- Веселый! Какое! Вы себе не представляете терзаний моей души. Думаете, раз специальный корреспондент "Рекорд", так у него и души нет.
Она:
- Книжки этой, верно, начитались, - Омар Хайам, - только о ней и разговору. Или как там она называется?
Он:
- А-а, Омар Хайам дошел и до театрального мира? Значит, в конце концов, земля все-таки вертится!
Она:
- Подбавьте-ка мне чуточку соды. И убавьте наглости. Ну, а какую же книгу вы мне прикажете читать?
Он:
- Сейчас социализм в большом ходу. Почитайте Уэлса о социализме. Через годик-другой он завоюет театральный мир.
Она:
- Уж будьте уверены! Уэлса не терплю. Вечно он взбивает всякие подонки. Против пены я не возражаю, а насчет подонков - благодарю покорно! Что это они там играют? Что вы сегодня делали? И это салат? Нет-нет! Не надо хлеба! Вы что - не слышите? Вас спрашивают.
Он:
- Да из-за Прайама Фарла совсем с ног сбился.
Она:
- Прайам Фарл?
Он:
- Ну - художник. Вы знаете.
Она:
- Ах да! Он! Я плакаты видела. Умер, кажется. Что-нибудь таинственное?
Он:
- Еще бы! Все дико странно! Богат был сказочно! А умер в дыре какой-то на Пулэм-роуд. И слуга исчез. Мы первые узнали об этой смерти, потому что у нас связь установлена со всеми Лондонскими конторами такого рода. Между прочим, это не для распространения - наш маленький секрет. И Назинг тут же послал меня писать историю.
Она:
- Историю?
Он:
- Ну, подробности. У нас на Флит-стрит так называется, "история".
Она:
- Какая прелесть! И много интересненького накопали?
Он:
- Не то чтоб очень. Я повидал его кузена, - Дункан Фарл, адвокат на Клемент-лейн, он и узнал-то, потому, что мы ему телефонировали. Но он мне почти ничего не пожелал рассказывать.
Она:
- Скажите! Нет, я надеюсь, там кроется что-то ужасное.
Он:
- А вам-то что?
Она:
- Ну, хочется явиться на дознанье, или в полицию, да мало ли. Я всегда поддерживаю дружбу с этим миром. Дико волнительно - сидеть на этой их скамье.
Он:
- Дознания никакого не предполагается. Хотя тут много непонятного. Видите ли, Прайам Фарл никогда не жил в Англии. Вечно за границей. По этим иностранным отелям вечно мотался.
Она (после паузы):
- Я знаю.
Он:
- Что именно вы знаете?
Она:
- Даете слово, что не будете трепаться?
Он:
- Ну.
Она:
- Я с ним познакомилась в Остенде, в одном отеле. И он - он прямо рвался написать мой портрет. Но я отказалась.
Он:
- Но почему?
Она:
- Если б вы знали, что это за тип, вы бы не спрашивали.
Он:
- Ой! Но послушайте! Вы просто должны мне разрешить это использовать в моей истории! Выкладывайте всё.
Она:
- Ни за какие коврижки.
Он:
- Ну - он пытался за вами приударить?
Она:
- Но как!
Прайам Фарл (про себя):
- Вот наглая ложь! В жизни я не бывал в Остенде!
Он:
- Но можно я это использую, не называя вашего имени? Скажем - одна знаменитая актриса?
Она:
- Ну, это пожалуйста. Можно даже указать, что из музыкальной комедии.
Он:
- Идет. Как-нибудь разрисую. Уж положитесь на меня. Огромное вам спасибо.
В этот миг священник прошел по зале, тощий и очень юный.
Она:
- Ах! Отец Лука, вы ли это? Присаживайтесь к нам, располагайтесь. Отец Лука Виджери - мистер Докси из "Рекорд".
Журналист:
- Очень приятно.
Священник:
- Очень приятно.
Дама:
- Кстати, отец Лука, я прямо мечтаю завтра послушать вашу проповедь. О чем она?
Священник:
- О нынешних пороках.
Дама:
- Какая прелесть! Я последнюю читала - пальчики оближешь!
Священник:
- Если у вас нет билета, вы не сможете войти.
Дама:
- Но мне так хочется! Я пройду через дверь ризницы, если, конечно, у вашего Святого Беды есть дверь ризницы.
Священник:
- Исключено. Вы себе не можете представить, какая бывает давка. И у меня нет фаворитов.
Дама:
- Ну как же нет? А я?
Священник:
- У меня в церкви модные женщины имеют те же шансы, что и остальные прихожане.
Дама:
- Ах, какой же вы жестокий.
Священник:
- Возможно. Должен сообщить вам, мисс Коэнсон, что я видел, как две герцогини стояли в конце прохода у Святого Беды, и весьма этим удовлетворен.
Дама:
- Ну, я-то не доставлю вам такого удовольствия. Стоять у вас в проходе! И не мечтайте. Разве я вам ложу не устраивала?
Священник:
- Я на эту вашу ложу согласился исключительно из чувства долга: мой долг - бывать везде.
Журналист:
- Пойдемте вместе, мисс Коэнсон, у меня два билета от "Рекорд".
Дама:
- Ara! Так прессе вы, значит, рассылаете билеты?
Священник:
- Пресса - дело другое. Официант, принесите полбутылки "Хейдсика".
Официант:
- Полбутылки "Хейдсика"? Да, сэр.
Дама:
- "Хейдсик". Вот это я люблю. А мы на диете.
Священник:
- Я не люблю "Хейдсик". Но я тоже на диете. Предписание врача. Каждый вечер перед сном. Оказывается, мой организм требует. Мария леди Рондел мне выдает - и слушать не желает возражений - по сотне в год, чтобы я мог это себе позволить. Её личный тонкий способ поддерживать доброе дело. И льда, официант. Я как раз сегодня ее видел. Остановилась здесь на сезон. Здесь ей будет легче. Она так удручена смертью Прайама Фарла, бедняжка. Такая артистичная натура, знаете! У покойного лорда Рондела было, считается, лучшее собранье Фарла в Лондоне.
Журналист:
- А вы встречались с Прайамом Фарлом, отец Лука?
Священник:
- Никогда. Я так понимаю, он был с большими странностями. Терпеть не могу странностей. Я к нему как-то по почте обращался, просил, чтобы он написал Святое Семейство для Святого Беды.
Журналист:
- И что же он ответил?
Священник:
- Он не ответил. Учитывая, что он даже не член Королевской академии, это, по-моему, с его стороны было большое свинство. И тем не менее Мария леди Рондел считает, что он непременно должен быть похоронен в Вестминстерском аббатстве. Спрашивает, чем я могу способствовать.
Дама:
- Похоронен в Вестминстерском аббатстве! Я и не знала, что он такой столп! О Господи!
Священник:
- Я совершенно доверяю вкусу леди Рондел, и, естественно, не смею возражать. Кое-что я, кажется, смогу устроить. Мой дядя епископ…
Журналист:
- Простите, но мне казалось, что поскольку вы отпали от церкви…
Священник:
- Поскольку я воссоединился с Церковью, хотели вы сказать. Церковь едина.
Журналист:
- От англиканской церкви, я имел в виду.
Священник:
- А-а!
Журналист:
- Поскольку вы отпали от англиканской церкви, между вами и епископом возникли трения.
Священник:
- Только на религиозной почве. К тому же моя сестра - любимая племянница епископа. А я ее любимый брат. Сестра моя сама очень интересуется искусством. Разрисовала мне грелку на чайник - просто упоительно. Разумеется, в вопросе национальных похорон последнее слово за епископом. А потому…
Но тут невидимый оркестр заводит "Боже Короля храни".
Дама:
- Уф! Тоска какая! Гаснут почти все огни.
Официант:
- Господа! Просим вас, господа!
Священник:
- Вы ж понимаете, мистер Докси, что эти семейные подробности я упомянул лишь с тем, чтоб подкрепить мое заявление, что я способен кое-что устроить. Кстати, если желаете получить текст моей завтрашней проповеди для "Рекорд", можете обратиться в ризницу.
Официант:
- Господа, господа!
Журналист:
- Очень любезно с вашей стороны. Что же до похорон в Вестминстерском аббатстве, я полагаю, "Рекорд" поддержит эту идею. Я сказал - я полагаю.
Священник:
- Леди Мария Рондел будет весьма признательна.
Свет погас на пять шестых, вся публика потянулась к выходу. Вот в вестибюле уже толклись цилиндры, палантины и сигары. Со Стрэнда пришло известие, что погода испортилась, льет дождь, и весь совокупный интеллект "Гранд-отеля Вавилон" сосредоточился на британском климате, как если бы британский климат был последнее открытие науки. Отворялись, затворялись двери, и пронзительность рожков, шуршанье шин, хриплые крики возчиков странно мешались с изящным лепетом внутри. Но вот - как по волшебству, всё излилось наружу, и остались только те обитатели отеля, которые могли удостоверить свое в нем гражданство. В шестой раз на неделе доказывалось, что в сем главном граде величайшей из империй вовсе не один закон для богатых, а другой для бедных.
Под глубоким впечатлением от того, что он подслушал, Прайам Фарл поднялся на лифте и лег в постель. Яснее ясного он осознал, что побывал среди правящего класса королевства.
Глава IV
Сенсация
Не прошло и двенадцати часов после этого разговора между членами правящего класса в Гранд-отеле Вавилон, а уж Прайам Фарл услышал первое гортанное эхо голоса Англии в вопросе о его похоронах. Голос Англии на сей раз исходил из уст "Санди Ньюс", газеты, принадлежавшей лорду Назингу, владельцу "Дейли Рекорд". Была в "Санди Ньюс" колонка, главным образом посвященная встрече в Остенде Прайама Фарла с ярчайшей звездой Музыкальной комедии. Была и передовица, в которой яснее ясного доказывалось, что Англия покроет себя несмываемым позором, если не погребет величайшего своего художника в Вестминстерском аббатстве. Правда, вместо Вестминстерского аббатства поминалась Национальная Валгалла. Казалось, газете чрезвычайно важно не называть Вестминстерское Аббатство подлинным его именем, как если бы Вестминстерское аббатство было чем-то не вполне удобопоминаемым, невыразимым, как пара брюк. Кончалась статья на слове "базилика", и когда вы достигали этого величавого существительного, вы были вполне согласны с "Санди Ньюс" в том, что Национальная Валгалла без останков Прайама Фарла у себя внутри будет чем-то невозможным, прямо-таки немыслимым.
Прайам Фарл расстроился ужасно.
В понедельник утром "Дейли Рекорд" благородно выступил в поддержку "Санди Ньюс". Очевидно, он пожертвовал воскресным днем, собирая мнения выдающихся людей - в том числе троих членов парламента, одного банкира, одного любителя крикета, одного колониального премьер-министра и президента Королевской академии - о том, является ли, или не является Национальная Валгалла подобающим местом для упокоения останков Прайама Фарла; и общим ответом стало единодушное "Да". Другие газеты выражали то же мнение. Нашлись однако и противники такого плана. Иные органы вопрошали хладнокровно, а что собственно Прайам Фарл сделал для Англии, особенно для жизни духа Англии. Он не был ни нравственным художником, как Хогарт, как Ноель Патон, ни поклонником великой и прекрасной античности, как несравненный Лейтон. Он открыто презирал Англию. Он никогда не жил в Англии. Он ничего общего не желал иметь с Королевской академией, почитая все страны, кроме своего отечества. Да и такой ли уж великий он художник? Не ловкий ли он просто-напросто мазила, работами которого кучка полоумных обожателей силком заставила нас восхищаться? Боже упаси их, эти органы, хулить покойного, но Национальная Валгалла есть Национальная Валгалла… И так далее в том же духе.
Грошовые вечерние газетенки отстаивали Фарла, одна так даже пламенно. Вы понимали, что если Прайам Фарл не будет похоронен в Вестминстверском аббатстве, все вечерние газеты в возмущении отрясут прах со своих ног о скалы Дувра и навсегда покинут Англию ради иной страны, где умеют ценить искусство. К полуночи вы уже понимали, что Флит-стрит превратилась в арену смертоубийства, не иначе, и толпы энтузиастов в честь искусства перерезают там друг другу глотки. Впрочем, поверхностному взгляду ничего подобного не открывалось на Флит-стрит; и в Клубе искусств на Дувр-стрит даже не было объявлено военное положение. Лондон трепетал, горел и волновался, решая вопрос о похоронах Прайама Фарла; через несколько часов должно было решиться, покроет ли себя Англия в глазах всего мира несмываемым позором; а город жил себе, тихо-мирно пошевеливался, как всегда. В Комедии давали прославленный ежевечерний водевиль "Билеты проданы"; в Квинс-Холле толпилась публика, решившая послушать виолончелиста двенадцати лет, который играл, как взрослый, хоть и маленький, и услуги которого на семь лет вперед закупило одно влиятельное агентство.
Наутро все противоречия уладил "Дейли Рекорд" с помощью одной из своих сенсаций. Такого рода противоречия, как правило, если не улаживаются быстро, то и вовсе не улаживаются; затягиваться они не могут. И в данном случае "Дейли Рекорд" быстро все уладил. "Дейли Рекорд" опубликовал завещание Прайама Фарла, в каковом, отказав по фунту в неделю пожизненно слуге своему Генри Лику, все остальное свое достояние Прайам Фарл отдавал нации, на постройку и содержание Галереи Великих Мастеров. Собрание великих мастеров, составленное самим Прайамом Фарлом тем нерасточительным способом, какой доступен только подлинным знатокам искусства, составит ядро коллекции. А в ядро это, сообщал "Рекорд", входит несколько Рембрантов, один Веласкес, шесть Вермееров, один Джорджоне, один Тернер, один Чарльз, два Крома и Гольбейн. (Чарльза "Рекорд" снабдил вопросительным знаком, сам будучи в нем не вполне уверен). Картины все в Париже - давно уже там, много лет. Главная мысль этой Галереи в том, что ничему не вполне первоклассному туда не должно быть доступа. Завещатель присовокуплял к своей последней воле два условия. Первое - чтобы нигде на здании не было высечено его имя, и второе - чтобы ни одна из его собственных работ не была вывешена в Галерее. Каков, а? Не правда ли, истинно британская гордость? Не правда ли, сколь выгодно он отличается, сколь он великолепно непохож на заурядных благотворителей этой страны? У "Рекорд" есть основания утверждать, что состояние Прайама Фарла составляет сто сорок тысяч фунтов, не считая стоимости картин. И после такого с кого-то еще станется заявлять, что он не достоин покоиться в Национальной Валгалле - благотворитель столь царственный, столь горделиво кроткий?
Оппозиции нечем было крыть.
Прайам Фарл в своей крепости "Гранд-отеля Вавилон" все больше и больше расстраивался. Он отлично помнил, как составил это завещание. Дело было семнадцать лет тому назад, в Венеции, ну, выпил он шампанского, и разозлился на какого-то английского критика, разбиравшего его картину. Да уж, критики английские! Конечно, это суетность его толкнула отвечать таким манером. Впрочем, он был тогда еще мальчишка. Помнится, с каким мальчишеским весельем он назначал ближайшего из родственников, кто уж там им окажется, своим душеприказчиком. С какой жестокой радостью он рисовал себе ту злость, с которой им таки придется все условия этого завещания исполнить. Потом все собирался похерить эту шутку; но то да се, и как-то руки не дошли. А собрание его меж тем росло, росло и состояние - быстро, ровно, неуклонно - и вот - да, то-то и оно! Дункан Фарл обнаружил завещание. И Дункан Фарл - душеприказчик, обязан исполнять то, что он сплеча когда-то накатал!
Он невольно улыбнулся, хоть, в общем-то, тут было не до смеха.
В теченье дня дело уладилось; высказались власти; новость распространилась. Прайам Фарл в четверг будет похоронен в Вестминстерском аббатстве. Честь Англии среди художественных наций удалось спасти, отчасти благодаря героическим усилиям "Рекорд", отчасти же благодаря завещанию, доказывавшему, что Прайам Фарл, в конце концов, дорожил интересами отечества.
Трусость
В ночь со вторника на среду Прайам Фарл ни на минуту глаз не мог сомкнуть. Голос ли Англии явился тому причиной, или голос любимой племянницы епископа, - столь искусной в раскраске подушечек на чайник - но дело принимало чрезвычайно серьезный оборот. Нация намеревалась погрести в Национальной Валгалле останки - Генри Лика! Прайам был, в общем-то, не против злой иронии; порой и сам способен выкинуть рискованную шутку; но при всем при том не мог же он допустить, чтоб продолжалось столь чудовищное заблуждение. Требовалось исправить дело, и немедля! И он, он один мог его исправить, и надо было действовать. Ужаснейшее испытание, едва переносимое для его застенчивости. Но - никуда не денешься. Помимо всех прочих соображений, тут было и соображение о ста сорока тысячах фунтов, его кровных, которые он не имел ни малейшего желания дарить британской нации. А уж любимые картины отдать народу, который обожает Лансье, Эдвина Лонга, Лейтона - да от одной мысли вырвать может.
Нет, он обязан пойти к Дункану Фарлу! И объясниться! Да, объясниться в том смысле, что он не умер.
Но вот ему представился Дункан Фарл, - суровое, дурацкое лицо, стальная непробиваемая башка; представилось, как самому ему дадут пинка под зад, или пошлют за полицейским, или как-то поизощренней оскорбят невообразимо. В силах ли человеческих выдержать свидание с Дунканом Фарлом? Стоит ли ради ста сорока тысяч фунтов и чести британской нации связываться с Дунканом Фарлом? Нет! Его отвращенье к Дункану Фарлу перекрывало и сто сорок миллионов фунтов, и честь целых планет! Встретиться с Дунканом Фарлом? Нет, только не это!. Да этот Дункан и в сумасшедший дом может упечь, и вообще!..
Но надо действовать!
Тут в голову ему пришла блестящая идея: открыться, покаяться епископу. Он не имел удовольствия лично знать епископа. Епископ был некая абстракция; в большей даже степени абстракция, чем Прайам Фарл. Но с ним, конечно, можно встретиться. Чудовищное предприятие, но - надо, надо. В конце концов, ну, епископ - ну и что епископ? Человек в нелепой шляпе - только и всего! И разве Прайам Фарл, истинный Прайам Фарл, не более велик, чем какой-то там епископ?