- Сами знаете, что у Николая Васильевича лучшая конюшня в столице, лошади как на подбор. Но все стойла заняты, одну лошадь он хотел бы продать. Кто из вас, господа, купит ее, тому, надеюсь, разрешим торговать вином до утра…
Намек сделан! Люди опытные, рестораторы не стали философствовать на эту тему и направились к дому градоначальника, чтобы купить "лишнюю" лошадь. Конечно, на этом свете она давно была лишней, и рестораторы сразу раскрывали бумажники, по-деловому спрашивая у ротмистра Галле:
- Сколько, Владислав Францевич?
- Пять "архиереев", - скромно отвечал Галле, держа под уздцы конягу, подслеповато щурившуюся на солнце.
Отсчитав по пять тысяч, покупатели говорили:
- Оставьте этого огненного рысака на память Клейгельсу, а мы уверены, что можем торговать до утра…
Но вот однажды пришел Умар Хасанович Карамышев, тоже владелец ресторана. Не глядя на лошадь, он долго торговался с Галле из-за каждого рубля, наконец отсчитал деньги и вдруг… вдруг потащил клячу за собой со двора.
- Ты куда ее? - оторопел Галле.
- Так я же купил, - отвечал Умар Хасанович. - Котлеты из нее не получатся. Но суп из костей сварить еще можно.
- Да ты с ума сошел! - растерялся Галле.
В самом деле, можно и растеряться: эту дохлятину еще не видели рестораторы от Кюба и Донона, обещавшие крупные барыши, а что им показывать, если этот Умар желает суп из костей варить… Мало того, он еще вступил в полемику.
- Это не я, а все вы с ума посходили, - сказал татарин. - Где это видано, чтобы я лошадь купил и обратно отдал.
Галле с руганью вернул ему обратно деньги:
- Только убирайся отсюда подобру-поздорову…
Скоро жена Клейгельса танцевала на балах в Зимнем дворце, блистая крупными бриллиантами. Клейгельс процветал.
Клейгельс процветал, и не было такого преступления в Петербурге, в котором бы он не был замешан. Скамья свидетелей не раз грозила ему обернуться скамьей подсудимых. Но прокуроры, взывающие с трибуны к правосудию, боялись затронуть Клейгельса, и великолепная Фемида каждый раз отступала в тень, жалобно стоная, как побитая собачонка.
На суде Клейгельс держался наивным скромником.
- Господа, - взывал он к судьям, - вы же знаете меня за человека известных форм, всю жизнь исполняющего законы…
Но скоро случилось невероятное: с Невы пропал пароход типа "речной трамвай", на котором петербуржцы катались на невские острова, ездили отдыхать на дачах в Мартышкино, на променады в Ораниенбаум. Сначала пропажу восприняли с юмором: наверное, капитан "трамвая" выпил лишку и загнал свой пароход в Ладожское озеро или в финские шхеры. Этой пропажей заинтересовался сам император Николай II:
- Не иголка же! Куда мог деться пароход, если все соседние державы подтвердили, что он не появлялся в их гаванях.
- Ваше величество, - прочувственно отвечал Клейгельс, - это темное дело прошу доверить мне…
Вражда с Плеве не прекращалась, и быть бы Клейгельсу под судом или в отставке, но градоначальника выручил Евно Азеф: он рванул Плеве бомбой вместе с его коляской, и Клейгельс перекрестился:
- Так ему и надо. Сам не жил и другим не давал…
Но еще до убийства на Клейгельса свалилась целая лавина чинов и наград: в чине генерал-лейтенанта он был возведен в генерал-адъютанты царя. Наконец, его назначили в Киев - генерал-губернатором киевским, волынским и подольским.
Прощаясь с Клейгельсом, царь вспомнил:
- Все-таки куда же делся пропавший пароход?
- Ума не приложу, ваше величество.
- Странные дела творятся на Руси, - призадумался царь.
- Даже очень странные, - согласился Клейгельс…
Как и все жулики, Клейгельс был дальновиден. Приближение революции он ощутил заранее, как животные ощущают близость грозы - шкурой. Понимая, что она сметет его, словно мусор, Клейгельс уже не думал о спасении царя и отечества, а помышлял едино лишь о личном благополучии. Заняв пустующий в Киеве дворец, он сразу смекнул, что тут пожива богатая. Хотя дворец со всем его драгоценным убранством принадлежал казне, это никак не охладило служебного рвения Клейгельса.
- Отвинчивай люстры, - повелел он прислуге. - Ручки от дверей и окон тоже открутить. Ширмы снимайте с окон, ковры со стен скручивайте в рулоны. Какой замечательный паркет! - восхитился он. - Выбить все плашки, да осторожнее… О-о, и оранжереи! Красота… все растения придется пересадить!
Под сурдинку он распускал в городе слухи, что Киевское генерал-губернаторство скоро будет переиначено в "Киевский край". Выпросив у казны шестьдесят тысяч рублей, он объяснял свою просьбу необходимостью пошива новых скатертей и постельных покровов. Все новое белье он хотел видеть обязательно с метками "Н.К.", что означало "начальник края".
Как только громыхнуло первыми раскатами грома революции, Клейгельс со всем добром бежал в свои имения и там затих, будто его никогда и не было на свете. Вот этого царь ему не простил: Клейгельс, как негодный товар, был изъят из обращения и сдан на догнивание в обширном складе отставных военных, опозоренных во время революции или в поспешном бегстве на полях Маньчжурии… Клейгельса быстро забыли.
Наверное, никто бы и не вспомнил Николая Васильевича с его "известными формами", если бы в Киев не нагрянула ревизия сенатора Евгения Федоровича Турау. Прибыв в Киев, сенатор остановился во дворце генерал-губернатора и тут едва пришел в себя от увиденной картины беспощадного разгрома.
- Сразу видно, что местные революционеры не пощадили даже былой красоты интерьеров… Боже, какое запустение!
Но ему сказали, что революция не коснулась дворца: здесь похозяйничал Клейгельс с женою. Турау ужинал во дворце, как в сарае, кушая с тарелок, взятых из трактира, а дворцовое серебро, как ему объяснили, исчезло вместе с Клейгельсом. Евгений Федорович долго взирал на потолок, из которого торчал ржавый крючок, пригодный для казни через повешение.
- А где же все люстры? - спросил он лакея.
- Когда-то были люстры… чистый хрусталь!
Турау нагрянул в имение Клейгельса, расположившееся на берегу поэтичного озера. Пройдя в аванзалу, он невольно зажмурился от ослепительного сияния хрустальных люстр. Расторопные лакеи подали ему ужин на посуде старинного серебра. Из оранжереи доносило ароматы тропических растений, когда-то наполнявших благовонием киевский дворец генерал-губернатора.
Утром сенатор учинил допрос хозяину имения:
- Вами взяты шестьдесят тысяч казенных рублей на пошив постельного и столового белья… По моим подсчетам, шитье обошлось только в тридцать, а где же еще тридцать тысяч?
Клейгельс отвечал не моргнув глазом:
- Они ушли на нужды, известные лично императору.
- Верните в казну казенное белье.
Клейгельс не поленился развернуть простыню.
- Пожалуйста! - пояснил он с усмешкою. - Всюду вы можете видеть отметки "Н.К.", что означает "Николай Клейгельс"… Что вам еще угодно, господин ревизор?
Вдали послышался гудок пароходной сирены: по озерной глади спешил "речной трамвай", когда-то бесследно исчезнувший из списков Невского пароходства. Турау сказал:
- У меня к вам никаких вопросов более не имеется…
Обо всем виденном он рассказал царю, доказывая, что генерал-лейтенант Н. В. Клейгельс достоин суда и сурового приговора за крупные расхищения. Конечно, Николай II мог бы потребовать от Клейгельса и его наследников, чтобы они вернули в казну все награбленное, но царь этого не сделал.
- Лучше молчать, - сказал он. - Уж если в России так воруют, значит, мы не бедные… у нас есть что воровать!
Летом 1916 года русская печать известила читателей, что в финском санатории Рауха скончался от паралича сердца Н. В. Клейгельс, находившийся не у дел. Шла жестокая война с Германией, до революции оставался один год, и русская общественность даже не заметила газетных некрологов. Судьба всех подлецов и воров одинакова: как бы высоко они ни забрались, все равно повергаются в могилу и забываются так скоро, словно их никогда и не было на вершинах власти, даже бывшие друзья и соратники делают вид, что таких гадов не помнят.
Начав с истории, я историей и закончу. Еще Геродот писал о мудром царе Камбизе, который с берущих взятки сдирал шкуру, чтобы шкурами взяточников обтягивать судейские кресла; на таких вот седалищах, покрытых шкурами предшественников, судьи о взятках уже не думали… На Руси дающий взятку назывался лиходеем, а берущий от него - лихоимцем. При Иване Грозном расправа была короткая: "Обыщется то в правду, что он посулы взял, тогда да вкинуть в тюрьму". В XVII столетии взяточник обязан был вернуть взятое в казну, но уже в тройном размере. При Петре I делали еще проще: рубили голову, семью ссылали в Азов или Воронеж, а имущество конфисковывали.
Но со временем законы становились все изощреннее, затемняя вопрос о наказании взяточников, и ко времени революции 1917 года русские суды совсем устранили из Уголовного кодекса это слово - "взятка", заменяя его словом "порядок" или "подношение", а взяткобравцев именовали "мздоимцами".
Карающая секира блаженно повисла в воздухе…
Был город, которого не было
У стола прокурора - еще один свидетель:
- Как сейчас вижу - лежит голая мертвая женщина. Груди и правая рука у нее отрублены. Левый глаз вынут заостренною палкой. Палка с этим же глазом воткнута в землю. Недалеко от убитой всажен кол в землю. На колу - грудной младенец. Изо рта младенца торчит грудь, отрубленная у его матери.
- Свидетельница Петрова, подойдите к столу. Отвечайте.
- … девочка была еще жива. Один глаз ей вырезали. На одной щеке срезана лентой кожа. На руке пальцы отрублены. Правая нога завернута назад и привязана к спине лентой кожи, срезанной со щеки. Конец этой ленты прибит гвоздем к кости… А сама девочка, вы не поверите, была еще жива!
- Свидетель Пастухов, вы были в красных партизанах?
- Да, был. У нас в отряде много народу умерло.
- Свидетель, отчего они умерли?
- От этого.
- Отчего от "этого"? Выражайтесь яснее.
- Умерли от ужасов, которые они там видели…
- Свидетельница Анисова приехала из деревни?
- Здеся… Они всех изрубили! Насиловали с десятилетних и кончая старухами. Мужу моему отрезали нос, вырвали язык, а глаза выжгли раскаленным шомполом. Разве это забудешь?
- Свидетельница, знаете ли вы атамана в лицо?
- А как же! Вон он сидит… в серой сатиновой рубашке. Я видела его, когда он к нам на село в церковь приезжал.
- Что он там делал, в церкви, свидетельница?
- А ничего не делал. Только сказал потом, чтобы мы принесли жареных куриц и угощали его адъютантов.
- Благодарю. Вы свободны, свидетельница…
Шел народный суд. Судили черного атамана Б. В. Анненкова и его начштаба генерал-майора Н. А. Денисова - люди они были еще молодые и внешне вполне приличные, даже высокообразованные.
Процесс проходил в 1927 году в городе Семипалатинске, в столице дикого степного раздолья. За сотни верст шли по доброй воле свидетели. Толпами двигались из деревень, чтобы посмотреть на легендарного "зверя". Театр имени Луначарского не мог вместить всех людей, и многие свидетели ждали вызова в суд на улице. Вся наша страна следила за этим процессом, газеты публиковали подробные стенограммы речей. На митингах люди требовали для Анненкова самой лютой казни - без суда и следствия.
Прокурор сам поседел от ужаса, пока вел этот процесс.
- Свидетель Сидоркин, вы служили в банде Анненкова?
- Это уж так. Точно. Пострадал.
- Обнажите свою грудь…
На груди бандита - выжженное каленым железом тавро: череп под крестом, скрещение двух костей и множество змей-гадюк, которые, расползаясь по телу, опутывают мрачную эмблему атамана.
- Застегнитесь. Вы тоже участвовали в убийствах?
- Уже помилован… мне амнистия выпала.
- Не об этом спрашивают. Отвечайте по существу.
- Ну, приходилось. Может, кого и убил - не помню.
- Свидетель Сидоркин, - велел прокурор, - расскажите подробнее об отступлении отряда Анненкова в Китай…
И вдруг атаман Анненков гортанно выкрикнул одно слово.
Не русское! Скорее всего, восточное слово.
Одно лишь слово - никому в суде непонятное.
Свидетель сжался, будто его огрели дубиной по затылку.
Прокурор обратился к подсудимому атаману:
- Повторите, что вы сейчас сказали свидетелю.
Загадочная улыбка выгнула тонкие губы атамана.
- Свидетель Сидоркин, что вам сейчас сказал подсудимый?
Но одного слова атамана оказалось достаточно, чтобы свидетель онемел. Анненков снова превратил его в своего сообщника!
…Недавно в Новосибирске вышла интересная брошюра В. Шалагинова о конце черного атамана. Автор, еще молодым студентом, видел Анненкова на суде. Он перелистал шесть томов допросов, решив выяснить: какое же слово произнес тогда атаман? Конечно, протоколы суда его не зафиксировали. Анненков свободно владел французским, английским, китайским, монгольским и разговорными наречиями Туркестана. Первые два языка отпадают. Вряд ли слово китайское. Может, жаргонное? Шалагинов пришел к мысли, что это страшное слово может быть только местного происхождения.
И он нашел это слово - вот оно:
- Карагач!
Да, именно это слово и выкрикнул на суде черный атаман. Шалагинов стал выяснять смысл этого слова и узнал, что так назывался город, КОТОРОГО НИКОГДА НЕ СУЩЕСТВОВАЛО.
А между тем он… был! Все-таки был он, проклятый!
Банда атамана Анненкова началась с 24 сабель, а затем превратилась в корпус всадников… Под напором Красной Армии она откатывалась прочь, оставляя после себя смрадные изувеченные трупы, дымя на бивуаках гашишем и опиумом, пьяно отрыгивала атаманщина злющей маньчжурской "ханшей". В составе банды числились: табун скаковых лошадей атамана, парикмахерская атамана, гардероб атамана, утонченная кухня атамана, телохранители атамана, хор песенников атамана, оркестр народных инструментов атамана и личный зверинец атамана, в котором - лучше людей - уживались волки, медведи и лисицы. Был еще шут (точнее - рассказчик анекдотов). Надо всем этим табором реяло мертвенно-черное знамя с черепом и костями, поверх которого белели слова: С НАМИ БОГ И АТАМАН. Шевроны, вензеля, аксельбанты, бранденбуры - ими, сложно и вычурно, переплетались рубахи всадников.
Наконец, эта орава докатилась до той незримой черты, за шторой Россия кончалась навсегда. Здесь, на рубеже Китая, атаман Анненков велел зачитать манифест, обращенный к армии:
"Славные бойцы, два с половиною года мы с вами дрались против большевиков… Теперь мы уходим вот в эти неприступные горы и будем жить в них до тех пор, пока вновь не настанет время действовать… Слабым духом и здоровьем там не место! Кто хочет оставаться у большевиков - оставайтесь. Не бойтесь. Будете ждать нашего возвращения… Думайте и решайтесь сейчас же".
После этого команда - спешиться, оружие класть на землю.
А когда приказ исполнили, Анненков повелел:
- Всем отойти от оружия на шестьсот шагов…
Между рядами людей и брошенного ими оружия встала, цикая плевками, шеренга телохранителей атамана в черных рубахах.
Анненков, стоя в стороне, ждал, когда люди примут решение.
Одни подходили к нему и целовали стремя его коня:
- Мы с тобой, атаман… возврата нет!
Но их было мало, а большая часть отряда покинула его:
- Прости, атаман, но мы останемся на родине…
- Хорошо, - сказал атаман, щурясь из-под челки на яростный блеск подталых снегов в горах. - Повоевали, попили, погуляли… расстанемся по-доброму, как друзья. Я не сержусь. Я знал, что такие сыщутся. И заранее все приготовил. Сейчас вы пойдете в город Карагач, где вас ждут подводы и запасы провианта.
Армия Анненкова разошлась в разные стороны, как два враждующих корабля. Атаман ушел в Китай, другие потянулись обратно в Семиречье, где киргизы из Апаш-орды сопровождали их в загадочный Карагач… Шли семейные офицеры, шли казаки с женами и детьми. Следы людей быстро заносило песчаными вихрями.
Сам же Анненков, скатившись с гор, клином врезался в территорию "Поднебесной империи", а когда перед ним встала, бравируя количеством, китайская армия, атаман разбил ее в клочья, так что от китайцев ничего не осталось. Но в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Китайским властям все же удалось арестовать атамана: три года Анненков провел в заточении, откуда его выпустили по настоянию англичан. Выйдя из тюрьмы, он стал в китайском обществе желанной особой - за ним ухаживал сам Чжан Цзо Лин, вокруг атамана на цыпочках ходили консулы - французский и китайский. Анненкова стали прочить в главнокомандующие всеми боевыми силами на Дальнем Востоке:
- Вот фигура! Крепкая, как монолит, безо всяких компромиссов с совестью. И, заметьте, сэр, совсем не сентиментален…
Но "монолит" неожиданно дал трещину. Анненков не принимал никаких предложений - ни от Китая, ни от Европы, ни от своих собратьев по движению. Все эти годы он внимательно, с завидною усидчивостью следил за укреплением в мире авторитета СССР.
В 1926 году наш пограничник, стоя на часах, увидел, как две фигуры стараются пересечь рубеж. Щелкнул затвор винтовки:
- Стой, кто идет? Стрелять буду.
- Да не пугай, мы уже пуганые, - ответили ему. - Идет домой черный атаман Анненков… Слышал такого?
- А с тобой кто крадется?
- Мой начштаба - генерал Колька Денисов.
Дерзким возвращением на родину потомок декабриста Анненкова доказал, что он человек мужественных решений. Конечно, при первом же допросе был задан деликатный вопрос:
- Борис Владимирович, как вы могли решиться? Вы же весь в крови замученных людей. На что вы надеялись, переходя границу? Ведь мы вас миловать не собираемся.
- Я это знаю, - отвечал Анненков, и в показаниях ОГПУ написал следующее: "Белое движение немыслимо и не нужно… Советская власть признана всеми народами Советского Союза, и при полной поддержке создается сильное государство". - Потому я и пришел, - сказал атаман, - что не хочу больше бороться с вами. Нет, я не устал, я понял! Учтите, что я вернулся добровольно и сейчас твердо стою на платформе советской власти…
А когда в Семипалатинске его вели в здание суда, он с ухмылкой читал лозунги на красном коленкоре, которые держали на древках жители степей: "СМЕРТЬ ЧЕРНОМУ АТАМАНУ!"
Суд продолжался. Дело разбухало от крови.
Все было ясно, и вдруг… гортанный выкрик атамана:
- Карагач!
- Свидетель, что сказал вам сейчас подсудимый?
- Не знаю я… ничего не слышал… отпустите с богом!