Он готов был рыцарственно улыбнуться, но улыбка скоропостижно почила на его устах.
- Чаю, пожалуйста, - сказал он едва слышно, а робкий тон его договорил: - Если, конечно, это не слишком вас обременит.
- К чаю что желаете? - спросила дама кратко и, поскольку он явно пришел в смятение, пояснила: - Булочки, кекс?
- Кекс, - ответил он, хоть с детства ненавидел кекс. Но он перепугался.
"На сей раз ты легко отделался, - говорили складки муслиновых одежд, уплывая из виду. - Но без глупостей, пока меня не будет!"
Когда, молча и сурово, она метнула перед ним заказанное угощенье, он обнаружил, что все на столе, кроме ложечек и кекса, поросло вязами.
Одолев одну чашку и ломтик кекса, установив, что чай спитой и не пригоден для питья, кекс же - создан из материала, скорей предназначавшегося для изготовления охотничьих сапог, Фарл отчасти обрел присутствие духа и вспомнил, что никакого преступления, собственно, не совершил, войдя в этот будуар, он же гостиная, и попросив еды взамен на деньги. Меж тем дамы притворялись друг перед дружкой, что его не существует; никакой другой смельчак не рисковал спастись от голода в сем девственном вязовом лесу. Фарл начал рассуждать, рассужденья скоро приняли необычайный - для него - оборот, и он украдкой заглянул в бумажник Генри Лика, (прежде ему знакомый только с внешней стороны). Несколько лет уже он думать не думал о деньгах, но обнаружив, что после уплаты за храненье багажа в брючном кармане Лика сиротствовал один-единственный соверен, он догадался, что рано или поздно придется озаботиться финансовой стороной существования.
В бумажнике оказались две банкноты по десять фунтов, пять французских банкнот по тысяче франков, и несколько мелких итальянских банкнот: все вместе составляло двести тридцать фунтов, впрочем, нашлась еще свернутая рулетка, несколько почтовых марок и фотография приятной женщины лет сорока. Сумма не показалась ни крупной, ни мелкой Прайаму Фарлу. Просто представлялась чем-то, что позволит на некий неопределенный срок выбросить из головы всякую мысль о деньгах. Он даже не потрудился подивиться, на что понадобилось Лику таскать в бумажнике доход свой за два года. Он знал, во всяком случае, определенно догадывался, что Лик мошенник. И все же он прискорбно, он цинично привязался к Лику. И мысль о том, что никогда уж Лик его не побреет, не заявит тоном, не терпящим возражений, что пора постричься, не сдаст вещей в багаж, не закажет в дальний экспресс билета, наполняла его истинной тоской. Не то чтоб он жалел Лика, не то чтоб думал, тем более шептал бы "Бедный Лик!" Всякий, кто имел удовольствие знакомства с Ликом, знал, что главным содержаньем, наполненьем жизни Лика были заботы о Лике, и где б ни очутился Лик, ясно было, что он нигде не пропадет. И потому предметом жалости Прайама Фарла оставался исключительно Прайам Фарл.
И хотя достоинство его жестоко пострадало в последние минуты на Селдом-Террас, кой с чем он мог себя поздравить. Доктор, например, жал ему руку на прощанье; жал открыто, в присутствии Дункана Фарла: лестная дань личному его обаянию. Но главным утешением для Прайама Фарла было то, что он перечеркнул себя, он больше не существовал для мира. И, если честно, утешение это даже перевешивало скорбь. Он вздохнул - с невероятным облегчением. Ибо вдруг, чудом, он освободился от угрозы леди Софии Энтвистл. Спокойно оглядываясь назад, на недавний, в общем, эпизод, связанный с леди Энтвистл в Париже - истинную причину внезапного его бегства в Лондон - он сам поражался скрытой своей способности вдруг взять и отмочить ужаснейшую глупость. Как на всех робких людей, вдруг нападали на него приступы немыслимой отваги - особенно тогда, когда хотелось угодить даме, случайно встреченной в поезде (с женщинами он вообще гораздо меньше робел). Но предложить руку и сердце потрепанной завсегдатаице отелей вроде леди Софии Энтвистл, открыть ей свое имя, позволить ей его предложение принять - это уж не лезло ни в какие ворота!
И вот он свободен, свободен, ибо он покойник!
Холод у него прошелся по хребту, когда представилась ужасная судьба, которой он избегнул. Ему, пятидесятилетнему мужчине, со своими правилами, подобно дикому оленю привыкшему к свободе, - и склонить гордую выю под солидною обувкой леди Энтвистл!
Но нет худа без добра, и была, была определенно, оборотная, приятная сторона даже в перемещенье Лика в иную сферу деятельности.
Когда он клал в карман бумажник, рука наткнулась на письмо, доставленное Лику утром. После недолгого спора с самим собой о том, имеет ли он право вскрыть письмо, он его вскрыл. Письмо гласило: "Дорогой мистер Лик, я так рада, что вы мне написали, и фоточка такая симпатичная. Зря только вы на машинке печатаете. Не знаете, как это действует на женщину, не то бы не печатали. Но все равно я рада с вами познакомиться, как вы предлагаете. Может, сходим вместе в "Маскелин и Кук" завтра вечером (в субботу)? Только знаете, это теперь не в "Эджипт-Холле". Это в "Сент-Джордж-Холле" теперь, по-моему. Но вы в "Телеграфе" поглядите; и время там указано. Я подойду, к открытию. Вы меня по фоточке узнаете; и еще у меня красные розы будут на шляпке. Покамест au revoir. Искренне ваша. Элис Чаллис. P. S. Там в "Маскелин и Куке" много темных мест. Так что попрошу вас, чтобы вели себя как джентльмен. Вы уж извините, это я так, на всякий случай. Э. Ч."
Пройдоха Лик! Хотя б отчасти, явилось объяснение крошечной пишущей машинке, которую его слуга везде таскал с собой, а теперь Прайам оставил на Селвуд-Террас.
Прайам бросил взгляд на фотографию, в бумажник; и, как ни странно, в "Телеграф".
Женщина с тремя детьми ворвалась в гостиную и тотчас заполнила собою все; дети, на разные голоса ликуя, орали: "Ма-а!" "Мамма!" "Ма-а-а-ма!" Когда одна из благородных дам плыла мимо него, он рискнул выговорить:
- Простите, сколько я вам должен?
Не отклоняясь от курса, она кинула на стол бумажку, и предупредила строго:
- В кассу заплатите.
Он отыскал кассу, скрытую в вязовых пущах, и тут уж увидел истинную аристократку - и даже не в муслине. Те, другие, были графские дочери, но эта - наследная княгиня в наряде для коктейля.
Он выложил соверен Лика.
- Помельче не нашли? - отрезала княгиня.
- Да, к сожалению, простите, - промямлил он в ответ.
Она брезгливо взяла соверен, повертела.
- Теперь с этим возись, - припечатала она.
Потом отперла один ящичек, другой, скрепя сердце, отсчитала восемнадцать шиллингов и шестипенсовик, и отдала все это Прайаму Фарлу, не глянув на него, не проронив ни слова.
- Благодарю вас, - сказал он, засовывая сдачу в карман.
И под крики "Ма-ама!", "Ма-а-а!", "Ма-а-ма-а!" он поспешил прочь, - отринутый - без сожаленья, гордо - хрупкими, тонкими созданьями, борющимися за существование в огромном городе.
Элис Чаллис
- Вы мистер Лик, наверно? - окликнула его какая-то женщина, когда он мешкал возле Сент-Джордж-Холла, осматривая вечернюю публику. Он отпрянул так, будто женщина со смутным акцентом кокни приставила пистолет к его виску. Он перепугался не на шутку. Простительно полюбопытствовать, а что же он делал возле Сент-Джордж-Холла? Ответ на столь естественный вопрос затронет самые тайные пружины человеческого поведенья. Два человека уживались в Прайаме Фарле. Один был застенчивый и робкий господин, давным-давно себя убедивший в том, что решительно предпочитает не встречаться с себе подобными, - собственно, возведший свою трусость в добродетель. Второй был лихой, отчаянный парнюга, любивший самые рисковые приключенья и обожавший брататься с первым встречным. № 2 часто ставил № 1 в затруднительные положения, из которых № 1, как он ни злился, как ни стеснялся, не спешил выпутываться.
И разумеется, это № 2 с самым беспечным видом шел по Риджент-стрит, вдохновленный зыбкой возможностью встретить женщину с красными розами на шляпке; зато № 1 предстояло расхлебывать кашу. Никто не мог бы удивиться больше № 2, когда исполнялась тайная мечта № 2 о неожиданном сюрпризе. Но как бы искренне, как бы невинно ни было удивление № 2, - № 1 это ничуть не облегчало положенья.
Фарл приподнял шляпу и в тот же миг разглядел красные розы. Он, конечно, мог отречься от имени Лика и бежать, но он не шелохнулся. Левая нога готова была пуститься наутек, но правая приросла к месту.
И вот они пожали друг другу руки. Но как она его узнала?
- Я, по правде, вас не очень-то и ожидала, - сказала дама, все с тем же едва заметным акцентом кокни. - Но, думаю, чего же случай упускать, раз он не смог придти. Взяла и сама вошла.
- Но почему вы меня не ожидали? - спросил он нерешительно.
- Ну, раз мистер Фарл умер, у вас, понятно, много дел, да вы и не в настроении, наверно.
- А-а, ну да, - заторопился он, поняв, что надо быть поосторожней; он совсем забыл о смерти мистера Фарла. - Но откуда вы знаете?
- Откуда я знаю? - вскрикнула она. - Интересно! Да поглядите вы вокруг! И так по всему Лондону, шесть часов кряду. - Она показала на оборванца с оранжевым плакатом в виде фартука. На плакате огромными черными буквами значилось: "Скоропостижная кончина Прайама Фарла в Лондоне. Срочный особый выпуск". Другие оборванцы, тоже в фартуках, правда, других тонов, столь же выразительно возвещали своей оснасткой о кончине мистера Фарла. И, вываливаясь из Сент-Джордж-Холла, толпа жадно выхватывала газеты у этих вестников беды.
Он покраснел. Странно, - полчаса целых идти по центру Лондона, и не заметить, что летний ветер по всем углам треплет твое имя. Но ничего не поделаешь. Такая уж натура. Только сейчас он понял наконец, какими судьбами Дункан Фарл объявился на Селвуд-Teppac.
- Так что же, вы плакатов не видали, что ли? - недоумевала она.
- Не видел, - сказал он просто.
- Ну, значит, очень уж задумались! - она вздохнула. - Хороший был хозяин?
- Да, очень, - ответил Прайам честно.
- Вы не в трауре, как я погляжу.
- Да. То есть…
- Я и сама насчет траура не очень, - она продолжала. - Говорят, уваженье надо выказать. А по мне, если не можешь уваженье выказать без пары черных перчаток, с которых вечно слезает краска… Не знаю, как вы, а я всегда была не очень насчет траура. И зачем на Бога лишнее роптать! Правда, по-моему, про Бога тоже чересчур много болтают. Не знаю, как вы, а по-моему…
- Я совершенно с вами согласен, - и он расцвел той нежной улыбкой до ушей, которая порой, вдруг и не спросясь, преображала все его лицо.
Она тоже улыбнулась, взглянув на него уже почти по-дружески. Была она маленькая, толстоватая - да что там, толстая; пухлые розовые щеки; снежно-белая хлопковая блуза; красная юбка в неровных складках; серые хлопковые перчатки; зеленый зонтик; и в довершение всего - черная шляпка с красными розами. Фотография в бумажнике у Лика принадлежала прошлому. Выглядела она на все сорок пять, фотография же отражала тридцать девять, ну, чуть-чуть побольше. Он глянул на нее сверху вниз, добродушно, снисходительно.
- Вам, наверно, скоро бежать, у вас, наверно, куча дел. - Только она и держала беседу на плаву.
- Нет. Там у меня - всё. Уволили.
- Кто?
- Родственники.
- А почему?
Он только плечами пожал.
- Ну, вы жалование-то свое с них содрали за последний месяц, уж это точно, - она сказала твердо.
Он был рад ей дать удовлетворительный ответ.
После паузы она храбро продолжала:
- Значит, мистер Фарл был из художников из этих? Так я по газете поняла.
Он кивнул.
- Дело у них непонятное, - заметила она. - Но многие, кажется, неплохие деньги загребают. Кому-кому, а вам ли не знать, вы в этом варились.
Никогда еще в жизни он не беседовал подобным образом с лицом, подобным миссис Элис Чаллис. Все в ней было для него внове - одежда, манеры, поведенье, произношенье, взгляд на мир и его цвета. Он встречал, конечно, таких людей, как миссис Чаллис, на страницах книг, но никогда еще ни с кем из них лицом к лицу не сталкивался. Вдруг до него дошло, как все это смешно, в какую идиотскую историю он, кажется, собрался вляпаться. Голос разума ему говорил, что нелепо длить это свиданье, но робость и безумство пригвоздили к месту. К тому же в ней была прелесть новизны; и что-то задевало мужскую струнку.
- Ну как? - она сказала. - Не стоять же нам тут вечно!
Толпа меж тем схлынула, служитель закрывал и запирал двери Сент-Джордж-Холла. Прайам кашлянул.
- Жалко, суббота сегодня, магазины все закрыты. А может просто так пройдемся по Оксфорд-стрит? Как? - ее предложение.
- Я с удовольствием.
- Ну вот, а теперь я кое-что вам хочу сказать, - приступилась она со спокойной улыбкой, когда они двинулись с места. - Не надо вам со мной робеть. Чего уж тут. Я вся тут перед вами, как я есть.
- Робеть! - воскликнул он, искренне удивленный. - По-вашему, я робкий? - ему-то казалось, что он себя ведет с великолепной наглостью.
- Ну и ладно, - сказала она, - Чего уж. Ничего приятного. Со мною вам ни к чему это - стесняться. Где бы нам поговорить как следует? Я сегодня вечером свободная. Насчет вас не знаю.
Ее глаза с вопросом глянули в его глаза.
Без чаевых
Час спустя они бок о бок входили в сверкающее заведение, по всем стенам как бы всё в мелких зеркалах, так что, куда б ни бросил взор любопытный наблюдатель, он всюду видел себя или искаженные свои фрагменты. Зеркала то и дело перемежались эмалированными табличками, твердившими: "Без чаевых". Кажется, хозяева заведения стремились как можно четче донести до сознанья посетителя, что, как бы он ни изощрялся, что бы тут ни назаказывал, на чаевые ни под каким видом ему нечего рассчитывать.
- Я всегда сюда хотела, - оживленно пролепетала миссис Элис Чаллис, снизу глядя в скромное, немолодое лицо Прайама Фарла.
Затем, после того, как они благополучно одолели первый озеркаленный портал, огромный детина в полицейском мундире, ловко подражая полицейскому, вытянул вперед руку, им преграждая путь.
- По порядку, пожалуйста, - произнес он.
- Я думал, это ресторан, а не театр, - шепнул Прайам миссис Чаллис.
- Ресторан это и есть, - объяснила ему спутница, - но, слыхала я, нельзя им по-другому, такая тут всегда толпа. А красота какая, а?
Он с этим согласился. Он понял, что Лондон ушел от него далеко вперед, и надо очень уж поспешить, чтобы за ним угнаться.
Наконец, еще одно подражание полицейскому отворило еще одни двери, и, вместе с другими грешниками, они были из чистилища допущены в грохочущий рай, где снова им предлагалось все, что угодно, кроме чаевых. Там их отвели в самый угол просторного, высокого зала, где затаился маленький столик, загроможденный грязными тарелками и пустыми стаканами. Господин в вечернем костюме, неся на своем челе: "Только без оскорбительных чаевых!", скакнул мимо столика, единым, волшебным махом все с него смел, с чем и удалился. Подвиг был поразительный, но Прайам не успел еще оправиться от удивления, как ему пришлось дивиться снова, обнаружив, что господин в черном костюме волшебным образом успел всучить ему исписанное золотыми буквами меню. Меню - объемля все на свете, кроме чаевых - было чрезвычайно длинное, и, зная, видимо, по опыту, что документ этот не из тех, какие можно изучить в два счета, господин в вечернем костюме деликатно не прерывал занятий Прайама и миссис Элис Чаллис с четверть часа. Потом он прилетел стрелой, вдоль и поперек проэкзаменовал их относительно меню, опять бежал, и, когда он исчез, оказалось, что столик под чистой скатертью сверкает чистою посудой. Оркестр вдруг впал в дикое веселье, как в мюзик-холле после какого-нибудь особенно изнурительного пассажа. И он гремел все громче, громче; и чем громче он гремел, тем громче разговаривали вокруг. И гром тарелок в оркестре мешался с грохотом тарелок на подносах и столах, а пререкания ножей и вилок сливались с воплями упрямцев, которым во что бы то ни стало хотелось, чтоб собеседник их услышал. И господа в вечерних костюмах (для всех сидящих за столиками, повидимому, запрещенных), носились туда-сюда с непостижимой быстротой, суровые, сосредоточенные маги. И с каждой мраморной стены, с каждого зеркала, с каждой дорической колонны беззвучно, настоятельно вас предупреждали: "Без чаевых".
Так Прайам Фарл приступил к первой своей трапезе на людях в новом Лондоне. Отелей он понавидался; понавидался и ресторанов в полудюжине стран, но ни один еще не впечатлял его, как этот. Он помнил Лондон деревянных забегаловок, и кусок, можно сказать, почти не лез ему в горло из-за роившихся в голове мыслей.
- Правда, так интересно тут? - млела миссис Чаллис над стаканом портера. - Я так рада, что вы меня сюда привели. Мне давно сюда хотелось.
Потом, несколько минут спустя, она говорила, перекрикивая несусветный шум:
- Знаете, я уж сколько лет хотела снова замуж выйти. А когда всерьез захочешь замуж выйти, что дальше-то? Можно, конечно, в кресле сидеть и дожидаться, пока яйца будут по шесть пенсов дюжина, а толку-то? Что-то делать надо. Тут поневоле вспомнишь про брачное агентство, да? Ну, брачное агентство, ну и что такого-то? Хочешь замуж, значит хочешь, и чего уж притворяться, будто у тебя такого и в мыслях нет? Вообще, притворяться - ой, это я терпеть не могу. И какой-такой в том стыд, если ты замуж хочешь, да? По-моему, брачные агентства - вещь очень даже хорошая, очень даже полезная. Говорят, обманывают там. Ну, кто нарывается, того обманывают. И без брачного агентства обманут за милую душу, я так считаю. Нет, меня лично никогда еще не обманывали. Если ты человек простой и с головой на плечах, никогда тебя не обманут. Нет, я так считаю, что брачное агентство - самая полезнейшая вещь, ну самая, буквально - после подмышечников - каких только наизобретали. Ну, и если что из этого получится, я со всем моим удовольствием им уплачу положенное. Вы-то как? Со мной согласны?
Вдруг тайна разъяснилась.
- Совершенно! - сказал он.
А по спине у него поползли мурашки.
Глава III
Фотография
После того, как миссис Чаллис высказалась в пользу брачных агентств, существование Прайама Фарла стало мукой. Таких, как она, он привык считать "женщинами вполне приличными"; но поистине!.. фраза неокончена, потому что Прайам Фарл и сам не кончил ее у себя в мозгу. Пятьдесят раз доводил фразу до этого "но поистине", а дальше ее заволакивало пренеприятным облаком.
- Наверно, нам пора идти, - сказала миссис Чаллис, когда ее мороженое было съедено, а у него растаяло.
- Да, - подхватил он, а про себя прибавил: "Но куда?"
Однакож лучше было унести ноги из этого ресторана, и он попросил счет.
Пока ждали счета, положение становилось все напряженней. Прайам осознал в себе желание швырнуть на столик деньги и дунуть прочь. Даже миссис Чаллис, смутно это чувствуя, затруднялась продолжением беседы.
- А вы на фотокарточке похоже вышли! - заметила она, оглядывая его лицо, которое, надо признаться, заметно изменилось за последние полчаса. Вообще, лицо у него способно было принимать по сотне разных выражений за день. Теперешнее выражение было выражение тревоги - средней степени. Лучше всего вы себе представите это выражение, вообразив субъекта, запертого в железной камере и замечающего с тоской, что стены по углам раскалились докрасна.
- На фотокарточке? - вскрикнул он, потрясенный тем, что похож на фотографию Лика.
- Да, - твердо заверила она. - Я вас в миг узнала. По носу особенно.