* * *
В это время в дворцовой церкви шла обедня, и когда запели "Вечери твоея тайные", прибежал келарь Спасского монастыря и, обратясь к царю, произнес взволнованно и торжественно: - Патриарха не стало!..
В этот миг царь-колокол ударил три раза; все предстоявшие в церкви пришли в ужас и от неожиданности, и от смерти, постигшей высшего иерарха в такие великие дни.
"Как овцы, - писал потом Никону царь, - без пастуха не ведают, где деться, так и мы, грешные, не ведаем, где главы преклонить, потому что прежнего отца и пастыря лишились, а нового нет".
После обедни царь поехал к покойнику; тот лежал уже на столе, как живой и, помолившись над ним и поцеловав его руку, уехал к обряду омовения ног, который совершал уж митрополит Казанский.
В пятницу патриарх в гробу перенесен в Ризположение.
Вечером царь отправился туда один и, войдя к покойнику, удивился: все игумены и дети боярские, которые должны были при нем находиться, разошлись и один только священник выкрикивал над ним псалтирь.
Царь созвал детей боярских и сделал им выговор, а впоследствии митрополита Казанского он просил сделать выговор игуменам.
Когда он спросил священника, почему он кричит так над патриархом, тот отвечал:
- Прости, государь, страх нашел великий, - в утробе у него, святителя, безмерно шумело, так меня и страх взял; вдруг взнесло живот у него, государь, и лицо в ту же пору стало пухнуть: меня и страх взял, думал, что ожил, для того и двери отворил - хотел бежать.
При этом рассказе суеверный Алексей Михайлович струсил и ноги у него подкосились, так что он едва устоял; на беду в утробе покойного вновь сильно зашумело.
- От земли создан, - подумал царь, - и в землю идет, чего бояться?
И стал целовать руку усопшего, а в этот миг как выстрелит что-то из его уст…
Алексей Михайлович окончательно растерялся и обратился в бегство.
В субботу, оплакиваемый и царем, и ближними боярами, патриарх Иосиф предан земле в Успенском соборе с большой торжественностью.
Но царь, Москва и двор были сильно опечалены, - им не был предстоявший светлый праздник праздником без патриарха.
Озабоченный этим, царь после похорон патриарха думал сильно о том, кого избрать в патриархи. Сердце его было за митрополита Никона, которого он считал и святым, и мудрейшим святителем, но по суеверию он хотел еще погадать, то есть узнать по священным книгам, чье имя Богу угодно. Он взял святцы и первое имя ему попалось: Феогност.
- Да у нас нет такого святителя, - подумал царь. - Феогност, - твердил он вслух. В это время вошел постельничий его Ртищев и, услыша слово Феогност, произнес:
- Великий государь, Феогност по-гречески: "Богом избранный".
Царь сказал ему тогда, что он гадал, кого избрать в патриархи и вышло: Феогност.
- Значит, - заметил Ртищев, - кого ты, великий государь, изберешь, тот будет и избранником Божьим.
Но этот ответ не удовлетворил царя, он поехал в Алексеевский монастырь к схимнице Наталье; с детства он любил с нею советоваться и называл ее "мамой Натей".
Схимница, со времени выезда Никона в Новгород, никуда не выходила и не покидала своей кельи; принимала она только царскую семьи и служку.
Узнав о смерти и похоронах патриарха, она в тот день пребывала во слезах и молитве, и когда служка объявила о приезде царя, она как будто чего-то обрадовалась.
Царь, войдя в ее келью и перекрестясь несколько раз, подошел к ней, обнял ее и поцеловал; схимница благословила его испросила сесть.
- Я к тебе за советом, мама Натя, - сказал он. - Патриарх умер…
- Слышала и, грешная, молилась за упокой души святителя, плакала, видишь, еще слезы не высохли.
- Не кручинься, мама Натя, Бог даст нам нового пастыря, Божьего избранника Феогноста.
- Феогноста! - испугалась схимница.
- Да, такого святителя у нас нетути, но Феогност значит по-гречески Богом избранный.
- Кого же ты, государь, бояре и собор думаете избрать?
- Ты же у нас пророчица, мама Натя, Дух Святой тебе подскажет.
- Дай прежде помолюсь Богу; если он сподобит меня, я, быть может, и нареку его имя, а если не нареку, значит избранный не от Бога.
Она распростерлась у иконы, несколько минут била поклоны и, поднявшись, вдохновенно воскликнула:
- Идет из дальней северной стороны подвижник великий; идет он среди лесов, болот и степей; не имеет он отдыха ни днем, ни ночью; окружен он великой стражей, а с ним великий святитель почиет в гробу, и несет подвижник на плечах своих этого святителя, и имя почившего "св. угодник и чудотворец митрополит Филипп", и вижу я, вот, вот, св.
Филипп из гроба восстает в светлом сиянии и благословляет несущего его великого святителя.
- И как имя этого подвижника?
- Дай вслушаюсь, св. Филипп что-то молвил, произнес он имя… имя… Никон!
С последними словами схимница упала без сознания.
Царь позвал служку, и когда схимница приведена была в чувство, он простился с нею и вышел.
- Итак, Феогност - Никон, - подумал он, уходя.
Затворив за ним дверь своей кельи, схимница бросилась на колени и, молясь о Нике и о патриархе Никоне, благодарила Господа сил, что вновь он будет безвыездно находиться в Москве.
- Его видеть, его слышать для меня бесконечное блаженство, - лепетала она. - И если это грех, то прости мне, Господь Бог милосердный. И ты, долготерпеливый, когда явилась тебе чаша, молил же Бога Отца, да минет она тебя.
XXVIII
Великий государь патриарх Никон
Летний июльский день, солнце знойно, но вся Москва в движеньи: она убралась, как на пир, как на праздник великий. Дома выбелены или окрашены вновь, улицы подметены, и народ огромной толпой валил к Успенскому собору; туда же со всех московских сорок сороков спешат с иконами и хоругвями.
Но вот сам юный царь со всеми боярами появился на красном крыльце и после народного приветствия отправился к Успенскому собору.
Помолившись там, царь с духовенством, с боярами, стрельцами, служилым людом, народом и духовенством, при пении "Спаси Господи люди Твоя", двинулись из Москвы.
Рядом с царем несут в кресле митрополита Ростовского Варлаама.
В версте от города верховой посланец дал знать, что св. Филипп недалеко уже; несколько минут спустя показались передовые стрельцы, после того заблистали в отдалении хоругви, иконы и народ.
По дороге тысячи людей - светских и духовных - присоединились к священному шествию и образовали страшную массу.
Обе толпы остановились друг против друга, и тогда москвичи увидели гроб св. митрополита, несомый епископами и архимандритами, съехавшимися еще по дороге, чтобы участвовать в торжественном внесении мощей в Москву.
Впереди шествия ярко выдвигался митрополит Никон, с крестом в руках.
Москвичи в один миг пали ниц, а за ним и вся толпа, сопровождавшая Никона.
Никон благословил царя и народ и, подняв первого, облобызал его; то же самое он сделал с царской семьей и с высшими святителями.
Подошел он тоже к митрополиту Варлааму и хотел его облобызать, но тот от радости, что сподобился встретить св. мощи Филиппа, отдал Богу душу.
Все были поражены этим событием, но Никон нашелся: он велел усопшего присоединить к процессии.
После того все двинулись к Москве; она встретила их трезвоном во все свои колокола, а народ и все духовенство пели "Исполла эти деспота" и "Достойно".
Когда св. мощи были внесены в Успенский собор, там готов уж был помост, покрытый драгоценной парчой. Духовенство поставило туда мощи. После молитвы, произнесенной Никоном, крышка гроба снята, и св. Филипп явился лежащий в гробу в митрополичьей митре, с лицом спокойным, как будто он только что почил.
Трудно описать чувства, овладевшие народом; это были и рыдания, и радостные, и неистовые восклицания и вместе с тем благоговейное созерцание св. угодника и великомученика.
Первый приложился к мощам царь, потом Никон с остальным духовенством и народом.
Начали служить благодарственный молебен, и после него царь взял Никона и других сановников церкви во дворец: там была приготовлена трапеза.
На обеде были Милославский и Морозов; оба они выказали Никону свое уважение, и он за столом занимал патриаршее место.
За обедом Никон рассказал, какую хитрость нужно было употребить, чтобы обрести св. мощи, потому что если бы в Соловках узнали о цели его приезда, то монахи мощей не выдали бы, а оставить в их руках св. Филиппа было просто грех.
После того царь расспрашивал вообще о путевых его впечатлениях, и тот сказал, что всюду народ добрый, богобоязненный, но жалуются на поборы: дьяки и приказные жестоко его обирают.
- Мы ждали только тебя, великий государь и пресветлый богомолец наш, чтобы заняться устроением нашего царства, и ты, как добрый пастырь, научи и настави нас. Церковь наша осиротела без отца, и мы молим тебя, не откажи сделаться нашим отцом, - сказал государь.
Царь, духовенство и бояре поднялись с мест, низко кланяясь Никону.
Никон тогда поднялся, поклонился царю в ноги, а боярам и духовенству низко до пояса и произнес взволнованным голосом:
- Я крестьянский сын из Вельманова… Чернец и простой богомолец ваш и не могу я принять поэтому ангельского лика патриарха и сделаться отцом вашим и всего народа… Изберите достойнее меня… Имеете вы святителей и старее и просвещеннее меня… Имеете вы святителей, которые более подвизались, чем я, в премудрости. Отпустите меня в Спасов монастырь, там бы я желал сделаться схимником, и все, чего только я желаю, это служить первую обедню у мощей святого Филиппа.
- Ты устал с дороги, великий государь, - возразил царь, - и тебе нужен покой. Я провожу тебя в Спасов монастырь.
И с этими словами царь велел приготовить колымагу и после трапезы отвез с огромной свитой митрополита в монастырь; прощаясь там, он облобызался с ним.
На другой день к обедне приехал царь со всеми боярами, все духовенство собралось служить соборне с Никоном.
Митрополита встретило духовенство с колокольным звоном и с иконами.
Никон совершил службу с большою торжественностью, и когда был прочитан акафист митрополиту Филиппу, он обратился к царю и к народу со словом. Он говорил об унижении, которому подвергся митрополит всея Руси св. Филипп при Иване Грозном, и что Годунов, Василий Шуйский хотя и чтили патриархов, но истинное значение получил только блаженной памяти патриарх Филарет. В Бозе почившие же патриархи Иоасаф и Иосиф уронили значение святителей, и вот он, митрополит Никон, и митрополит Макарий псковский, оба обесчещены в своих паствах, и все от того, что нет благочестия, нет богобоязни в народе и нет ни премудрости, ни добродетели в священнослужителях и в монастырях; что первые грубы и невежественны, а последние живут не по уставу, а думают лишь, как бы угодить мамоне и своим страстям. Судьи и правители областей угнетают народ и больше о себе думают, чем об отечестве и царе; самая паства церковная разделяется заблуждениями и еретичеством, поэтому нужна твердая воля, которая привела бы все в порядок без всякого прекословия и помешательства со стороны светской власти, и что только такой святитель, если он найдется, может устроить церковь Божию, то есть народ. Он же, Никон, ничтожный раб Божий и царя, не чувствует в себе столько сил, чтобы сделаться этим святителем, и если бы он решился на это, то лишь под условием, чтобы без всякого с чьей-либо стороны вмешательства ему предоставлено было устроение церкви по тому наитию, какое он будет иметь от Св. Духа при посвящении его в патриархи.
На эти слова царь отвечал:
- Я и мы, все предстоящие здесь, всегда почитали тебя как архипастыря и отца.
Царь упал на колени и начал умолять Никона не отказываться от патриаршества.
Тогда Никон обратился к боярам, духовенству и народу и торжественно спросил:
- Будете ли почитать меня как архипастыря и отца и дадите ли мне устроить церковь? Клянитесь.
Все подняли руки и поклялись.
Никон, растроганный такою любовью к нему, молвил тогда:
- Видно на го воля Божия, не смею ослушаться божественного промысла. Да будет так: принимаю на себя тяжелое бремя патриаршего святительства.
Царь обнял и поцеловал его, и Никон перецеловался со всеми в церкви.
Народ, толпившийся на площади церковной, приветствовал это согласие Никона восторженно.
25 июля 47-летний Никон был посвящен в патриархи и наречен великим государем. Но в это время, когда, упоенный счастьем и величием, Никон принимал в патриаршей палате поздравления от высших святителей и сановников царства, в это время в Алексеевском монастыря инокиня Наталья зажгла в своей келье три восковые свечи у иконы, что она делала в высокоторжественные дни, и отправилась в общую трапезу, где она разрешила себе елей.
В ту ночь ей снился страшный сон: к ней пришел Никон, бледный, старый, худой, в простой монашеской одежде.
Схимница вскрикнула и проснулась - в келье никого не было.
Она упала на колени и, молясь, горько плакала.
XXIX
Первая мысль об исправлении церковных книг
В восемь часов вечера, вскоре после вступления на патриарший престол Никона, царь Алексей Михайлович сидел со своею семьею за ужином.
За столом находился и тесть его Илья Милославский.
Разговор шел о политике: жаловался Милославский, что Польша не хочет наказать виновных в изменении в грамотах царского титула и сочинителей пасквилей на Россию.
Царь зевнул и велел ему обратиться к патриарху.
Переменил Милославский разговор; он начал жаловаться на то, что он, Милославский, чтобы не вызывать местничества, вместо боярских детей начал определять детей дьяков и стряпчих, но, к ужасу его, и те затеяли тоже местничество.
Царь еще пуще зевнул и отправил его для совета к Никону.
Между тем ужин кончился, царь помолился Богу, допустил к руке всю семью и отправился в свою опочивальню.
Здесь ожидал его постельничий Федор Михайлович Ртищев.
Он раздел царя, и когда тот стал на колени у ризницы и начал молиться, Ртищев тихо вышел и удалился из дворца.
Шаги свои он направил к патриаршим хоромам.
Стража и служители патриарха пропустили его, и он отправился в рабочую комнату Никона.
В подряснике, заваленный у огромного стола кипами бумаг и книг, Никон сидел и писал, когда появился Ртищев.
- Рад тебя видеть, Федор Михайлович, - с веселым лицом заговорил к нему Никон.
Ртищев остановился в почтительном отдалении.
- Иди поближе, - продолжал он, - садись вот сюда, к столу, поговорим… отведу немного душу.
Ртищев подошел тогда под его благословение и сел на стул, которые имели тогда вид табуреток.
- Как у тебя в Андреевском монастыре, Федор Михайлович, идут переводы?
- С Божьей помощью, хорошо.
- А я, видишь, сколько получил богослужебных книг, не апокрифических, а настоящих, канонических… Необходимо взяться за исправление наших… Согрешил царь Иван Грозный во многом, но грех великий сотворил он своим Стоглавом… Василий Шуйский и отпечатай многие книги с поправками Стоглава. Троицкая лавра взялась за исправление требника, но этим дело кончилось, и блаженной памяти мой предместник, патриарх Иосиф, назначил исправителями иереев: Степана Вонифатьева, Ивана Неронова, Аввакума, Лазаря, Никиту, Логгина, Данилу и дьякона Федора и ни одного из монашествующих. Попы-то и внесли сугубое аллилуя и двуперстное знамение, чтобы угодить купечеству… Теперь приходится все это поисправлять.
- Думаю я, святейший патриарх, хорошо ли будет теперь это сделать? При патриархе Иосифе, за год до его смерти, я завел здесь певчих из Малороссии и стал приучать из моего Андреевского монастыря молодых попов говорить проповеди, а патриарх окружной грамотою дал знать, чтобы в церковном пении было единогласие, - так сделалась смута, и многие попы в тиунской избе кричали: "А нам хоть умереть, а к выбору о единогласии рук не прикладывать". С тем же гавриловским попом заспорил Никольский поп Прокофий и сказал: "Заводите вы, ханжи, ересь новую, единогласное пение, да людей в церкви учите, а мы прежде людей в церкви не учивали, учили их втайне; беса вы имате в себе, все ханжи, и протопоп благовещенский такой же ханжа". Так они честили духовника царского Степана Вонифатьева.
- Они нас называют, - улыбнулся Никон, - и ханжами, и еретиками. Поделом царскому духовнику, зачем он дал им поблажку и ввел двуперстное знаменье и сугубое аллилуя… Середины не может быть: коли признавать, то нужно признать все или ничего.
- Да, - заметил Ртищев, - но святейший патриарх не знает, сколько выстрадал знаменитый защитник сергиевской лавры архимандрит Дионисий за вычеркнутые им слова "и огнем" в молитве водоосвещения. Отец мой сказывал, что митрополит Иона вызвал архимандрита в Москву, четыре дня приводили его на патриарший двор к допросу с бесчестием и позором, т. е. в оковах, и его били, плевали на него за то, что он не хотел выкупиться.
- Какой же ответ был Дионисия? - задумчиво произнес Никон.
- Денег у меня нет, да и дать не за что: плохо чернецу, когда его расстричь велят, а достричь - так ему венец и радость. Сибирью и Соловками грозите мне, но я этому и рад - это мне и жизнь.
- Так говорят все те, - восхитился патриарх, - кто верит в правду и святость своего дела. Что же было дальше?..
- За Дионисием посылали нарочно в праздничные и торговые дни, когда было много народа, приводили его пешком или привозили на ключах без седла, в цепях, в рубище, на позор толпе, и кидали на него грязью и песком.
- Слышал, слышал об этих безобразиях, - вознегодовал Никон. - Распустили враги его слухи, что явились такие еретики, которые огонь хотят в мире вывести, - вот и взволновались ремесленники: как же мы без огня-то?., и стали выходить с каменьями и дрекольями на Дионисия.
- Вот этот-то и самое страшное, - заметил Ртищев… - и враги наши и ваши распустят о нас такие слухи.
- Да, - задумался патриарх, - мы должны исправление книг сделать собором.
В это время вошел Епифаний Славенецкий. Он был красив и представителен, говорил красноречиво, с сознанием своего достоинства и знаний.
По обычаю того времени, он патриарху поклонился трижды в ноги прежде, нежели подошел к его благословению; патриарх просил его сесть и обратился к нему:
- Федор Михайлович напугал меня, - сказал он. - Рассказывал про страдания архимандрита Дионисия… И это за два слова: "и огнем". А вы, отец Епифаний, домогались исправления всех богослужебных книг. Многие я просмотрел сам и, соглашаясь с вами и отцом Арсением, я готов на необходимые изменения, но боюсь раскола… народ и духовенство так невежественны.