- А Огильви добивался, чтобы из-под Гродно к саксонцам идти! - горячо рассуждал сам с собой. - Вот бы вред получился!.. Мы - в глубокую Польшу, а Карл - в нашу землю!..
Вошёл Алексей Васильевич Макаров.
- Я здесь, государь.
В руках у кабинет-секретаря бумага, чернильница, за ушами хвостатые гусиные перья. Пётр стукнул трубкой о стол:
- Пиши!
И, когда кабинет-секретарь приготовился, принялся диктовать:
- "К князю Меншикову!.."
"Мин херр!" - сразу вывел Макаров, не ожидая Петра.
- "Проси прилежно его королевское величество, - отчётливо выговаривал Пётр, - чтобы двинул свои войска из Саксонии на Раншильда, у которого только девять тысяч…" Написал?
- Есть, государь!
- "Понеже в отлучение шведского короля лучше сего времени мало сыщется…" Я кончаю, завтра поеду…
Макаров сразу оторвался от бумаги, округлившимися серыми глазами с красными веками уставился на Петра. На его тощем, пергаментном лице изобразились испуг, удивление.
- Как, государь? - прошелестел одними губами. - А зубы? А лихорадка?
- Пиши, тебе говорят! - вскрикнул Пётр. - "Полагаю, что ранее недели к вам буду…" Пиши!..
Ни болезнь, ни дальний путь в тысячу с лишним вёрст, ни жестокие морозы не остановили Петра - он решил ехать немедля.
Утром 15 января 1706 года Карл подступил к Гродно. Вместе с генерал-лейтенантом Стейнбоком он осмотрел укрепления города и пришёл к заключению, что крепость взять штурмом невозможно. После этого приказал: от крепости отойти.
- Кто же был прав: Огильви со своими Меречами или я, когда настаивал, чтобы встать на квартиры в Гродно? - спрашивал Ментиков Репнина. - Тут мы десяти Карлам зубы пообломаем. Этакая-то твердыня! - махал рукой в сторону укреплений. - Да ещё с нашим солдатом!
- Истинно, истинно! - откинувши левую руку за спину, а большой палец правой заложивши за пуговицу, утвердительно кивал Аникита Иванович. - Значит, совести у человека нет вовсе… А ты, Александр Данилович, меньше слушай этого немца. Сам на своих ногах стой да делай как лучше. Тут… - подошёл вплотную, - не этим польским королём надо ухо вот как остро держать.
- А что? - оживился Меншиков.
- Да что-то он начал… Поехал вчера я к нему окончательно договориться насчёт укрепления общего рубежа, где стыкуются его и наши фланги. Я в его ставку - нет! Я на позиции - сейчас только ускакал. И где же я его нашёл? У его драгун. Распоряжается, чтобы их снарядить… Ну, тут я понял: не иначе - бежать собирается.
Меншиков сразу обмяк, откинулся на спинку кресла, сложил руки на животе. С лёгким зевком:
- Ну, это, Аникита Иванович, нам известно доподлинно. - Почесал скулу - Утечёт король, верно… Сокол места, ворона на место.
- Ай-яй! Стало быть, Карл из-под Варшавы сюда. - догадывался простоватый Репнин, - а Август к Варшаве? Да что это… Господи!
- Вот-во-о-т! - уже во весь рот сладко зевнул Александр Данилович. - Угадал!..
- Вот человек-то: до скончания дней его бить будут, и умрёт без покаяния, на пиру.
- Привычка! - усмехнулся Данилыч.
- Положим, что привычка, а всё-таки… Вишь ты!.. Что значит баламут-тo, везде себя покажет!
А Карл вскоре воочию убедился, что армию ему кормить положительно нечем. Жители окрестных деревень и местечек разбежались и все съестные припасы или увезли с собой, или спрятали. Шведы начали рыскать, как голодные волки, и кочевать всё дальше и дальше от Гродно: копьями, шпагами ковыряли сугробы, искали еды.
- Ищут, ваш-ство! - докладывали Меншикову разведчики.
- И находят?
- Да что-то не видно, ваш-ство! Если и находят, так самую малость.
- То-та, - усмехался Данилыч. - А я уже думал: может, мы и недоглядели за этим?.. Может, оставили кое-что?..
- Никак нет, ваш-ство! Всё под метёлку!..
…Карл нервничал. Думал: зашёл далеко… снега глубоченные… холодно… волки… Волки иной раз кольцо залегают вокруг лагеря, голодные и злые, и воют, чуя живое. Он их не боится, но… неприятно. Он терпеть не мог даже, когда и собаки выли на дворе ночью. Нехорошо, тоскливо… Однако утешение: главные силы русских крепко заперты в Гродно. Все пути отхода отрезаны… Полесье?.. Но кто же весной будет отступать по болоту?..
Август поспешил воспользоваться исчезновением неприятеля: взял четыре драгунских полка и ушёл к Варшаве.
23 января Пётр прибыл в Смоленск, здесь провёл одни сутки и отправился далее к Гродно, не подозревая, что шведы переправились через Неман и уже осадили весь Гродненский укреплённый район. Меншиков. отводивший в это время отрезанные от Гродно части в район Минска, встретил Петра в 90 километрах от Смоленска, в местечке Дубровне.
Дальше, мин херр. - докладывал он, - ехать этой дорогой нельзя. В Гродно можно попасть не иначе, как большим объездом через Полесье, - все другие дороги шведы перехватили.
В объезд Пётр не поехал.
Положение частей, осаждённых в Гродно, становилось критическим. План польского короля, рассчитанный на разгром Реншильда, после чего Август предполагал поспешить в Гродно, на выручку осаждённому гарнизону, этот план был разрушен: 4 февраля у Фрауштадта армия Августа была разгромлена. Август с остатками разбитых частей отступил в район Кракова. Русской армии, если сна не сумеет уйти от преследования, предстоял решающий бой с главными силами Карла, на успех которого (боя) Пётр не надеялся.
"О зело нам печально, - написал он Репнину, - что мы не могли к вам доехать, и в какой мысли мы ныне есть - единому богу известно".
- Был военный совет, - докладывал Меншиков государю, - генералы Венедигер, Галларт, Аникита Репнин считают - в Гродне отсиживаться до весны, а как начнётся на Немане ледоход, - отступать. Огильви упёрся, аки валаамова ослица, ладит одно: "Здешняя инфантерия, говорит, изрядно сильна и может противиться шведам до тех пор, пока саксонская армия зайдёт Карлу в тыл". Отступление, считает, столько же опасно, сколь и постыдно… Упёрся - и кончено!..
- Знаю, - мотнул Пётр головой, - он мне писал: зело жалеет фельдмаршал, что мы отступлением сим славу своего оружия потеряем, насмешки на себя навлечём, союзников отвратим, войска и народ свой в уныние приведём.
- Жалеет!.. Чья бы корова мычала! - почти выкрикнул Меншиков. - А ежели саксонцы не подойдут? Тогда как?.. Пиши долг на двери, а получка в Твери?
- Вот про это и толк, - согласился Пётр. - Умён, да не разумен старик.
- Или себе на уме, - заметил Данилыч. Пётр, перекося брови, потёр переносицу.
- Может, и так…
- Так, мин херр, - кивал Меншиков, - так… - Лицо у него раскраснелось, рука нервно гладила крышку стола. - Истинно, он больше противен нам, нежели доброжелателен. Какой он представил Августу план кампании? "Буде неприятель атаковать в окопах нас не станет, - писал, и обойдёт Гродно справа или слева, допустить его до Вильны, л потом… - Меншиков поднял палец, - всею армиею идти к Торуню. то бишь на Вислу, к саксонцам!.." Вот ведь что удумал!.. Всё своё бросить - и к Августу! Не пришлось поле ко двору - пускай его под гору! Ему что, не своё!..
- Ну, это теперь дело прошлое, - сказал Пётр, поморщившись. - Старыми вопросами мучить себя… ни к чему! Как есть, так и есть. О другом надо думать. Сейчас… - Не договорил, склонив голову, долго молча сидел, поглаживая висок.
Не впервой приходилось ему заочно помогать своим генералам, попавшим в тяжёлое положение, руководить ими, не присутствуя на месте предстоящих боевых операций. И в этот раз, ещё и ещё раз тщательно оценив уже подробно изученную им обстановку, определив наиболее подходящий момент и наиболее верный способ спасения своей попавшей в окружение армии, Пётр принимает решение и на другой день посылает Огильви приказ, "где лучше изготовить мост через Неман" и воспользоваться ледоходом; при первой подвижке льда перейти по заранее наведённому плавучему мосту на левый берег реки и, пока шведы будут в ледоход пытаться наводить плавучие мосты "при плавучем льду (для которого льда не может неприятель мосту навести и перейтить)" отходить возможно быстрее на Брест, "ибо неприятель уже, почитай, отрезал наше войско… и в Гродне ждать нечего… Також, - предупреждал Пётр, - не забывайте слов моего товарища [Меншикова], который приказывал вам при отъезде своём, чтобы вы больше целость войска хранили… Ничего не жалеть, ни артиллерии, ни имущества, только бы людей спасти по возможности".
Лед на Немане тронулся 22 марта. И на следующий же день русская армия, выступив из Гродно "в порядке баталии двумя линиями", как записал Репнин в "Юрнале выступления русской армии из Гродно", благополучно переправилась на левый берег реки.
Разработанный Петром план вывода русской армии из Гродно был осуществлён очень удачно. В то время, когда мост через Неман, построенный Карлом выше города и снесённый начисто ледоходом, был шведами вновь наведён, русские войска уже подходили к Бресту над Бугом.
Карл бросился было в погоню, но едва не погиб со всем своим войском в непроходимых Пинских болотах.
Шведским штабным офицерам казалось невероятным, что их сообразительный, энергичный король, которого они считали блестящим стратегом, мог свалять такого дурака, ввязавшись в это преследование, в это явно безнадёжное и весьма опасное дело.
Карл же искренне возмущался:
- Проклятая страна! Тут не может быть ни одной классической битвы!.. Что вы запишете для истории? - обращался он к своему историку Адлерфельду. - Неловкое воспоминание о потерянных днях?
Выдавливая из себя жалкую улыбку, Адлерфельд растерянно разводил руками.
- Варвары! Тьфу! - плевался Карл. - Скифы! Опустошив Полесье, он снова ринулся в Польшу.
Так разрешился один из самых острых моментов в войне Петра с Карлом.
Основные силы русского войска очень удачно вышли из окружения. Но шведы находились вблизи русских границ. Кто мог знать, что завтра решит их своенравный король? Это не могло не вызывать серьёзной тревоги и озабоченности. Поэтому первой мыслью Меншикова по приходе с армией в Киев было "укрепить сию цитадель".
"Я ездил вокруг Киева, - писал он Петру, - также около Печерского монастыря, и все места осмотрел. Не знаю, как Вашей Милости понравится здешний город, а я в нём не обретаю никакой крепости. Но Печерский монастырь зело потребен и труда с ним будет немного… можно изрядную формацию учинить. Да и есть чего держаться…"
Пётр прибыл в Киев 4 июля, осмотрел город. Печерский монастырь С мнением Меншикова о необходимости укрепления именно монастыря он согласился.
- Да, - заявил, - ситуация у киевской фортеции незавидная. Возле Печерского монастыря куда удобнее местность.
И он сам принялся её вымерять. Вскоре новая крепость была заложена.
- А теперь, как ты писал мне, чтобы нашим девицам в Смоленск собираться. - говорил Пётр Данилычу, - то решил я не в Смоленск, а сюда их привезти. Хватит! - хлопнул Меншикова по плечу, широко улыбнулся. - Надобно будет вас с Дашенькой окрутить. Как ты на сей счёт полагаешь?
- Я не против, мин херр.
"Чем скорее, тем лучше, - думал Данилыч. - А то как домовитый мужик сына женит - де, женится, остепенится, так и Пётр Алексеевич с женитьбой моей: окручу-де его, оно и спокойнее - меньше гульбы, ближе к делу".
Мирка, в котором бы жили мать, отец и сёстры Данилыча, никогда не было у него. Отец жил на стороне, он, Алексашка, с малых лет тоже. "Всё не как у людей!" - жаловалась мать, бывало. И теперь Данилыч мечтал устроить свою жизнь как положено, именно "как у людей" - со своею женой, со своею семьёй… И Дашенька даст ему такую жизнь, это он знал, в этом был твёрдо уверен… Да и надоело слоняться по чужим домам, мотаться в гостях, где он никогда не бывает один и частенько чувствует себя одиноким. Нужно родное, своё!.. Женитьба - это не рядовое житейское дело, от неё тоже счастье зависит. Да ещё как зависит! А кто не хочет жить лучше?..
Словом, он сам начал настаивать на ускорении свадьбы. И 18 августа 1706 года бракосочетание Александра Даниловича Меншикова с Дарьей Михайловной Арсеньевой состоялось.
- А Огильви, мин херр, - докладывал Данилыч Петру, - всё равно не миновать увольнять с русской службы. Стар, самолюбив через край, только тем и занимается, что свой гонор огораживает да жалованье подсчитывает. Сутяга старик, крохобор. Учиться у него, мин херр, нечему. Что Круи был, что этот теперь, - хрен редьки не слаще. Одно добро… Не везёт нам, мин херр, на заморских фельдмаршалов. То он жалуется, что русские генералы мне наперёд его рапортуют, то салют без его ведома я объявил…
- Это какой салют?
- Да после усмирения Борисом Петровичем Астраханского бунта.
- Тэ-эк, - протянул Пётр, барабаня пальцами по столу.
- То доносит тебе, - продолжал Меншиков, - что какая-то гулящая девка сказывала про меня, что я со шведами переписку веду…
- Просил, когда сидел в Гродно, - лукаво ухмыляясь, перебил его Пётр, - просил у меня прислать ему двадцать тысяч конных дворян да несколько сот верблюдов.
- С верблюдами он и ко мне приставал, - махнул рукой Меншиков. - И не просто каких-нибудь верблюдов просил, а двугорбых. Его толмач переводил мне: "Чтобы у верблюдов спина была такая, - показывал вот этак рукой, - яма и губор, а потом опять яма и опять губор".
- Бугор, что ли? - спросил Пётр, улыбнувшись.
- Да! Горб, бугор… Он ведь, и толмач-то его, наш язык разумеет с пятое на десятое… Сидит как-то за обедом. Не ест. Спросил я его: "Что не ешь?" А он показал на тарелку: "О! Тут умрутая муха".
- Опять ты за своё балагурство! - поморщился Пётр.
- Я хочу, мин херр, то сказать, - прижал Меншиков обе ладони к груди, - что… откуда это у них? Нанялся служить, продал шпагу, как покойный Гордон говорил, - так клади на дело сие и свою совесть и честь. А так: ни пито, ни едено - деньги плати… Так не выйдет! Они, деньги-то, у нас на земле не валяются. Самим до зарезу потребны.
- О как потребны! - сказал Пётр, задетый за живое Данилычем. - Как потребны - и как их приходится выколачивать! Спроси Шереметева, как народ от поборов… волком глядит, норовит на грудь кинуться!..
- Знаю, мин херр, знаю, - тряс головою Данилыч, закрывая глаза. - Я не к тому… Шафиров мне пишет: "Невзирая на все худые поступки Огильви, надобно бы отпустить его с милостью, с ласкою, даже с каким-нибудь подарком; а к подаркам он зело лаком и душу свою готов на них сходно продать".
В сентябре 1706 года Огильви был уволен с русской службы. И Меншиков вскоре крупной победой над шведами доказал всему миру, что русская армия не нуждается более в наёмном фельдмаршале.
14
Только после того, как были получены достоверны? известия, что Карл ушёл из Волыни в Саксонию, Пётр принял решение отлучиться из Украины, сочтя возможным теперь отбыть в Петербург с целью обеспечить свой "Парадиз" надёжным прикрытием со стороны Финляндии - "воевать Выборг"; Меншикова же с двадцатитысячным корпусом он направил в Польшу, на помощь своему союзнику Августу.
Тем временем Карл, оставив вблизи русских границ генерала Мардефельда с двадцативосьмитысячным корпусом, сем прошёл насквозь всю Польшу и вытеснил Августа из его родовых саксонских владений.
Разбитый Август вступил в переговоры с Карлом. Тайком от Петра, он запросил у шведов сепаратного мира. Переговоры были непродолжительны. Карл потребовал, чтобы Август торжественно отрёкся от польской короны и отказался от всякой мысли соперничать с новым польским королём Станиславом Лещинским, чтобы он поздравил последнего с вступлением на престол и, кроме того, возместил победителю все издержки войны.
Отречься от польской короны была очевидная необходимость: этому должно и можно было покориться. Заплатить за издержки войны было нелегко, потому что Саксония и так была разорена вконец, но нужные для этого деньги предполагалось собрать с народа, а народ не в первый раз расплачивается за войны своих королей, причины и цели которых ему вовсе неведомы; это, следовательно, тоже не особо стесняло Августа. Мудренее было согласиться "саксонскому султану", как справедливо называли Августа в европейских салонах, на поздравление своего торжествующего соперника.
В этом Август усматривал явно неблагородное желание Карла унизить и оскорбить побеждённого.
Тем не менее Август вынужден был согласиться на всё.
Мирные условия были подписаны в замке Альтранштадт, недалеко от Лейпцига, 18 октября 1706 года. Саксонцы должны были уплатить несколько миллионов контрибуции. Август торжественно признал королём польским Станислава Лещинского.
Карл торжествовал. Оказывается, двигаясь на запад, он может распоряжаться коронами, государствами!..
"А почему бы и нет?" - полагал, ничтоже сумнящеся, шведский король. Чем он хуже Александра, покорившего Азию, Ганнибала, разгромившего римскую армию на её собственной территории, Чингисхана - да простит бог ему это сравнение! - который прошёл через Азию и Европу с силами гораздо более слабыми, чем силы противников!.. Европа раздирается внутренней борьбой, а шведская армия, овеянная славой прежних побед, приумножает эту славу новыми победоносными схватками. И кому же, как не ей, этой доблестной армии, под командованием своего непобедимого короля, устанавливать теперь порядки в Европе?
В лагерь Карла под Альтранштадтом спешили немецкие министры, английские герцоги, французские маршалы, чтобы заручиться если не поддержкой, то хотя бы благожелательным нейтралитетом шведского короля. Сам Джон Черчилль, герцог Мальборо, высокочтимейший полководец и государственный деятель Англии, поступаясь родовой твердокаменной гордостью, вынужден был посетить Альтранштадт и, сменив замороженное достоинство на приветливое выражение своего холёного лица "англо-саксонской работы", льстить Карлу, сравнивать его с выдающимися, по мнению герцога, полководцами, добившимися с малыми силами громадных, вошедших в историю, военных успехов: с предводителем рыцарей Стронгбоу, поработившим Ирландию, Кортесом - завоевателем Мексики, Писарро - растоптавшим самостоятельность Перу… И всё это с единственной целью - добиться согласия короля подписать англо-шведский оборонительный договор.
Именно в Альтранштадте раболепное преклонение перед Карлом достигло своего апогея. И оно бы продолжилось, если бы бродяга король двинулся из Альтранштадта на запад. Но русская армия, верная своим союзническим обязательствам, заставила его повернуть на восток…
Уничтожая отдельные гарнизоны противника и отбрасывая на запад его подвижные мелкие группы. Меншиков быстро продвигался в глубь Польши. В Люблине он встретился с Августом.
Страдания народа не тревожили Августа Сильного, и он продолжал, как и ранее, сладко спать, сытно есть, много пить. Двор его остался таким же великолепным; красавицы Саксонии были по-прежнему к нему чутко-внимательны; богатырская сила его руки, которой он очень гордился, ему не изменила, и, подписывая Альтранштадский мир, он уже давал себе слово нарушить его при первом же благоприятном моменте. Единственно, что его мучило, - это отсутствие денег.
"Королевское величество зело скучает о деньгах и со слезами наедине со мной просил [денег], понеже зело обнищал: пришло так, говорит, что есть нечего", - доносил Александр Данилович государю.