Зная, что Миша и Невельской - оба любимцы генерала и симпатизируют друг другу, Элиз невольно переносила на капитана долю своих добрых чувств. Она привыкла давать тему для разговора и развлекать и в этом видела свою обязанность. Держась этой роли, она сказала, что прочитала книгу про китов… Потом рассказала, что читала однажды про зайцев и про их привычки и что в Сибири очень много зайцев. Она старалась говорить о чем-либо близком жизни той страны, по которой путешествовала.
Невельскому стало жаль ее. Элиз щебетала и жеманилась, и видно было, что старалась сделать приятное. А ему казалось, что у нее на душе не может быть легко, что вся эта фальшь не так ей приятна.
Ее тон переменился и она искренне оживилась, когда разговорились про концерты в Сибири.
- Я нашла здесь прекрасную публику. У меня было совсем другое представление об этой стране. В Ялуторовске на мой концерт пришли ссыльные, ваши бывшие князья и графы, отбывающие здесь наказание. Они захотели поблагодарить меня. Я познакомилась с месье Якушкиным и с месье Пущиным. Потом я познакомилась с их милой хозяйкой, мадам Мешалкиной. Простая, но прелестная женщина! Я никогда не встречала людей прекраснее. Вы знаете, капитан, Берлиоз говорил мне, что он нигде не видел такой отзывчивой публики, как в России. Мне кажется, то же самое и в Сибири, хотя тут совсем другая страна. В Иркутске тоже много ссыльных! Я не знаю, есть ли ссыльные в Красноярске, по мне тоже очень нравится этот город!
Рассуждения ее были немного смешными, но капитан слушал с удовольствием. Несмотря на жеманность и деланные улыбки, Элиз была настоящая артистка и труженица великая. Он рассказал ей про концерт, на котором был в Вальпарайсо. Разговорились про Америку.
- Вот страна, в которую меня не влечет! Там нет искусства…
- Но оно развивается…
- Да, может быть. Но пока, как пишут, это страна сильных простых людей: плотогонов, лесорубов, пастухов…
"Муравьев ужасно ошибается, если думает, что ее всякий может целовать, - думал Невельской. - Почему он так сказал? Он не уважает ее?" Было очень неприятно, что губернатор, такой прекрасный и умный человек, так ошибочно судит.
Ему казалось, что если отбросить служебные соображения и прочие предрассудки, то и Элиз со своим страдивариусом тоже была здесь землепроходцем, первооткрывателем, Куком или Лаперузом в своей сфере, настоящим товарищем и ему, и Мише, и всем…
Глава двадцать первая
КАЗАКЕВИЧ
Наутро губернатор вызвал к себе старшего офицера "Байкала" лейтенанта Казакевича.
- Прошу вас садиться, - сказал он.
Казакевич - плотный и коренастый, с короткими усами и узкими низкими бачками. Он почувствовал, что предстоит серьезный разговор.
Муравьев пристально посмотрел в глаза Казакевичу.
- Прошу вас иметь в виду и помнить, - быстро и резко сказал он, - что все, что тут будет сказано, вы обязаны хранить в тайне.
- Слушаюсь, ваше превосходительство! - ответил Казакевич.
Муравьев помолчал, кусая ус и хмуря брови.
- Мне сделан донос, что открытия, совершенные капитаном Невельским, ложны.
Губернатор быстро обежал взором лицо Казакевича, мундир и руки и снова уставился в его лицо. Муравьев не лгал, такие сведения действительно были у него, и Казакевич это сразу понял.
Петр Васильевич - не робкого десятка.
- Ваше превосходительство! Как участник описи, - не торопясь сказал он, - я готов под присягой заявить, что все сведения, представленные капитаном, чистейшая правда.
Муравьев сощурился. Когда в каюте на "Байкале" Невельской рассказывал об исследованиях, присутствовали все офицеры судна, и все были в восторге, и, будь сведения Невельского ложны, они по-другому бы себя держали.
- Вы можете ручаться мне, что все открытия и все карты верны? - приподымая угол рта, спросил он.
- Да, ваше превосходительство, я готов поручиться! Я совершенно уверен, что открытия верны.
Муравьев молчал.
- Хорошо, я верю вам! - сказал он, наконец.
Ему понравилось, что офицер не дрогнул, а говорил совершенно спокойно.
- Расскажите мне подробно, как происходили исследования, - сказал губернатор. - Я хочу, чтобы все это вы мне рассказали, - делая ударение на слове "вы", сказал он.
Казакевич обстоятельно рассказал о ходе открытий.
- Что вы скажете о Невельском? - спросил губернатор. - Я много слышал о вас и вам верю.
Казакевич ответил, что Невельской отличный командир и на хорошем счету у его высочества великого князя Константина и его светлости князя Меншикова.
- А ваше личное мнение?
- Я совершенно согласен с этим мнением, - чуть дрогнув взором, ответил офицер.
Губернатор замолчал. "Ага, - подумал он, - тут что-то есть. Нет дыма без огня…"
Ему нужен был человек, который знал бы всю подноготную и слабости Невельского и который в душе был бы обижен на него, хоть немного завидовал бы.
- Я могу предложить вам службу в Иркутске. По особым поручениям. Вы будете вести подготовку важнейших мероприятий. - И, не дожидаясь ответа, губернатор сказал: - Подумайте об этом и дадите мне ответ в Иркутске.
Губернатор встал, холодно поблагодарил Казакевича, сказал, что верит ему, попрощался и еще раз предупредил, что язык надо держать за зубами.
Выйдя от губернатора, Казакевич подумал, что с таким человеком служить можно. Разного начальства Казакевич насмотрелся за свою жизнь вдоволь и Муравьева не боялся…
Старший лейтенант "Байкала" - старый товарищ Невельского, но в плаванье, когда люди целый год вместе и оба молоды и один не ищет поддержки другого, часто мнения их расходились. Вообще у Невельского не было, по мнению Петра Васильевича, некоторых привычных и нужных начальствующему лицу качеств, как, например, у Муравьева.
Казакевич слыхал, что губернатор, если хочет с кем-нибудь служить и собирается приблизить человека, для начала всегда дает острастку… Поэтому происшедший разговор показался ему многообещающим.
Он пошел на квартиру к Невельскому.
- Какие дочки хорошенькие у вашей хозяйки! - заметил он Геннадию Ивановичу.
Разговорились о тех же делах, про которые Геннадий уже говорил и с ним и с Муравьевым, - как занимать устье и спускать по Амуру экспедицию.
- И я вам скажу, Петр Васильевич, что вы самый подходящий человек для этого! Только вы можете быть начальником над сплавом. Вы первым вошли с устья, а теперь спуститесь по реке. Дело это, конечно, далекое, и не так все просто сделать, но я снизу, а вы сверху, и мы встретимся где-нибудь на устье Уссури. Соглашайтесь на предложение Муравьева. Но ставьте условием, чтоб были пароходы. Стройте их где-нибудь на Шилке. Вы же строили "Байкал", опытность у вас есть. Чтоб у Айгуна пройти с гудками, чтоб видна была техника, чтоб мы появились на Амуре, не как дикари, не с тем же оружием и не на тех же лодках, что двести лет тому назад Хабаров. Ведь нынче побережье всюду посещается пароходами. Подумайте, Петр Васильевич.
Глава двадцать вторая
ОБЪЯСНЕНИЕ
- Нет, Алексей Иванович, позвольте, позвольте, я не согласен с тем, что вы говорите, что мужик Чичикова убежит. Русский человек способен ко всему и привыкает ко всякому климату. Пошли его хоть в Камчатку да дай только теплые рукавицы, он похлопает руками, топор в руки, и пошел рубить себе новую избу.
Н. Гоголь, "Мертвые души".
Длинные каменные крылья здания Якутской духовной семинарии, казалось, вросли в землю. У толстой стены, из глубины наметенных к ней снегов, торчали толстые березы. Иней обметал их редкие тяжелые ветви. А в небе, из-за крыши, сверкал позолоченный крест миссионерской церкви, и ледяной ветер тянул над ним по яркой сини, белые редкие тенета.
Попы, чернобородые и безбородые, с якутскими, тунгусскими и русскими лицами, прошли за низкие ворота проводить генерал-губернатора. Его ждали открытые сани, запряженные рысаком. Муравьев снял шапку, перекрестился на икону; в низкой арке каменных ворот, не надев шапки, велел Струве, который тоже перекрестился, садиться, а сам простился с попами.
Струве замечал перемену в генерале. Что Муравьев не верил в бога, это знали все его окружающие. Не так давно он не обращал никакого внимания на духовные учреждения. Перемена произошла, кажется, после встречи с Иннокентием, о котором несколько раз заходила речь в эти дни, так как губернатор сочувствовал идее преосвященного о переводе епископской кафедры из Аляски в Якутск.
Струве признавал, что Иннокентий замечательный человек. Но ему не нравилось, как язвительно старик именовал "лютеранами" деятелей Российско-американской компании.
Вообще, если что-нибудь не сходилось в понятиях Струве, он мучился жестоко. Так было и на этот раз. Он не вытерпел и сказал по дороге губернатору:
- Николай Николаевич, я глубоко чту преосвященного Иннокентия, но вот мне совершенно непонятно, почему он так неприязненно отзывается о лицах, возглавляющих Компанию?
У Муравьева мерзло лицо, но закрываться или отворачиваться он не хотел. А рысак набавлял ходу, и встречный ветер все крепчал.
- Потому что в Компанию налезли все кому не лень! - грубо, но спокойно сказал губернатор. - Заправилам Компании дороже собственная шкура, чем интересы России. Они готовили подставное лицо из Завойко, чтобы плясал под их дудку, но Завойко не дурак и ушел ко мне.
Редко Муравьев высказывался так прямо, как сегодня. Струве боготворил его и не смел подумать, что генерал не прав. Но, и обучаясь в Дерпте, и воспитываясь в своей семье, он усвоил совершенно противоположные взгляды. Как больно знать, что люди, которых уважаешь и даже любишь, так презирают и ненавидят все то, во что приучен верить с детства. Ответ, данный Муравьевым, не разрешил его сомнений.
- Погубят и флот и Компанию! Чудовищная рутина! - добавил Муравьев.
Но главной причиной его раздражения и озабоченности были не космополитические воззрения Струве, не попы и немцы и не устройство епископской кафедры в Якутске.
Сегодня он готовился внутренне к серьезному разговору с Невельским. Тот сказал вчера, что хочет представить новые доказательства в защиту своих проектов; он, кажется, по наивности своей еще считает сплетнями то, что было в самом деле решено, и, видно, не понимал, что дело с Камчаткой вполне серьезно, надеялся, что все повернет согласно своим "идеям". Следовало, видно, прямо и откровенно ему все сказать, тем более что изменить он ничего не мог, а считаться с решением губернатора обязан.
"Показать, что я ценю его труды и планы, но, к сожалению, на этот раз они совершенно неосуществимы". В глубине души Муравьев был сильно озабочен. Казалось ему временами, что Невельской, быть может, и прав, и это его огорчало.
Рысак остановился. Струве спрыгнул. Муравьев, с багровым от мороза лицом, прошел в дом.
Губернатор поздоровался с Невельским и прошелся по комнате, потирая озябшие руки. Подали водку и закуску. Генерал и капитан выпили по рюмке и перешли в другую комнату. Там на большом столе лежали карты описи и старые карты.
- Итак, - сказал губернатор, как бы продолжая прерванный разговор, - Амур открывает нам путь в мир. Я полагаю, конечно, что порт на Амуре возможен…
Невельской светло взглянул на генерала. Капитан походил сейчас на молодого ученого, который с воодушевлением готов поведать о своих замыслах.
- Вот вы спрашивали меня, Николай Николаевич, удобен ли будет такой порт. Вполне удобен. Конечно, устье Амура - это не Авача, но порт на Амуре неуязвим и всегда может быть подкреплен и продовольствием, и воинской силой по скрытым от противника внутренним путям. С развитием тоннажа флота и с открытием других гаваней, лежащих к югу от устья Амура, мы построим порты еще более удобные! Они будут открыты! Порт - флот, флот - порт, - воскликнул он с таким видом, словно открыл новую формулу.
Невельской, при всем своем увлечении Амуром, понимал прекрасно, что вход в лиман через бар северного фарватера не совсем удобен. Он сказал, что очень важно произвести дальнейшие исследования и, главное, искать незамерзающие гавани на юге.
Муравьеву эти гавани южнее устья казались ненужной и несбыточной фантазией. Зачем? В то время как есть великолепная Авача и, главное, есть высочайшее повеление; документы составлены, ведется переписка!
- Эти гавани есть, Николай Николаевич! О них рассказывали мне гиляки. Мы должны, прежде всего, искать гавань Де-Кастри, описанную Лаперузом. На юге теплее, там удобнее жить людям, видимо, плодороднее земля.
- Порт на Амуре в будущем, но сейчас порт на Камчатке! Вот мое мнение, Геннадий Иванович. Главное, ресурсы Охотска сейчас пойдут в Петропавловск. Уже в будущем году Камчатка станет отдельной областью, и Охотский порт целиком переносится туда. На Амуре же поставим пост.
Невельской ужаснулся, его руки задрожали. Подтверждалось то, во что он не хотел верить.
- Николай Николаевич, Охотский порт нехорош, нездоровый, но переносить его нельзя!
- Как нельзя? - удивился Муравьев. - Почему нельзя?
- Порт плох, бухты нет, в отлив суда валяются на кошках, но Охотск надо оставить так, как он есть, Николай Николаевич. Пока не трогайте Охотского порта, иначе погубим все амурское дело.
Муравьев возмутился. "Да вы в своем уме? - хотелось спросить ему. - Что это, насмешка?"
- Только на Амур, но не на Камчатку, - умоляюще сказал капитан. - Вы все погубите! Будет ужасная катастрофа. Вы отдадите все наши средства прямо в руки врагов, а питать Амур, возить туда продовольствие, людей окажется нечем.
- Геннадий Иванович, бог с вами! Что вы говорите! - не сдержался Муравьев. - В руки каких врагов? Какие средства? Ведь сами же вы, не доверяя Охотску, отправили свой "Байкал" на зимовку в Петропавловск? Этим вы опровергли то, что сейчас говорите!
- Это так, но Камчатка оторвана, сама вечно голодная и не сможет питать Амура. И переселенцы там ничего не сделают, пока у них не будет связи со всей Россией. Амур будет питать Камчатку. А без Амура она мыльный пузырь. Николай Николаевич! Христом богом молю вас! Еще два года - и весь порт будет на Амуре. Я знаю, что Охотский порт плох, никуда не годен, знаю все… А два порта - там и тут - мы не создадим, нет судов, людей, средств.
- Никогда не думал услышать от вас подобные суждения! - воскликнул Муравьев. - Никак не ждал. Да все возмущены таким портом! Поговорите с любым человеком - все проклинают Охотск! Это позор России, посмешище… Охотску не должно было существовать и сто лет тому назад.
- Это напрасно, напрасно! Камчатка сама по себе - без Амура - ничто в ее современном положении, как бы прекрасна ни была Авача, - воскликнул Невельской. - Уж если действовать, так прямо! Занять устье, побережье и Сахалин!
- Вы успокойтесь, Геннадий Иванович! Ведь все будет сделано. Будет экспедиция на устье Амура. Орлову уже послано распоряжение. Порт на Камчатке не исключает занятия Амура. Мы пойдем и на то и на это. Что же вам еще надо? - с оттенком досады, словно упрекая Невельского в упорстве, сказал он. - Мы сразу будем занимать два важнейших пункта…
- Не надо выделять Камчатку в отдельную область. Это погубит само дело! Я чувствую это. Люди, силы, средства - все пойдет туда. Камчатка не только не поможет Амуру, но будет помехой. Это ясно как божий день!
- Одно другому совершенно не помешает.
Муравьев сказал, что Федор Петрович Литке тоже за Камчатку и советует снабжать ее с островов Бонин-Сима.
- Только Охотск и может дать Амуру жизнь. Вы погубите Амур!
- Руку даю на отсечение - начнись война, англичане пойдут на Камчатку. Иначе их газеты не писали бы про Петропавловск, не расхваливали бы его.
- Смотрите: Амур - юг, жизнь, это хлеб, это путь к океану, это леса. Камчатка - чудесная гавань, великий порт будущего. Нынче она почти мертва.
- Англичане займут ее…
- Англичане пойдут туда, где будем мы! На Амуре мы будем неуязвимы, а на Камчатке - отрезаны…
- Я не могу переносить порт на Амур, который еще не занят нами, и не могу возбудить этого вопроса, пока мы не встанем там. Я могу действовать лишь на реальной почве. Ведь я гу-бер-на-тор! - воскликнул Муравьев.
"Какое страшное поражение! Камчатка будет областью, - думал Невельской, идя домой. - Вместо того чтобы заниматься исследованиями, начнем возить на судах чиновников, их семьи, попов, кормить всю эту свору, строить ненужные сооружения. Хвастун Лярский или Завойко будет губернатором… А я-то надеялся, я верил ему!.."
Он почувствовал, что среди этих лесов и бесконечных снегов, в этой стране он сейчас совершенно одинок и не нужен со всеми своими замыслами, которым он посвятил всю жизнь. Невельской вспомнил, как собирался в путь, объездил весь Питер, искал прессы для тюков, чтобы удобнее все сложить и взять побольше груза. Как в Портсмуте стал дальше от порта на Модер-банку, чтобы удобнее было скрыть цель вояжа, как все подчинил любимому делу, и что не было у него иной цели, иной радости…
Теперь рушилось все, что он любил больше себя, больше всего на свете.
"Я не себе, не себе этого хотел, - с горечью подумал он. - Ради чего я здесь, в юртах, в тайге, бросаю море, позорю себя, становлюсь сухопутным человеком, оставляю все, к чему привык?.."
Глава двадцать третья
КЛЫК МАМОНТА
…излагали вольные мысли, за которые в другое время сами бы высекли своих детей.
Н. Гоголь, "Мертвые души".
На другой день губернатор прислал записку и просил капитана к себе. Через некоторое время после того как посланный ушел и Невельской уже собрался, к воротам подкатили сани губернатора.
- Геннадий Иванович! Событие! - сказал Муравьев, входя в комнату, по которой разбросаны были книги. На столе виднелась куча исписанной бумаги. - Клык привезли! Мой подарок графу Льву Алексеевичу! Едем смотреть…
"Он, видно, не пал духом и с воодушевлением сочиняет докладную, - подумал губернатор. - Надо брать быка за рога…"
Поехали смотреть клык мамонта. Желтый бивень в человеческий рост лежал под навесом на досках во дворе канцелярии областного управления. Чиновники собрались тут же.
Урядник, доставивший клык в Якутск из низовьев Лены, давал объяснения.
- Ты ел мясо мамонта? - спросил Муравьев.
- Так точно, ваше превосходительство, совсем маленько. Но шибко даже вкусное. Только вот брюхо заболело!
- Как же рискнул?
- А что же!
- Мы с вами зацепим этим клыком великое будущее, - сказал Муравьев на обратном пути Невельскому.
Капитан молчал.
Приехали к Муравьеву.