побалакаем. Проводи…
Когда отошли, взял его под мышку - мал был ростом Лука против Данилыча, - оглянулся по сторонам:
- Ну, как наши преображенцы-то?
Да, как Александр Данилович… всю надежду кладём на тебя.
- На меня?! - с притворным удивлением воскликнул Меншиков, и глаза его радостно заблестели. - Я-то тут при чём?
- Будя толковать-то, - сказал Лука ласково и грустно. - Авось знаем, кто ты и что ты… Был Лефорт - стал Данилыч, наши так говорят…
- Тэк, тэ-эк, - кивал Алексашка раздумчиво, глядя себе под ноги. - Ну и что из того?
- Своим человеком тебя наши считают. Потому и, надеются.
- Да на что надеются-то?
Маленький, щуплый Кочетков резко вывернулся в сторону, забежал петушком наперёд.
- Как на что?.. Государю глаза открыть надо! Продажа ведь от немцев идёт! Что делается у нас, им в крепости всё известно! Одного поля ягоды: что там, - махнул в сторону Нарвы, - что у нас теперь в генералах сидят!.. А потом - с какими шишами пойдём воевать? Ничего же не подвозят: ни пороха, ни ядер, ни бомб. Пушки чёрт те какие, своего веса не выдерживают - колеса ломаются. А солдаты?.. Одни мы, преображенцы да семёновцы, ну, ещё два-три старых солдатских полка… А ведь остальные - горе, неучь! Им на стенках оглоблями драться… Фузеи носят как палки. А ведь одними копьями да бердышами от шведов не отмахаешься!..
- Да ещё тупыми, - вставил Данилыч, загадочно улыбаясь.
- Вот-вот, - мотал Лука головой. - Клячи худые, сабли тупые, животами скудаемся. своих пищалей пужаемся.
Меншиков засмеялся:
- А ты балагур!..
- У тебя научился.
- Ах, зме-ей! - вскрикнул Данилыч, шлёпая Луку по спине.
Взял его снова под мышку.
- Ладно… Ну, а как вы-то, преображенцы, считаете, как делать должно?
- Ежели уж опоздали с подвозом припасов, - отвечал Кочетков, - то надо бы нас. гвардейцев, поплотнее собрать, чтобы в случае чего чуять локтем Друг друга. А так, как стоим, - кишкой растянулись, на сажень солдат от солдата, - так хорошего мало, толку не жди. - И, остановив Данилыча. положив ему на грудь свою растопыренную ладонь, заглядывая в глаза, он звенящим голосом зачастил: - А драться мы будем лихо! Насмерть стоять будем! Ежели надо будет, умрём как один, а сквозь себя врага не пропустим! Так и доложи государю!..
И лукаво улыбнувшись, уже спокойно добавил:
- А говорил, мол, это, государь, ото всех гвардейцев чистого сердца сержант Преображенского полка Лука Кочетков.
В душе Меншиков был согласен, что без немецких командующих было бы лучше. Солдаты им не верят - вот главное! Ну, а какая, в самом деле, вера может быть в людей, которые продались? Сумы же перемётные!.. Сегодня здесь выгодно - служат, а завтра - чёрт их знает!.. Ну, привлекай их там к работам каким или для военного совета. А командование им вверять!.. Во главе войска ставить!.. Это уже лишнее! Поискать среди своих - не хуже найдутся. По-оду-маешь, какое золото эта старая грымза Круи! Да и Галларт тоже! Составил ведомость: потребно для осады шестьдесят стенобитных орудий, сорок мортир, шесть тысяч каркасов, пятнадцать тысяч гранат, двенадцать тысяч ядер, столько же бомб… Да с таким-то припасом любая солдатка за генерала сойдёт!
Пытался было поговорить об этом с Петром Алексеевичем. Так куда там! Руками замахал!
- Отстань! Не твоего ума дело! Круи добрый старик, умный, опытный полководец!..
- Да я, мол, не про то… Солдаты не верят…
- Поверят! Увидят в деле - поймут…
- Ну, дело хозяйское. - Замолчал…
Со второй половины октября начались морозы.
Дожди - плохо, но и мороз тоже не мёд, ежели без путных харчей да в холодных бараках.
А тут ещё - одно к одному, - когда с великим трудом принялись устанавливать на батареи орудия, лафеты начали ломаться, да и сами пушки выходить из строя после первых же выстрелов.
С большим трудом к 20 октября вооружили восемь батарей, расположенных против трёх нарвских бастионов и за рекой, против Иван-города.
Меншиков не покладая рук работал над сооружением восьмимортирной батареи ниже Нарвы, в 1800 шагах от города. Эта батарея воружалась под личным надзором её командира - бомбардира капитана Петра Алексеева.
"Апроши все готовы, - писал фон Круи королю Августу, - все батареи завтра могут открыть огонь, недостаёт только безделицы - ядер, бомб и тому подобного: по рассказам здешним, уже давно ожидают привоза, однако ж тщетно. Как скоро припасы будут доставлены, тотчас сделаем брешь, если только король шведский не помешает. По слухам, у него от 30 до 32 тысяч".
На все батареи требовалось установить 57 пушек и 24 мортиры, а установили только 54 орудия. Ровно треть оказались негодными.
В воскресенье 20 октября, в два часа пополудни, по сигналу двумя бомбами с петровской восьмимортирной батареи все пушки открыли огонь. С этого времени русские "били из пушек и бомбы бросали в продолжение двух недель".
Галларт не сомневался в скором падении крепости. Для овладения Нарвой, по его мнению, необходима была только одна брешь в крепостных стенах, только один серьёзный пролом.
Для этого нужны были снаряды, снаряды… А вот их-то и не хватало.
Союзники надеялись напасть на Швецию врасплох. Известно было, что шведский король - неугомонный, сумасбродный юнец. Ничего хорошего для Швеции его поведение не обещало. В самом деле, пол и стены королевских покоев были густо запятнаны кровью - молодой король забавлялся: отсекал саблей головы телятам, баранам, которых пригоняли к нему во дворец для такой "молодецкой" потехи. Ночью от взрывов петард и потешных ракет содрогались, а было, что и совсем вылетали стёкла в стокгольмских домах, - так потешался этот юный правитель. С церковных кафедр священники читали не совсем обычные проповеди. Даже совсем необычные: "Горе стране, в которой царь юн!" И почтенные горожане только разводили руками. Действительно, кто среди бела дня, почти голый, в одной нижней рубашке, с гиканьем, свистом скакал сломя голову по улицам шведской столицы и сшибал с прохожих шляпы и парики? Молодой король Карл со своей буйной свитой. Кто врывался со сворами гончих в гулкий сеймовый зал, вытряхивал там из мешка живых зайцев и устраивал охоту на них? Он же, повеса король.
Но этот отличавшийся такими буйными шалостями коронованный юноша словно переродился, когда забили барабаны, затрубили военные трубы и опасность надвинулась на Швецию вплоть - с трёх сторон, почти сразу. Внезапно Карл явился со своим войском под Копенгаген и принудил датского короля к полной и безоговорочной капитуляции. Вслед за тем, так же внезапно, он высадился на восточный берег Балтийского моря, в Пернау…
"И какая же получится каша-похлёбка, ежели к нам-от нежданно-негаданно нагрянет Каролус со своими полками! - размышлял Данилыч, шагая из угла в угол избы. - Изневесть подберёт под себя - пить запросишь. Датскому-то он уже по шее наклал. Польский из-под Риги стрекача задал, говорит - потому, что мы-де ему помощи не дали… Из наших рук все помощи ждут! Со-юзнички!.. Прислали нам своих дармоедов. Считается - помощь! Круи - так тот с ног сбился обеды для генералов закатывать. Ни слова по-русски не знают, и знать не хотят. Нас считают - всё равно что татары… А солдат наших, чтобы душу их понимать!.. Да что там говорить! Откуда им знать-то!.. Преображенцы, семёновцы! Ведь с этакими-то орлами какие дела можно делать!.. Н-да-а!.. Жили, видно, эти генералы - носа сами не утирали, все няньки, да мамки, а воевали, знать… по бумагам: по расписаниям, ведомостям, диспозициям… Ну, на бумаге, известно, всё гладко…"
Щёлкнул пальцами, повернулся на месте.
"Эх, если бы можно было всё снова начать, как Пётр Алексеевич говорит!.."
Приглаживая подбородок, долго, упорно-вопросительно глядел на промерзшее оконце избы.
"Н-да-а, не с того конца тесать начали!.."
В сенцах сухо заскрипел снег под ботфортами, взвизгнула дверь. Кланялись в пояс - как бы о притолоку не удариться, - вошёл Пётр. Промерзший. Разматывая шарф, глазом косил на Данилыча. Крякнул…
Данилыч проворно шваркнул на стол миску с капустой и огурцами, сунул ржаной каравай, со стуком водрузил штоф посерёдке стола, нырнул в русскую печь, достал кусок поджаренной солонины, подал на деревянной тарелке. Достав с полки стаканец, сам сел за стол.
Пока Пётр резал хлеб - привилегия старшего за столом, - Данилыч хмурился, крякал, тёр лоб.
- Что кряхтишь?.. Ещё же не пил…
Данилыч покусывал губы, молчал. Покосившись на него ещё раз, Пётр налил, выцедил, налил снова, пододвинул Данилычу.
- Сам вижу, что не всё ладно, - хмуро произнёс, закусывая огурцом, - Да уж поздно теперь! - Полуобернулся к окну, с хрустом жуя, забарабанил пальцами по столу. - Саксонцы ни с того ни с сего от Риги ушли. Каролус нагрянул в Пернау… Ещё замирятся без нас.
- К чему это, мин херр?
- К празднику, - буркнул Пётр, принимаясь за солонину.
- А-а-а! - протянул Данилыч, ловко, одним глотком, опорожнивая стаканец. - Н-да-а!.. - Понюхал корочку хлеба. - Тут, мин херр, смотри да смотри. Послать бы кого из своих наблюдать за поступками этого брудора Августа?
- Послал уже… Григория Долгорукого.
- Хорошо! Искусный офицер и в языках силён.
- И послал ещё, - продолжал Пётр, торопливо прожёвывая кусок солонины, - Бориса Петровича Шереметева со всей поместной конницей по дороге к Ревелю, для разведывания о Каролусе.
- Сколько, мин херр, дал Шереметеву-то?
- Всего пять тысяч. Пошли по Ревельской дороге к Везенбергу.
- Си-ила! - криво улыбаясь, протянул Алексашка. - Небось как в ночное поехали… Затрюхали… Скопом! - Улыбнулся, вспомнил Луку Кочеткова: "Клячи худые, сабли тупые". - Так это же, мин херр, за сто с лишним вёрст?
- Сто двадцать… А ближе посылать нет расчёта. Каролуса нужно разведывать у Ревеля, Дерпта, Пернау. Малый привык шибко ходить, и встречать его, значит, надо подальше…
- Побывал я тут как-то у преображенцев, мин херр, - начал исподволь Алексашка, - просили тебе доложить…
Пётр сразу насторожился, отодвинул тарелку:
- Что? Говори…
- Все знают, мин херр, видят… Как все, голодают, - знал Данилыч, чем пронять Петра Алексеевича, высказывающего ревностную заботу и особое беспокойство о своих несравненных гвардейцах, - животами скудаются, мёрзнут в этакую непогодь злую на этом треклятом болоте, но говорят… - Меншиков встал, вытянулся во весь свой саженный рост - и: - "Передай, мол, государю, что насмерть будем стоять! Как один, ежели нужно будет, ляжем костьми, но шведа положим!"
Пётр порывисто встал, положил обе руки на плечи Данилычу, впился глазами в глаза.
- А-а… сказал им… орлам моим… что я знаю… знаю… - Губы его задрожали. - Одна надежда - на гвардейцев моих… Тьфу ты, анафема! - Кулаком отёр слёзы. - Они же - костяк!
- Хребет становой! - вставил Данилыч. - Знают, все знают, мин херр. - И, лукаво улыбнувшись, добавил: - А говорил мне это храбрый товарищ, пройдоха сержант Лука Кочетков. Так и сказал: "Доложи государю ото всех преображенцев чистого сердца".
Чувство локтя, товарищество, чудесно великая и ревнивая гордость за свою часть, неодолимое стремление к прославлению своего полкового штандарта - как всё это было понятно Петру и как это трогало!..
- Что просили они?
- Чтобы покучнее поставить их к бою. Прохаживаясь и мысленно представляя, как расположились полки первой линии, Пётр задумчиво бормотал:
- Стало быть, одни хотят выстоять, в соседей не верят…
"Неужели, - невесело думалось, - первый бой и придётся вести с главными силами Карла? С места - и сразу в самое пекло! Да-а, к таким сражениям и к тому же один на один… мы даже с такими орлами, как преображенцы, семёновцы, пожалуй, ещё не готовы".
Один на один!
Непонятно было, почему польский король снял осаду Риги. До этого он топтался под крепостью, жалуясь, что ему помощи не оказывают. А когда русская армия выступила под Нарву и положение Августа, стало быть, укрепилось, он как раз в это время ушёл из-под Риги. Что он задумал? Отвести удар шведских войск от себя, направить Карла на русскую армию, а самому в прятки играть?
Как ни прикидывай, выходило неладно.
2
Шереметев, посланный к Везенбергу для глубокой разведки, столкнувшись с передовым отрядом Карла, быстро отступил, потеряв соприкосновение с противником. Конница своей разведывательной задачи не выполнила. У Карла появился новый козырь - внезапность.
- Рано встала, да мало напряла, - сипел Данилыч. подперев щёку рукой. - Угорел боярин в нетопленной горнице.
- Да-а, - тянул Пётр, скребя подбородок. - Выходит, надо немедля строить новую линию обороны…
- Ка-ак дал стрекача! - хмыкнул Меншиков. ткнув нос в рукав.
- А ты, - сверкнул на него Пётр, - помалкивай! Все герои - с печи на волков!
- Я, мин херр?! - Данилыч широко раскрыл глаза, перекосил рот, вскочил, как кто его шилом кольнул.
- Сиди! - нахмурился Пётр. - Заякал!.. - Уставился в одну точку - и тихо, раздельно, будто думая вслух: - Новое дело… Да и враг… Сильнейший в Европе. - Встал, тряхнул волосами. - Потребен военный совет.
На совете решили: государю немедля отправиться в Новгород, "дабы идущие остальные полки побудить к скорейшему приходу под Нарву", сформировать сколько возможно новых полков, построить запасную линию обороны на подступах к Новгороду.
Главное командование войсками под Нарвой было возложено на герцога фон Круи.
"Ночью на 18 ноября, - записали в "Юрнале", - за четыре часа до свету, с воскресенья на понедельник, государь отправился из армии с фельдмаршалом Головиным и сержантом Меншиковым".
- Доверие оказано мне исключительное! - обращался Круи к генералу Галларту. - Так могут поступать только русские. Собрали тридцать тысяч мужиков, одели в мундиры, расписали по полкам, вооружили, кое-как обучили стрельбе, маршировке, ненужным в бою эволюциям и… бросили на моё попечение. Следовательно, - сухо кашлянул герцог, - остаётся "пустяк": испробовать их на деле. - Поднял белёсые брови и, ловко выбивая дробь по столу, заключил: - Любопытно, что из этого выйдет!
- Да, - соглашался Галларт, - дикая беспечность, совершенное забвение элементарнейших правил ведения боевых операций!..
Вечером Круи приказал: "Поставить впереди лагеря сто солдат для охраны и наблюдения за неприятелем. Разбить их по караулам, дозорам. Пароль: "Петрус - Москва". Половине войска всю ночь быть "в ружьё". Немедленно раздать солдатам по 24 патрона. Перед солнечным восходом всей армии выстроиться, чтобы видеть, в каком она положении, и по трём пушечным выстрелам музыке играть, в барабаны бить, все знамёна поставить на ретраншементы".
Ночь прошла спокойно. Дозоров никто не высылал, и шведский генерал-майор Рибинг, пользуясь темнотой, совершенно беспрепятственно измерил глубину рвов всего переднего края русских позиций. И вот 19 ноября шведы, скрыто подойдя к укреплениям, беспрепятственно развернули своп боевые порядки. Лютая пурга, бившая в глаза русским, скрыла движение неприятеля.
Шведы были замечены только тогда, когда они вплотную подошли к русским позициям. Дав залп из ружей, они бросились на штурм и легко прорвали оборону русских. Среди обороняющихся поднялась паника. "Немцы нам изменили!" - кричали солдаты, ошеломлённые неожиданным нападением.
Лагерь русских, с незначительной глубиной боевого порядка, растянутый по фронту на семь с лишним вёрст, был разорван на части. Полки потеряли связь со своими флангами и друг с другом. В непроглядной несущейся вьюге нельзя было разобрать, где свои, где противник. Бились отдельными группами, а не то - в одиночку, грудь с грудью. Наёмные офицеры, набранные с бору да с сосенки, сплошь и рядом никудышние люди, в глаза не видевшие подлинной боевой обстановки, бездельники, хвастуны, избалованные нетрудовой, сытой жизнью и всё-таки ноющие, хныкающие, - эти шалопаи метались… Они знали, что русские солдаты давно собираются расправиться с ними. Только в случаях крайней необходимости они и бывало ходили "вне строя" в солдатские лагеря, причём отправлялись группами, вооружались и принимали ряд других предосторожностей. Они видели, как ненависть зрела, копилась. И вот - прорвалась. Разъярённые солдаты начали их избивать.
На глазах у герцога Круи были убиты: секретарь его Моор, полковник Лион, инженер Трумберг. кухмистер, камердинер, лакей…