- Чего застыл, Хлыст, - окликает старый рудокоп молодого долговязого отрока, - отмечай ямками руду болотную!
- Так ведь боязно мне, - честно признаётся молодой рудокоп, что впервые отправился со старшими за болотным железом, - молонья-то и нас поразить может, ежели снова в сей пригорок ударит?
- Запомни, Хлыст, - снова обернулся к нему старый сгорбленный рудокоп, с усов и небольшой бороды которого ручьем стекала небесная влага, - всякий настоящий кузнец есть Перунов сын, и ему не страшны отцовы небесные стрелы. Зато из руды, что добыта в означенном месте, можно такой меч выковать! Особливый меч, я тебе реку, которому все прочие не чета будут!
Утро после бурной грозовой ночи выдалось тихим и совершенно мирным. Щебет птиц и розовая дымка на восходе ещё не показавшегося солнца пробудили рудокопов, которые спали прямо на земле, завернувшись в свои плащи из рыбьей кожи. Рудослав, едва приоткрыв очи, сонно вытянул длань из-под плаща. Дождя не было. Умытая ночным ливнем земля была наполнена влагой, но чистое алое солнце меж тем уже выслало первые лучи из-за туманного виднокрая. Тряхнув головой, чтоб разогнать остатки сна, глава ватаги рудокопов встал и несколько раз со смаком потянулся своим сухощавым жилистым телом. Зачерпнув тёмными прокопченными дланями воды из чистой лужицы, омыл чело и ланита.
- Просыпайся, люд, - глядеть будем, чего нам повелитель молний ночью послал! - громко позвал он сотоварищей. Те стали с шелестом выпрастываться из-под своих плащей, что ежи из-под листвы.
Рудослав же поспешил к вырытым ночью ямам.
- Гляди, какая вода рудая! - радостно воскликнул он. - Давай, братцы, снимай дёрн!
- А я пока со стороны берега порою, тут ведь самые молоньито и были, - молвил старый рудокоп, подходя к срезу у воды, где торчали корни.
Некоторое время рудокопы сосредоточенно снимали верхний слой земли.
- Рудая земля пошла, тяжёлая! - воскликнул старшой.
- А у меня камни, копать тяжко! - расстроился молодой.
- Эге, да ведь ты рудные камни нашёл, Хлыст! Повезло новичку! Благоволит к тебе Отец Небесный, а ты боялся! - заметил старый рудокоп, и молодой расплылся в довольной улыбке.
- А ну-ка, Хлыст, сообрази костерок да завари травы доброй, чтоб силы прибыло для работы! - повелел Рудослав. Подкрепившись житным хлебом да вяленой белорыбицей, ватага принялась за прерванное дело.
Пошёл обычный нелёгкий труд по извлечению болотной руды. Не одну седмицу копали её, подсушивали, выжигали на кострах коренья трав да остатки торфа, мельчили, просеивали. Потом сбирали полученную железную зернь в короба и грузили на свои широкобокие лодьи.
Первую зернь в отдельном коробе привезли лучшему ободритскому кузнецу. Немногословный, среднего роста, с серебром в висках и пропаленном в некоторых местах кожаном фартуке, подошёл он к привезённой зерни, поглядел, потрогал рукой, набрал в длань и молча взвесил, определяя тяжесть. Потом перевёл взгляд глубоких очей на рудокопа.
- Речёшь, с того самого места, куда молонья ударила?
- Истинно, с того места, брат Ладомир, - кивнул Рудослав.
- Дак трижды ударила! - не сдержался Хлыст.
- Будет Болотный меч! - кратко молвил кузнец, повернувшись к высокому в добротной одежде знатному воину. И ушёл, более ни на кого не глядя и не проронив ни слова.
- Коль слово дал, точно сделает, - кивнул Рудослав знатному воину. - А лепше него никто и не сможет. Так-то, Добромысл! Речёшь, сей Болотный меч - подарок самому князю Годославу?
- Брат мой двоюродный первенца ждёт, так что наперёд ничего не буду ему сказывать. - И Добромысл протянул главе рудокопов сафьяновый кошель.
- А чего он ушёл, не рёк ничего? - удивился Хлыст, кивнув в сторону кузнеца.
- Такая работа чистоты души и помыслов требует, - наставительно пояснил главный рудокоп. - Он теперь уже до того, как скует крицу, ничего есть не будет и речь ни с кем не должен, даже подручному будет только знаками указывать.
- Ого! - изумился молодой рудокоп.
- А ты думал, не каждому кузнецу выпадает честь сварганить меч из Перунова железа. Тут особое дело, волшба. Нельзя, чтоб огненная нить, молнией самого Громовержца протянутая, прервалась, такой меч токмо под оком мастера и беседой с железом должен исполнен быть!
- А поглядеть можно? - загорелся Хлыст.
- Сказано тебе, тайна есть сие действо, никому стороннему того ведать не положено. Даже лучший ученик не всё разумеет, так-то, а ты поглядеть!
В княжеском тереме царила радостная суета. На лике самого князя Годослава не осталось и следа от обычной суровости, он был озарён счастливой улыбкой. Ещё бы, нынче у него родился первенец, да ещё и сын, наследник, воин! Оттого грозный ободритский князь был готов скакать и смеяться словно дитя.
- Ого-го, - с порога загремел трубным своим гласом двоюродный брат Добромысл и сгрёб его в могучие, будто клещи, объятия. - С первенцем тебя, брательник, с наследником, ух, и молодцы вы с Умилою!
- Да тише вы, громогласные, не на поле брани, заснул богатырь-то! - шутливо-строго пожурила их молодая мать, которая ещё слабым шагом вошла в гридницу в новой расшитой рубахе и уложенными по-женски русыми косами на голове.
- Умила, твой сын - будущий воин, ему шум сражения, что песня! - молвил Добромысл, смирив свой глас и незаметно подмигнув князю. - Ты лепше покажи мне племянника!
- Коли тихо поведёшь себя, покажу, - улыбнулась молодая мать.
- Ой, погоди, я же тебе подарок приготовил, - встрепенулся Доброслав, протягивая роженице небольшой берестяной короб искусной работы. - Вот лунницы серебряные покровительницы женской богини Макоши и обереги, рекут, от серебра молоко прибывает…. - Вслед за Умилой они с князем прошли в небольшую уютную светёлку, стараясь ступать неслышно.
- Красавец, - прошептал Добромысл, - как есть красавец, вылитый отец!
- А по-моему, он более на Умилушку похож, - тоже шёпотом возразил счастливый отец, прижав к себе легонько на миг светящуюся от радости жену.
- Эге, Годослав, у меня и для тебя подарок есть, да какой!
- Знаю я вас, мужей, небось, конь или клинок какой заморский, - тихо промолвила, улыбаясь, Умила.
- А вот и не заморский, а нашего самого лепшего кузнеца Ладомира. - Он поманил брата назад в гридницу. - Огнеяр, - негромко кликнул, отворив входную дверь, - неси!
Молодой ладный стременной бережно подал своему начальнику меч в червленых ножнах.
- Вот, брательник, держи! - Добромысл, взяв меч, на вытянутых руках протянул подарок Годославу. - Рудокопы рекли, что Перунова молния ударила в то место, откуда взяли руду для сего меча.
Князь так же бережно принял меч, наполовину вынул его из ножен и узрел на блестящем полированном до зеркальности клинке руну рода "R" у рукояти и родовой знак разящего сокола. Змеевидный рисунок по долу клинка лепше всяких слов рассказал опытному воину об истинной ценности подарка.
- Ух и добрая харалужина! А работа-то, работа! - восторгался князь, полностью извлекши клинок и любуясь отражением на его гладкой, будто литой поверхности. Дякую, Добромысл! - растроганно обнял брата Годослав. Потом оборотился с горящими от восторга очами к жене. - Гляди, Умила, разве ж может какой франкский или даже арабский клинок с чудом сим сравниться?
- Истинно, брательник, равных нашим мечам нет, они и гнучки, и крепки невероятно, а зеркального блеска клинков и вовсе никому в свете не добиться, ведь полировочный камень для такой работы только тут у нас, в устье Лабы нашей, имеется.
- Ой, по мне клинок и клинок, - пожала плечами жена, - вон на том кинжале заморском, что купцы арабские тебе поднесли, тоже узор серо-чёрный по всему клинку…
- Что ты, Умила, - увлекшись, воскликнул Добромысл, - у арабов сей узор без всякого порядку. Мастер не волен его по своему хотению уложить, а как само выйдет. А сей, гляди, змейка-то по долу как идёт ровнехонько, и узор уложен, что вышивка у лепшей мастерицы. Какой кузнец возжелает, такой и сварганит, никто такого чуда в свете повторить не может, разумеешь?
- Дети, сущие дети сии мужи, - промолвила с усмешкой Умила и махнула рукой.
- Сей меч будет обережным клинком для моего сына, - молвил князь. - Ну, держитесь теперь нурманы, саксы и франки!
- Да что ж это, дитя едва на свет явилось, а вы уже ему воинскую долю готовите! - укоризненно молвила мать.
Брательники переглянулись, вздохнули, и Годослав, снова обняв жену за плечи, промолвил с тихой и гордой грустью:
- Наш род ободритский уж сколько веков пребывает во вражьем окружении, и токмо благодаря силе своей и отваге воинской на земле существует. Многие наши отцы и деды пали в жестокой борьбе за то, чтобы мы жили и детей растили и земли наши под своею рукой держали.
- А по-иному и быть не может, - добавил так же серьёзно Добромысл, - потому мы и зовёмся рарожичами….
Годослав, подумав, молвил:
- А чтобы дух сокола всегда покровительствовал моему наследнику, я так и назову его - Рарог! - повернулся он к жене и встретился с её глубоким взором серо-синих очей.
- Что ж, славное имя и гордое, пусть твой сын носит его с честью, а Перунова сила делает клинок сей неотразимым! - торжественно молвил Добромысл.
- Будь, сыне, настоящим Рарогом-Соколом! - с волнением в голосе молвил князь Годослав, опуская Болотный меч в детскую колыбель.
Часть первая
Меч Рюрика
…варяги и Рурик с родом своим, пришедшие в Новгород, были колена славенского, говорили языком славенским, происходили из древних россов и были отнюдь не из Скандинавии, но жили на восточно-южных берегах Варяжского моря, между реками Вислою и Двиною… Имени Русь в Скандинавии и на северных берегах Варяжского моря нигде не слыхано… В наших летописцах упоминается, что Рурик с Родом своим пришёл из Немец, а инде пишется, что из Пруссии… Между реками Вислою и Двиною впадает в Варяжское море от восточно-южной стороны река, которая вверху, около города Гродна, называется Немень, а к устью своему слывёт Руса. Здесь явствует, что варяги-русь жили в восточно-южном берегу Варяжского моря, при реке Русе… И само название пруссы или поруссы показывает, что пруссы жили по руссах или подле руссов...
М.В. Ломоносов.
Возражения на диссертацию Миллера
Глава 1
Ободритский сокол
844 г. Гам-град (Гамбург). Битва франков с ободритами. Гибель князя Годослава. Осада столицы - г. Рарога. Условия Людовика II Немецкого. Воспитание подросшего Рарога у волхва. Инициация. Огненная тропа. Наследник Годослава получает отцовский меч. "Пришло время жениться". Ружена: "Йа буду тьебя шдать…".
Гам-град пылает то там, то тут, его обстреливают метательные машины. Франки уже на его улицах, но здесь тяжёлой коннице и укрытой кольчужной бронёй и доспехами пехоте приходится туго: с домов и крыш их бьют ободритские лучники, сбрасывают на головы брёвна и камни, цепляют баграми и стаскивают с коней всадников.
- Почему так медленно идёт продвижение, или мои кнехты и рейтеры разучились сражаться? - негодующе распекает своих военачальников король Людовик.
- Воины сражаются в полную силу, они дерутся, как вепри, скандинавы уже бежали, остались бодричи, а это… - опытный могучий воин с пышными рыжими усами запнулся, не зная, как сказать о силе противника, чтобы не вызвать гнев короля.
- Майн кёниг, - выступил вперёд старый советик Гольденберг, - улицы не дают развернуться всей мощи нашего войска. Мы побеждаем, но очень медленно и с большими потерями. Каждый дом, каждый переулок даются большой кровью, бодричи защищаются отчаянно…
Людовик вновь хотел разразиться словами недовольства, но сдержанный тон старого советника охладил его и заставил обуздать чувства, ведь король должен быть выше чувств, всегда!
- Прикажите отойти, - произнёс повелитель франков холодно-властным тоном. - Сожгите все дома, подтяните сюда метательные машины, лучников, - всё это предать огню и разрушить, - король обвёл рукою в покрытой железными пластинами перчатке строения непокорного града, - чтобы войску не было преграды.
Людовик сделал знак рукой - и зазвучали трубы, повелевая войскам исполнить его волю.
Резкие повелительные команды франкских военачальников, подобно ударам плетью, сухими щелчками размножились над военной армадой. Франки отошли на полтора полёта стрелы, выровняли строй. Подтянули метательные машины. Вскоре с противным шелестом и шипением на град полетели камни и большие горящие стрелы. Когда предместье было разрушено и камнемёты стали бить в сердце города, к ближайшим уцелевшим строениям побежали факельщики. Под прикрытием лучников они понесли горящую смолу. Заполыхало сухое дерево, затрещали, лопаясь, жилы досок и брёвен, застонали сараи и избы, поглощая в своём огненном чреве домашний скарб и не успевших спастись людей и животных. Пошёл гулять огненный вал по граду, оставляя за собой серый горячий пепел. А через некоторое время, вслед за ним, прикрываясь щитами и растаскивая догорающие брёвна крючьями, пошла плотная стена закованных в броню франкских воинов.
- Княже, - подбежал к Годославу запыхавшийся посыльный, - там, на большой пристани, наши союзники садятся в свои лодьи и уходят! Они бросили нас, рекут, что град всё равно сгорит, а франков слишком много!
- Добромысл! - кликнул князь Годослав. - Сейчас враг ударит пуще прежнего, нам долго не выстоять! Бери Умилу и сыновей, уводи их!
- Князь, я тебя не брошу! Вели уводить семью другому, я с тобой до конца, я…
- Брательник, - князь схватил Добромысла за плечи, - я тебе не только семью доверяю, я тебе ободритскую землю спасать велю! Мы будем держаться, чтобы вы успели уйти, пока Людовик не бросился следом! Торопись, Добромысл! - Он крепко обнял брата и помчался в гущу сражения.
Четырёхлетний малыш, сидя в теремной светлице на лаве, застланной шкурами, вытягивает голову и настороженно глядит по сторонам. Он в одной рубашонке, только проснулся, светлые волосы растрёпаны, в голубых очах недоумение, переходящее в страх. За бревенчатыми стенами всё не так, как обычно, там что-то огромное страшно ворочается и скрежещет. В светёлку проникают чьи-то испуганные крики, и тонкими синими змейками вьётся удушливый дым. Малыш закашлялся и громко заплакал.
- Рарог, сынок, - вбежала перепуганная мать малыша, одной рукой прижимая к себе самого маленького Синеуса, а другой держа за руку среднего, Трувора, - пойдём скорее!
Вслед за Умилой вбежал дядька Дорбомысл с каким-то скарбом. Он подхватил на руки плачущего Рарога, и они торопливо покинули уже загоревшийся с одной стороны терем. Дым и пепел носились над водою великой реки Лабы, над домами вчера ещё шумного прибрежного торгового града Гама. Во дворе десяток воинов из княжеской теремной охраны тут же окружили княгиню с чадами.
- Живее, братцы, франки в любой миг могут кольцо замкнуть, - поторопил Добромысл, передавая скарб воинам. Сверху что-то сильно грохнуло по крыше терема, раздался хруст ломающегося дерева, полетели вниз осколки деревянной черепицы и щепа. Двое ближайших охоронцев мигом прикрыли щитами княгиню с детьми.
- Камнемёты уже сюда бить начали, быстрее к реке, - крикнул Добромысл. - Хотя там могут быть лодьи Людовика.
- Ничего, нас немного, найдём лазейку, - ответил десятник, приняв у княгини Трувора, а младшего Умила понесла сама. Все быстро двинулись по горящему граду.
Над головой злобно зашипело, и Рарог узрел, как в бревенчатую стену дома воткнулась большая стрела. Обмотанная ближе к зубчатому наконечнику горящей смоляной вервью, она заполыхала жарче, роняя огненные капли смолы или густого масла. От удара липкая вервь, будто живая горящая змея, сползла на стену неровными огненными кольцами. Сухое дерево заполыхало. Ещё одна такая же стрела воткнулась в крышу длинного строения для скота, а в дальний конец с неба упало что-то тяжёлое, легко пробив крышу, и тотчас послышалось испуганное кудахтанье кур и жалобное блеянье овец. Крыша загорелась, но никто ничего не тушил, по улицам метались перепуганные животные и редкие женщины, дети да старики. Расширенные от ужаса очи маленького Рарога замечали всё и запоминали навсегда. На горящей деревянной мостовой билась лошадь с переломанным хребтом, она силилась подняться и не могла, озираясь на подползавшее к ней всё ближе пламя. Один из замыкающих охоронцев неуловимым движением меча прекратил мучение животного.
Выйдя чуть выше основной пристани к берегу, дружинники быстро отыскали лодку побольше, в которой могли уместиться полтора десятка беглецов.
- Поднимемся вверх по Лабе, до большого леса, а там напрямик, - распорядился дядька.
- Добромысл, а где Годослав? - спросила, растерянно озираясь вокруг, княгиня, когда испуганные дети прильнули к ней на лодейной скамье. - Что с ним, жив ли?
- Умила, он мне повелел тебя с детьми вывезти, так что погоди с расспросами. Нажимай, братцы, на вёсла шибче, пока дым по реке несёт, нас не так легко с берега заметить, да и смеркается уже, только бы из града вырваться… - И тут же стрела с берега с глухим стуком вошла в его щит, которым он прикрывал княгиню с детьми.
- Излётная, сверху шла, кольчужнику никакого урону не принесёт, - проговорил сам себе Добромысл, вынимая стрелу из щита.
Встревоженные, но ласковые мамины руки, мерное покачивание челна и ровные всплески вёсел убаюкали Рарога и братьев. Малец проснулся уже в темноте, когда крепкие руки воинов передавали его из челна на берег. Багряное зарево вдалеке окрасило полнеба над рекой, но здесь, на лесном берегу, было тихо.
- Десятник, пошли двух воинов в дозор, идём на полуночный восход, к нашему стольному граду Рарогу. Двое идут замыкающими, а чёлн по течению пусти, чтоб по следу за нами не пошли, - повелел Добромысл. И снова Рарог задремал, только уже завёрнутый в плащ дядьки, уткнувшись в его плечо, забранное кольчугой. Несколько раз открывал глаза и видел ночной лес. А потом уже под утро его и братьев уложили на пахучее сено огнищанского воза, а рядом легла утомлённая мама. Они ехали день и ещё часть ночи, потом ещё день, и снова ночёвка в лесу с загадочными голосами лесных обитателей у небольшого костра. К вечеру третьего дня воз, сопровождаемый небольшим отрядом, вышел к высокой оборонительной стене, окружающей град Рарог, находящийся на возвышении. И вскоре уже покатился по мощёным брёвнами улицам родного града.
Старейшины и волхвы, понурив головы, слушали Добромысла.
- Вот так, лесом, дошли мы с княгиней и княжичами до нашего града. Что с князем, не ведаю. Потому, мыслю, выяснить надобно, чем тот бой с франками для князя нашего в Гам-граде закончился, жив ли он, а тогда подумаем, как быть далее.
- Особо думать-то и нечего. Ворота мы заперли, только воинов совсем мало, а жён, детей да стариков много, - тяжко вздохнул старый Падун, опершись на причудливо изогнутый посох.