- Взять обратно мой доклад, посланный государю императору? - яростно воскликнул он. Его нервы тоже напряжены.
- Да, просите государя… Николай Николаевич, возьмите доклад обратно! Иного выхода нет. Доклад ошибочен. Лучше просить его величество сейчас, чем нанести страшный урон России. Я понимаю, что это значит, но лучше разгневать государя, чем все погубить, пока не поздно! Пока нет указа о Камчатке!
- Вы фанатик… Это смешно!
- Если не сделаем этого сейчас, мы гибнем!
- Дорогой Геннадий Иванович, я не могу сделать это, даже если действительно все погибнет! У нас в России привыкли к тому, что все гибнет, если нет на то повеления! Мы ничего не жалеем. Мало ли у нас погубленных открытий, изобретений. Этим ничего не сделаешь… Сколько талантливых людей гибнет, а сколько не смеет заявить о себе, опасаясь бог весть чего. Чем застращали! Да мы уничтожаем дух народа, сушим его душу…
- Николай Николаевич, - подходя к губернатору ближе, с отчаянием спросил Невельской, - что же делать?
- Действовать не во имя науки, а во имя красного воротника! И войти в доверие! И вот когда войдем в доверие - то мы с вами все совершим! Возьмем свое лишь со временем, хитростью! Вы не согласны?
- Нет, - гневно ответил Невельской. - Не сог-ла-сен!
"Вот забияка", - подумал Муравьев, глядя на его решительную фигуру.
- По-моему, действовать надо с поднятым забралом!
Капитан хотел еще что-то сказать, но, заикаясь, не смог и ухватил губернатора за пуговицу.
- Охота вам связываться с губернаторским мундиром, - неодобрительно глядя на судорожные пальцы капитана, шутливо заметил Муравьев. - Знаете, этого мундира я сам боюсь и не рад, что приходится оберегать его честь…
Невельской вздрогнул и живо опустил руки по швам. Стоя так перед генералом и заикаясь, он стал с трудом доказывать свое.
"Не дам ему на этот раз своего мундира", - решил губернатор и, отступив, сказал:
- У меня такое впечатление, что вам все время хочется подраться. Не правда ли?
- Нет, нет, ваше превосходительство!.. - смутился капитан.
- Я чувствую, что в вас уйма энергии и некуда ее девать, Геннадий Иванович. Рано или поздно вы так раздеретесь с кем-нибудь, что еще мне придется расхлебывать. Да вы знаете, что о вас пущен слух, что вы забияка?
- Ваше превосходительство, я уверяю вас…
- И драться готовы?
"Кажется, на дуэль бы вызвал, найди виновника. Эка его разбирает". Веселое расположение духа вернулось к Муравьеву. Он стал отвечать шутками.
У капитана мелькнуло в голове, что, может быть, губернатор ему не доверяет. "Ведь если Николай Николаевич опасается за себя из-за пустяков, то ведь я-то действительно был с ними приятелем!.."
Невельской задумался.
- Едемте в дворянское собрание, довольно! - молвил губернатор.
- А где Бестужев? - вдруг, подняв голову, тихо спросил сидевший Геннадий Иванович.
Муравьев вздрогнул и с тревогой взглянул на капитана.
- Какой Бестужев? - спросил он, вглядываясь со страхом и подозрением.
- Николай Бестужев, ссыльный моряк.
- Вам зачем? - стараясь казаться спокойным, спросил Муравьев.
- Мне хотелось бы видеть его, - глядя куда-то вдаль и мелко стуча пальцами по столу, сказал Невельской, не замечая перемены на лице губернатора.
- Бо-же спаси вас думать об этом! - воскликнул Муравьев, подкрепляя свои слова ударами кулака по столу.
"А что, если он действительно в заговоре? Зачем ему Бестужев? Ведь у Бестужева, наверно, есть единомышленники среди моряков".
"Что он подумал? - недоумевал Геннадий Иванович. - Неужели он в самом деле боится меня? Кой черт дернул меня помянуть Бестужева? Уж если на то пошло, как бы он ни был мне нужен, я обойдусь. А черт знает, чего пугаться? Может быть, сам замешан?.."
- Николай Николаевич, - вскочил капитан, - во имя будущего! Разрешите мне самому действовать.
- Ни боже мой!
- Возьмите доклад обратно!
- Ах, зачем вы, зачем? Оставим, это безумие…
Глава двадцать седьмая
СЕСТРЫ
Вихрями в бурные годы
В край наш заносит глухой
Птиц незнакомой породы,
Смелых и гордых собой.
Много тех птиц погостило
В нашей холодной стране,
Снегом следы их покрыло,
Смыло водой по весне.
Много залетные гости
Пищи стране принесли,
Мы в благодарность их кости
В мерзлой земле сберегли…
Омулевский (И. Федоров), "Залетные птицы".
Екатерина Николаевна взглянула на все проще. Она знала, что муж честен, старателен, в верности его престолу и отечеству сомневаться нелепо. Какие-то разговоры? Смешно и наивно думать об этом. Что значит, какие бы то ни было разговоры по сравнению с его деятельностью? Его можно обвинить только в жестокости с подчиненными, в порывах дикого гнева. Ей самой очень неприятны его выходки. Но она знала, что за жестокость в России не судят и даже враги не винят. Тут преступление - либерализм, а излишняя строгость с подчиненными, кажется, понимается как признак верности.
Она не допускала мысли, что заговор, открытый в Петербурге, мог бы оказаться выдумкой, что причиной арестов послужили лишь какие-то разговоры, и уверена была, что даже русское правительство не может действовать в таких случаях, не имея достаточных оснований. Нельзя же судить и приговаривать людей за одни домашние разговоры. Мало ли что скажешь в досаде или из бахвальства, из желания казаться оригинальным!.. Она желала верить, что ее новое отечество имеет порядки и что законы его справедливы, что не в царстве произвола живет она и все эти прекрасные, милые, образованные люди, окружающие ее и мужа.
Муравьев соглашался с ней, но с первых же шагов по приезде допустил дикие выходки, то, что называют здесь "задал угощения", или "служебные похлебки", или что-то в этом духе.
Екатерина Николаевна была молода и счастлива, она не входила в такие подробности его служебных дел, но просила только об одном: не быть грубым, не оскорблять людей напрасно.
Несмотря на озабоченность всеми событиями, она жила своим миром, и не было, по ее мнению, никакой серьезной причины падать духом.
Начинался зимний сезон. За время путешествия скопились журналы. Заканчивалась постройка здания театра, которое было заложено по приказанию мужа. На рождество готовились балы. Впереди - Новый год, святки…
Интерес к путешествию Екатерины Николаевны был огромный. Уже на другой день по приезде пришлось рассказывать…
Шали в то время входили в моду. На плечах у губернаторши - яркая, вся в цветах. Со своим строгим профилем и темными волосами Екатерина Николаевна похожа сейчас на женщину с Востока.
Варвара Григорьевна Зарина просто удивлена: более полугода Муравьева не была в Иркутске, и в первое же утро одета совершенно в восточном вкусе. А все восточное, как твердят журналы Парижа и Петербурга, входит в моду. Дамы одеваются ярче, пестрей. Путешествуя бог знает где, ведь не следила же губернаторша за "Гирляндой". Как она в Охотске и на Камчатке могла предвидеть то, что занимает умы в столице? Она угадывает дух времени!
Зариной не приходило в голову, что после путешествия у берегов Сахалина и Японии Екатерина Николаевна, даже если бы и не видела модных журналов, просто хотела выйти к людям в ярком, по-восточному. Это было ее естественное желание - выразить своим костюмом те "ориентальные мотивы", что владели ее мужем в политике, да и всем современным цивилизованным обществом. Ведь нынче из всех стран стремятся на Ближний и Дальний Восток, в Турцию, в Индию, в Китай, к новым открытиям, а Екатерина Николаевна всегда жила умственными интересами общества и именно поэтому безошибочно угадывала моду, даже не видя журналов. Это та же романтика во внешности, как однажды заметила Христиани, что Байрон давно выразил в поэзии.
Варвара Григорьевна замечала, что в любом костюме губернаторша - совершенство. В бальном - царица, римлянка, увитая цветами, с гордым профилем и высоким лбом.
- А сегодня она, право, красавица из знойных пустынь Аравии, этакая подруга бедуина, - тихо сказала она своим племянницам, когда губернаторша на минуту вышла из комнаты. - Ах, что значит слово моды!
Разговор с этого и начался - с цветов, перчаток; рассматривали картинки в "Модах Парижа" и в "Гирлянде".
Губернаторша помянула о превосходных предметах, что доставляли камчатским и охотским дамам из-за океана. Но не из Франции, а, как ни удивительно, из страны грубых людей, практиков, где нет даже дворянства, - из Америки!
Все стали просить рассказать о путешествии.
Варвара Григорьевна - хорошенькая молоденькая женщина. У нее карие глаза, широкое, свежее, пухленькое личико, мелкие родинки на белых щеках, пухлые руки мило выглядывают из-под красных шерстяных кистей кашемировой шали. На груди - модные красные кораллы, их теперь носят. Она тоже одета, как восточная женщина, но если в губернаторше с ее тонким лицом что-то арабское, то широколицая Варвара Григорьевна скорее похожа на татарскую ханшу. Она так молода, что, если бы не тяжелая высокая прическа, в которую собраны ее густые черные волосы, и не чуть заметная полнота, ее можно было бы принять за подругу двух ее хорошеньких молоденьких белокурых племянниц, которые, тоже в шалях, но с косами и с девичьей бирюзой в ушах и на шее, сидели тут же и с замиранием сердца слушали Екатерину Николаевну.
Картина морей, гор, скал и лесов на далеких берегах, о которых шла речь, рисовалась их воображению как фон для таких вот царственных и роскошных женщин, одетых по-восточному, как преобразившаяся сегодня Екатерина Николаевна.
Саша и Катя, или Роз и Бланш, как называли девиц, недавно окончивших Смольный институт, "обожали" Екатерину Николаевну за то, что она разделила с мужем его беспримерное путешествие, и просто за то, что она добра, остроумна, быстра в движениях и суждениях, мила, с безукоризненным вкусом, что она настоящая парижанка, что у нее царственный профиль, и за этот уголок Парижа, с массой благоухающих цветов, в который она превратила губернаторский дворец.
- …Муж приказал спасти их судно, - рассказывала Екатерина Николаевна про один из случаев в море. - Наступили ужасные минуты. Люди гибли у нас на глазах. Мы не знали, кто они, может быть, пираты, каких немало в наших водах. И вдруг этот несчастный корабль выбрасывает французский флаг! Наши шлюпки уже спешили к ним на помощь…
Все это были необычайные слова, и сердца юных слушательниц сжимались все сильней. Им понятно было, как волновалась Екатерина Николаевна. Ведь оказалось, что тонут ее соотечественники! А ее муж великодушно спасал их! Русские шли им на помощь через огромные волны, рискуя своей жизнью!
Если красота темноволосых дам подчеркивалась пестрыми нарядами, то прелесть девиц совершенно исчезала в этих модных нарядах. Рядом с яркими восточными шалями стиралась белизна, свежий и нежный румянец обеих белокурых сестер.
В разгар рассказов приехала мадемуазель Христиани. Она присела к столику и по-мужски заложила ногу на ногу, так что правая из-под края ее зеленого платья была видна до выгнутого, как у танцовщицы, подъема. Она закурила папиросу, держа локоть на колене и пуская дым выше горшка с цветущими розами, стоявшего в китайской вазе посреди лакированного столика. Ей не было неловко в такой позе. Элиз чувствовала себя великолепно; тело ее совершенно не напряжено; чувствовалось, что ей удобно, что она сильная и гибкая гимнастка.
В кабинете губернаторши печи накалены и очень тепло, но еще вчера застекленные двери на балкон обмерзли. Очень холодно на улице. Элиз не сняла своей накидки из горностая.
Она бросила папироску в пепельницу, откинула широкие раструбы шелковых рукавов; ее розоватые голые локти оказались на столе, а румяное молодое лицо - на сплетенных и выгнутых кистях рук. Она задержала взгляд на девицах…
Перед Элиз по возвращении в Иркутск предстала вся неопределенность и неприглядность ее положения. Ее светлые надежды рухнули. Мишель уехал. И, кажется, был очень рад и горд полученным поручением. Оставаться в Сибири далее бессмысленно. Снова предстояло одиночество, напрасные надежды и почетное бродяжничество с любимой виолончелью.
Элиз не унывала и не давала повода к домыслам. Она ни единым словом не жаловалась на судьбу, а напротив, была весела; жизнь научила ее казаться веселой. Она знала, что несчастных людей никто не любит.
В глазах девиц и Екатерина Николаевна, и Элиз вернулись героинями. Они многое видели, обо всем судили смело и трезво, везде побывали.
Это было время, когда в Европе во всех областях жизни женщины заявляли о своих правах, и в России упрямо утверждали, что это влияние дойдет и к нам и уже находит свой отклик. Гремела не только слава Виардо, Жорж Санд или знаменитых скрипачек. Появились женщины-ученые, исполнительницы мужских ролей в театре, журналистки и вот теперь даже революционерки на баррикадах Парижа. И все это были француженки. Об Элиз петербургские журналы два года тому назад писали, что она "оседлала" такой мужской инструмент, как виолончель, не теряя при этом женственной прелести…
Сестры всегда мечтали повидать Францию.
- Как бы я желала поехать в Париж! - не раз говорила Катя.
- В Париж! - как эхо отзывалась Саша.
Но известно было, что поездки за границу запрещены, и бог весть, когда это отменят…
Муравьева рассказала о встрече с "Байкалом" и о том, что все офицеры этого судна направляются в Петербург и скоро прибудут в Иркутск.
- Прекрасные молодые люди! Все они прежде служили на корабле его высочества великого князя Константина и несколько лет плавали с ним под командованием знаменитого ученого и всемирно известного мореплавателя контр-адмирала Литке. Теперь они совершили что-то беспримерное, с необычайной быстротой обошли вокруг света. В этом надо отдать честь их капитану. Он с необыкновенной энергией подготовился в Англии к переходу и пересек Атлантический океан за тридцать пять дней.
- Они были в Штатах? - стараясь попасть в тон серьезного и озабоченного разговора дам, спросила Бланш - младшая из сестер.
- Нет, только в Бразилии, - так же серьезно ответила Екатерина Николаевна. - Они посетили знаменитый порт: Рио-де-Жанейро и еще Вальпарайсо, - прищурившись, добавила она.
- О! Их капитан! Невысокий, немного рябой, но настоящий морской волк! - сказала Элиз. Сверкнув глазами и нахмурившись, она изобразила на лице строгость, словно показывая, каков капитан, и тут же улыбнулась.
- Он очень мужественный человек! - подтвердила Екатерина Николаевна. - Муж ждал встречи с ним в море. Мы ходили к берегу Сахалина, видели скалы этого острова и бесконечные пески, селения диких, их пироги…
- Как это интересно! - чуть слышно пролепетала Роз, клонясь всем телом к сестре, а та стремилась к ней, и обе словно желали слиться, захваченные чувством общего интереса.
- Я ужасно мерзла, и в моей каюте поставили маленькую железную печь. Мы шли неведомыми морями, о которых нет карт. На случай крушения мы переоделись в мужское платье. Мы нигде не встретили его корабль, и в Аяне, когда мы прибыли туда, сказали, что Невельской погиб.
- Какой ужас! - прошептала Катя.
- Муж был очень расстроен. Вы понимаете, какое настроение было у нас! И вот, когда мы готовы были поверить, что все погибло, и знали, что многие аристократические семьи в Петербурге наденут траур, вдруг "Байкал" входит в гавань. Капитан провел свой корабль через смертельную опасность! Его молодые офицеры были прекрасны, такие же герои, как он!
Тут начались восторги слушательниц. У Саши показалась слеза на темной реснице, а младшая сестра, улыбаясь, еще крепче сжимала ее руку.
- Их подвиги необыкновенны, - подтвердила Элиз.
- Они вошли в страну воинствующих и свирепых дикарей - гиляков, которые ведут постоянную войну с китобоями. Дикие напали на "Байкал" у одной из деревень. Капитан дал им отпор. Произошла ужасная битва, и пролилась кровь. Были схвачены пленные, и капитан приготовил их к повешению, объявив, что исполнит угрозу, если не будут даны знаки покорства. Дикие гиляки подчинились. Он сделал то, чего не могла сделать ни одна из европейских держав, которые посылали туда свои суда с этой же целью. Каково же было изумление гиляков, когда они узнали, что их покорители не англичане, которым они много лет сопротивлялись, и не американцы, а русские, которых они всегда любили и уважали. Этот свирепый и дикий народ проникнут уважением к русским и всегда знал о них. Они поклялись в вечной дружбе и решили стать проводниками капитана. Муж говорит, что в будущем гиляки будут крещены и станут счастливы.
В Иркутске все привыкли, что сибирские инородцы бесправны, слабы, что их спаивают и обманывают купцы. А капитан из Петербурга нашел тут племена, подобные американским индейцам, и даже совершил приключения в духе новейших морских романов. Девицы были поражены.
- В битве с гиляками отличился и будет награжден лейтенант Гейсмар, который прекрасно рассказывает об этом. Он сын известного барона. За подавление бунтов его отец получил когда-то подарок от государя - шпагу, усыпанную бриллиантами. Отличился также князь Ухтомский, еще совсем мальчик, но такой прелестный!
- А Грот! - сказала Элиз.
- О да, белокурый гигант!
- А их капитан маленького роста? - наивно спросила старшая сестра, Роз.
Все улыбнулись, глядя на эту милую девицу.
- Он невысок, - ласково ответила губернаторша, - но этот человек - огонь! Маленькие люди, - добавила она, улыбнувшись, - часто обладают необыкновенной волей и силой.
- Да, - чуть слышно пролепетала младшая, Катя. - Наполеон! - Ее глаза вспыхнули, и она почувствовала, как это верно и неглупо сказано.