Сборник посвящен величайшей трагедии русской истории XVII-го века.
Легендарные, сильные образы патриарха Никона, царя Алексея Михайловича, опальных протопопа Аввакума, боярыни Морозовой встают со страниц исторических романов, вошедших в эту книгу.
Содержание:
Михаил Филиппов - Патриарх Никон 1
Том первый 1
Том второй 56
Георгий Северцев - Боярыня Морозова 131
Примечания 147
Великий раскол
Михаил Филиппов
Патриарх Никон
Том первый
I
Мордовский шаман
В 90 верстах от Нижнего Новгорода, в теперешнем Княгининском уезде, в 1605 году стояло село Вельманово, или Вильдеманово, а по раскольничьим источникам - Курмыши. Местность эта была трущобная, и село раскинулось в сторонке от дорог, в лесу. Все представляло в нем бедность, если не прямо нищету населения - старые избы, ветхая церковь.
Все постройки, потемневшие от времени, как-то теснились друг к другу, как бы из опасения не устоять одним.
Был прекрасный майский полдень. Деревья оделись уже листвой, запахло елью, сосною и березою, а певчие птички заголосили и защелкали на тысячи ладов.
Из одной из самых бедных изб вышел в это время крестьянин. Роста он был большого, мускулистый, плечистый, с светло-русою бородою; но голубые глаза богатыря светились такою добротою, а все лицо таким добродушием, что казалось, будто голова на этом туловище чужая.
Крестьянин с озабоченным и оторопелыми видом, без шапки выйдя из избы, взглянул в ту сторону, где была церковь, и, перекрестясь, направил туда шаги свои.
Он подошел к небольшой, но чистой избушке священника и остановился у ворот; черная мохнатая жучка было облаяла его, но, узнав мужика, стала к нему ласкаться.
На лай собаки вышел сам батюшка - невысокий человек, с редкою бородою и умными глазами.
- А, Минин, это ты, сердечный… что скажешь? Аль жена родила?
- Бог сподобил, - осклабил белые зубы мужичок, целуя руку батюшке, - сына дал и имя ему нареки, отче. Благослови, отец Василий, молитву прочитай над младенцем.
- Сейчас… сейчас, - засуетился отец Василий.
Несколько минут спустя он вышел в эпитрахили, с крестом и молитвенником. По дороге он заговорил, обращаясь к Минину:
- Сегодня память мучеников Исидора и Максима, св. Исидора юродивого; а также преподобных Никиты и Серапиона, - выбирай имена, все Божьи угодники …
Минин призадумался и мысль ему пришла: один Исидор был великомученик, другой юродивый, уж будет ли хорошо назвать так и моего единородного; уж лучше назову его именем одного из подвижников Христовых - аль Никитой, аль Серапионом… И в этих мыслях он отвечал батюшке.
- Женка что скажет… дело женское… она назовет, а батюшка благословит.
- Пущай так.
Пришли они в избу. Внутри чистота, а на полатях сидит молодая женщина, белолицая, с добрыми темно-серыми глазами, да держит младенца в пеленах.
В парадном углу образ Божьей Матери, весь в шитых полотенцах, да лампадка горит, а тут же стол и на нем хлеб-соль да три свечки восковые.
Стал батюшка у образа, а Минин в это время подошел к жене и перешептывался об имени, какое нужно дать новорожденному, и жена его остановилась на Никите.
- Никой буду звать, - пояснила она.
Минин передал батюшке желание жены, чтобы младенца наречь Никитой.
Батюшка совершил благословение и, когда кончил, сказал хозяйке:
- Ну-ка, Марианна, теперь похвались ребенком…
Та раскрыла младенца, он был необыкновенно крупен.
- Экий богатырь, - невольно воскликнул батюшка, - а родить-то каково было!
- Три дня мучилась, - застонала родильница.
- И Бог воскресе в третий день, а в сороковой вознесся в славе одесную Отца, - произнес вдохновенно священник. - Благодать Божья да почиет на младенце, и да будет он подвижником Христа, как святой Никита…
И пока Минин стал готовить угощение батюшке, тот обратился к хозяйке:
- Дед мой. - так рассказывал он, - умер очень стар и помнил многих царей; а отцу моему рассказывал об опричнине, и о казнях лютых. Бысть глад, - присовокупил он, - по всей земле русской, а больше в Заволжье: во время жатвы дожди были великие, а за Волгой мороз хлеб побил, и люди помроша; а зима студена и снега паче меры. Тут игумен спасский, Маркел, Хутынского монастыря, оставя игуменство, жил в Антоновом монастыре, да сотворив житие Никите, епископу новгородскому, и канон, поехал к Москве… А после святой, гляди, и обрели мощи св. Никиты и перевезли их в Москву… И стал св. Никита чудо творить, что и словами не опишешь… Великий чудотворец!
Священник набожно перекрестился, примеру его последовали и хозяева.
Помолчавши немного, батюшка продолжал:
- Был еще св. столпник Никита, игумен переяславский… Великий чудотворец… Жил он в столпе… то было в княжение Всеволода III. Юный князь Михаил, сын Всеволода Чермного, немощен был и, услышав о чудесах столпника, поехал к нему в Переяславль. Принесли недужного к столпу, он пал ниц и рек: "Св. отче, прости мои согрешения и исцели мя недостойного раба Божьего". Поднял тогда свой жезл столпник и рече: "Господь Бог прощает кающихся, и имя его исцеляет недужных", - прикоснулся он жезлом к Михаилу и крикнул: "Христос воскресе, встань и ты". Князь встал, исцеленный и радостный; а бояре срубили крест и надписали на нем 6694 год (1186). Паломники и теперь ходят туда и приносят оттуда по кусочку креста.
Едва отец Василий кончил рассказ, как появился на пороге шаман мордовский из ближайшего мордовского селения. Каждое лето он нанимал на сенокос Минина.
Увидев батюшку и новорожденного, он догадался, в чем дело, и спросил:
- Сына Бог дал?
- Сына, - отвечал хозяин.
Тогда шаман пошептал какую-то молитву и, подойдя к хозяйке, сказал:
- Покажи сына, не сглажу; отплюешь три раза, а я скажу, чем он будет.
Мать неохотно раскрыла младенца. Взглянув на него, шаман затрепетал, упал на колени, стал бормотать какие-то молитвы, потом произнес восторженно по-мордовски:
- Будет он царь не царь, а выше царей, князей и бояр; будет он и богат, и нищ, и знатен, и убог; выстроит он не то города, не то монастыри; будут туда ездить и цари, и бояре, и князья, будут за него молиться и будут проклинать; будут люди злобствовать, что царь и великий дух его взыскал, но он победит всех врагов; блажен он будет, как ни один из живущих здесь, и землю он прославит, на которой он родился и где будет погребен…
С этими словами шаман сорвал с своего ожерелья одну золотую монету и, кладя ему в пеленки, поцеловал его, со словами:
- Пусть это золото умостит тебе дорогу, какую уготовал тебе сам великий дух.
На хозяев эта восторженность подействовала неприятно, и на лицах их выразилось не то недоумение, не то страх.
- Что ты, что ты, - заметил скромно Минин. - Мы люди простые, а изба наша и ветха и холодна, да и не за что Богу взыскать нас и сына нашего милостью своею.
- Не говори это, Минин, - серьезно и строго произнес батюшка, - коли Бог захочет взыскать своей милостью кого, то и взыщет, хоша ты и крестьянин, и в убожестве. Родился Христос Бог наш в яслях, да на поклонение пришли к нему и волхвы и цари языческие, - и младенцу сему дано знамение - привел к нему Сам Господь на поклонение шамана языческого… Да будет же знамение это и путем Господним. Пью здравицу за новорожденного! - И с этими словами батюшка осушил стоявший на столе сосуд с пенным вином.
II
Мне путь - один лишь монастырь
Когда Ника стал сознавать все окружающее, ему было так хорошо и привольно. Мать так нежно с ним обращалась, да и отец, как возвратился из города, куда он часто ездил по извозу и со своими хлебушком, или пряников, или орехов навезет, а иногда и сапожки, и ситцу на праздничную рубашонку. И выйдет Ника из избы на улицу, и весело ему там щеголем поиграть с детьми: зимою в снежки да в салазки, а летом - в прятки в ближайшей лесной гуще.
Но слегла однажды зимою мать, застонала и более не вставала, даже Нику не узнавала, а к Рождеству перестала она говорить, обмыли ее и положили на стол, потом явился священник, читал что-то, кадил, потом простились все с его матерью и его заставили поцеловать ее. Когда он приложился к ней и почувствовал холодное ее тело, да увидел закрытые ее глаза, - он испуганно зарыдал и обмер.
Когда он очнулся, он увидел возле люльки своей какую-то чужую женщину с заплетенными косами.
- Мама! - стал он кричать.
- Мамы твоей нет…
- Где мама? - неистово заревел Ника.
- Я буду тебе мамой, - сердито закричала на него сидевшая близ него женщина.
Ника испуганно сдержал свой крик и, оглядев крикнувшую на него женщину, узнал в ней соседку, ходившую часто к ним и через которую мама нередко бранилась с отцом.
Ника приподнялся из люльки и увидел сидевшего на скамье у образов отца; он что-то делал.
- Где мама? - отчаянно крикнул Ника.
Отец вздрогнул, подошел к нему и, обняв его, кротко сказал:
- Маму твою Бог принял.
И Ника повис у отца на шее.
- Полно-то баловать парня, - озлобилась сидевшая здесь женщина; вскочила со своего места, насильно оторвала его от отца и, ударив его несколько раз, бросила обратно в люльку.
Больше Ника ничего не помнил; когда же вновь очнулся, то увидел ту же женщину, только с платком на голове.
Ника испуганно на нее взглянул, вспомнил, как она оторвала его руки от шеи отца и как она больно него била.
- А паренек-то очнулся, - послышался ее резкий голос. - Неча сказать - живуч, точно котенок…
На это замечание отец подошел к люльке и нагнулся к Нике; тот боялся его обнять, но поцеловал его горячо. При этом он почувствовал, что горячая слеза отца капнула ему на лицо. Эта капля была чудодейственна - Нике сделалось так легко и так захотелось ему жить; а тут, как нарочно, солнышко-ведрышко заглянуло в окно…
С этого дня Нике становилось все лучше и лучше, и он вскоре встал из своей люльки, а матери все нет как нет, спросить же не смеет, - еще сердитая новая мать прибьет.
Растет Ника не по дням, а по часам, мачеха поэтому и злобствует - то нужно другие сапоги купить, то рубашонку новую шить, а не то Ника много ест, Ника не там сидит, не там стоит.
И все это говорится с бранью и ему, и отцу, а зачастую ни за что вихры натянет, уши нарвет или чем ни на есть отколотит да накажет - отцу-де ни гугу! Иначе со света сживу…
Была осень; отец и мачеха куда-то ушли и дома не ночевали. В избе было холодно, и Ника со страху и с холоду забрался в печь и сладко в самой глубине ее заснул, свернувшись, как котенок. Спит он, и снится ему его мама: в белой она одежде, светлая, ясная такая и как будто свет от нее исходит. Простирает он ей свои худенькие ручки, хочет ее обнять и кричит:
- Мама, возьми меня от злой мачехи… отчего ты ушла?..
Но та глядит только на него любовно, ничего не отвечает, а тут что-то жмет его голову и что-то душит: он вскрикивает и просыпается… Оглядывается он, силится вспомнить, где он, и видит, что он в печи, а тут кто-то наложил в печку дров и подложил уже огонь, дрова чуть-чуть еще тлеют, и дым выносится в трубу, но через несколько минут или дым его задушит, или он сжарится. Он силится выбросить дрова, но дым его потухших головен душит его страшно. Начинает он вопить, и, к счастью, кто-то входит в избу, выбрасывает дрова и вытаскивает его из русской печи.
Ника от страха и удушья падает в обморок: спасительница его обливает ему голову водою и приводит его в чувство; он узнает одну из деревенских вдов Ксенью.
В это время входит мачеха и, узнав в чем дело, бьет его жестоко и вопит: - Вот что вздумал, в печи спать? Да хоша б и сгорело зелье…
Вдову возмутило это, и она начала умолять мачеху отдать ей Нику на воспитанье.
- Возьми, корми и одевай его, да с тем, пущай мне служит.
Согласилась на это вдова и взяла к себе ребенка да стала ходить за ним, как родная мать…
Проходит так время, а он все растет да растет, так что мачеха сначала гусенят заставляла его пасти, потом свиней, а там и скотинку загнать в хлевок и дров аль воды принести.
Той порой и родись у его мачехи девочка; вначале ему весело было видеть живое существо, которое ему улыбалось, но на другой годок мать стала заставлять его носить ее по целым дням. Измается Ника своею ношею и посадит под дерево свою сестренку, а сам глядит, как муравьи тащут разные разности в гнездо свое; и диву он дивится, как такое маленькое существо имеет такую сметку: обойдет и камушек, и лужицу; и думает Ника: как буду большой, все это узнаю, обо всем проведаю, порасспрошу больших; спросил бы маму - прибьет, отца спрошу, а тот - "так Бог дал". Кто же тот Бог? Спроси, говорит, батюшку, тот больше меня знает.
И сделался батюшка идолом Ники, потому что о чем бы он ни спросил отца, тот все на батюшку указывает.
И вот Ника зачастую носит сестренку к избе батюшки и ждет по целым часам, чтобы увидеть его, а тот, как, бывало, выйдет из избы, непременно погладит его по головке и замолвит к нему несколько ласковых слов да скажет:
- Расти, расти, богатырь мой, выйдет из тебя человек. А "Отче наш" помнишь?
- Помню, батюшка.
- Так научу тебя "Богородицу".
И сядет батюшка на скамью у избы своей, и учит он терпеливо Нику "Богородицу", и дивится он его смышлености и памяти.
Так за лето батюшка выучил его многим молитвам, кондакам, ирмосам и акафистам, а как настала зима, упросил он вдовушку Ксению и Минина, чтобы они посылали к нему Нику для изучения грамоты.
За одну зиму Ника уже бойко читал и выводил довольно правильно каракульки тогдашней письменности. Между тем жизнь его сделалась невыносима, мачеха давала ему непосильные работы, подымала его с петухами и позволяла ему идти спать к Ксении, когда ей уже самой невмоготу вынести.
И чего Ника не делал? И работу жнеца, и работу швеи. И корову выдой, и лошадь убери; сапоги почини и рубаху аль кафтан заплатай.
Всему этому он не перечил и все делал с улыбкой, и работа у него шла исправно, да мачеха всегда бывала недовольна, и вместо поощрения на него сыпались лишь тумаки куда и чем ни попало.
Злобило это Нику и думал он думу:
"Господь, говорит батюшка, милосерд, всепрощающий, всеблагий, а людей зачем он создал такими злыми, неправедными…"
И заходит однажды Ника к батюшке, чтобы и тот разъяснил ему это: мысль эта мучит и жжет его, она требует ответа.
На вопрос Ники батюшка задумался и, вздохнув, сказал:
- Не создал Бог людей злыми, а люди сами делают себя такими, они не хотят учиться слову Божьему, а оно говорит только о любви. Видишь ли, Ника, одним крещением человек не делается добрее, а нужно еще крещение духовное.
- Что такое крещение духовное? - спросил Ника.
- Крещение духовное - это слушание и усвоение себе слова Божьего; ибо оно одно только ведет к царствию небесному и к богоугодной жизни, ко всякому благу и душе спасению.
- Батюшка, - воскликнул тогда Ника, - дай же и мне услышать это слово Божье, чтобы спастись и попасть в царствие небесное.
- От тебя это зависит, Ника, я уговорю отца твоего, чтобы он отдал тебя ко мне, с тем, что я выучу тебя и священному писанию, и поучениям св. отцов и разным житиям святых угодников и подвижников. Выучу я тебя, как служить обедню, вечерню, заутреню, молебны и другим службам и всяким дьяконским обязанностям. И будешь ты со временем аль дьякон, а может быть, и повыше. А ты это и мне сослужишь службу: я без дьякона, и ты будешь помогать мне в церкви.
- Батька и мама не отпустят меня, - сказал Ника.
- Отпустят, коли скажу, что заработки твои пойдут к ним.
Ника схватил руку батюшки, поцеловал ее и прослезился.
- Да только поскорее, - всхлипывал он.
На другой день батюшка зашел к Минину и представил ему такую блестящую будущность для Ники, что у самой мачехи глаза разбежались, и они отпустили его к священнику.
Отец Василий, как малоросс, воспитывался в Киеве и был для того времени очень просвещенный человек; он не только изучил всю тогдашнюю богословскую литературу, но знал почти наизусть все летописи и греческий язык; притом он обладал светлым природным умом.
На Нику он имел огромное влияние своею добротою - тот терпеливо слушал его и в несколько лет изучил все то, что сам батюшка знал, а церковную службу он изучил всю наизусть.
Кроме батюшки, в доме было еще одно существо: это девочка, дочь священника, тремя годами моложе Ники.
Последний вообще любил детей и в сестренке своей души не слышал и часто носил ей гостинцы, то со свадьбы, то с крестин, на которых он служил с батюшкой. О дочери же священника и говорить нечего: он по целым часам просиживал с нею и рассказывал ей о божьих людях, угодниках, подвижниках, о народах и землях; только один греческий язык был выше ее понятий.
Так они росли вместе и жить не могли друг без друга; горе и радость одного были горем и радостью другого.
Мачеха заметила это, и сделалось ей и больно, и досадно, что Ника отдает предпочтенье пред ее дочерью дочери священника, и вот зашла она однажды к батюшке и наговорила ему с три короба: что он-де не глядит за своею дочерью, а люди смеются, что они с Никой точно жених с невестой. Озлился батюшка и на Минишу и на дурные толки, выругал доносчицу, но с этого времени он удалял Нику от своей Паши. Молодые люди это заметили и им сделалось обидно и больно, но в угождение отцу они начали при других удаляться друг от друга и втихомолку перешептывались.
Таинственность и запрет расшевелили кипучую и нежную натуру Ники, и он однажды поцеловал девушку… Всю ту ночь он не спал, плакал и молился; вспомнил он об угодниках, умерщвлявших плоть свою, и о дьяволе, принимающем различные образы для искушения человека, и сделалось ему страшно и за грех свой, и за свой поступок. Хотел он ночью же разбудить батюшку, броситься к его ногам, исповедаться и просить прощения его согрешениям.
Он уже поднялся со своего ложа, вот уж он у постели старика, но из другой комнаты слышится голос девушки: она бредит во сне: "Ника, - говорит сладкий голосок, - Ника, люблю тебя… Люблю, мой сокол"…
Вне себя Ника идет в другую комнату, не помня себя, обнимает спящую и горячо… горячо целует ее.
Очнувшись, он одним скачком вернулся к своему ложу, бросается на постель и, уткнув лицо в подушку, рыдает и шепчет:
- В монастырь… мне путь - один лишь монастырь…